Силвер Элизабет - Обреченная Страница 43

– И ты сидишь здесь и рассказываешь мне…

– Ничего я тебе не рассказываю. – Калеб встал. – Пожалуйста, просто пойдем со мной.

Я пошла за ним в заднюю комнату, где на кушетке раскинулась Сара Диксон, спокойная, словно труп.

– О господи! – воскликнула я, споткнувшись.

– Тсссс!

– Она… она… умерла?

Я чуть не упала. У меня застыло сердце. Руки затряслись.

– Потому ты и была нужна мне здесь, – сказал отец.

– Я не понимаю…

– Я дал ей таблетку…

– Ты что, вправду дал ей абортивную таблетку?! – воскликнула я. – Откуда… откуда ты ее взял?

Калеб уставился на меня, но мы не сказали друг другу ни слова. Ни в тот день, ни во время процесса, ни во время моего заключения.

– Твою мать… – вырвалось у меня.

– Я подмешал ей ее в питье, но потом она вроде как упала в обморок. Вряд ли это из-за таблетки, но что… но что, если так? Что, если она больна? Что, если у нее аллергия?

– Твою мать… твою мать… – Я начала расхаживать взад-вперед. – Почему? Почему ты продолжаешь втравливать меня в свои дела? Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Господи Иисусе! Больше не звони мне.

– Ты самая сообразительная из всех, кого я знаю, Ноа, – сказал папа, протягивая ко мне руки. – Ты была лучшей в старших классах.

– Я была второй.

– Ты училась в университете.

– Год, – поправила я. Мои руки все еще дрожали. – Даже меньше.

– Ты преподаешь естественные науки. Верно?

– Я заместитель преподавателя.

– Но все же преподаешь.

– Я заместитель, Калеб, – повторила я. – Дублер. Я не настоящий преподаватель. В этом смысл чертова заместительства – ты не настоящий.

– Ноа, я знаю, насколько ты умна. – Голос отказывал отцу. – Ты единственная, к кому я могу обратиться, я больше никого не знаю. Не могу же я оставить ее здесь?

– Конечно, нет! – заорала я, но потом быстро успокоилась. – Отвези ее в чертову больницу.

– Мы оба понимаем, что я не могу!

– Да неужто?

– Они захотят узнать про таблетку. Как она ее достала, – сказал Калеб.

Я уставилась на него.

– Так расскажи им.

– Я не могу. – Отец стал расхаживать по комнате. – Не могу. Я не знал, что так случится. Я не должен был так делать.

– Она не собирается сдавать тебя, – сказала я. – Она не сдала бы тебя.

Калеб кивнул, но я не думаю, чтобы он услышал меня. Я подошла к Саре. Ее тоненькие ноги свешивались с кушетки. Рот был открыт, глаза закрыты, а живот прикрыт ладонями, словно она показывала во сне кому-то своего неродившегося ребенка. Я понимаю, что это странно, но в тот момент мне пришла на ум Лайза Минелли. Я представила, как она поет «Кабаре», думая о том, что ее лучшая подруга Эльзи лежит поперек кровати, словно мертвая королева.

Я приоткрыла рот.

– Сколько она уже так лежит?

– Я не уверен… – пробормотал отец. – Она свалилась минут за двадцать-тридцать до того, как я тебе позвонил.

– Тридцать минут?

Я сняла перчатки и бросила их на пол, а затем села рядом с Сарой и положила пальцы ей на шею, чтобы прощупать пульс. Сердце у нее билось, медленно, но билось. Височная артерия достаточно отчетливо пульсировала под моими пальцами, чтобы понять, что она жива.

Но музыка продолжала звучать у меня в голове.

– Ты же знаешь, что эту таблетку должны давать только профессиональные медики! – повернулась я к отцу. – Особенно такую высокую дозу.

– Я знаю, знаю…

– И это лишь часть процесса. Ей надо потом продолжать. Ты уверен, что сможешь опоить ее еще раз? Потому что именно это ты должен сделать. Черт, ну почему ты такое вытворяешь?!

Калеб молитвенно протянул руки.

– Что нам делать?

– Нам – ничего. Это ты отвезешь ее в больницу. Она без сознания, но дышит нормально, насколько я могу сказать. Я не врач, Калеб. А ей нужен врач.

Как только я сняла пальцы с теплой шеи девушки, я поняла, что на кушетке что-то происходит. По моему позвоночнику прошла волна такого страха, который я испытывала прежде только один раз. Я говорю не о том страхе, который охватывает вас, когда вы среди ночи видите какую-то тень, бродящую по вашему темному дому, или когда скрипят деревянные половицы и вы практически уверены, что к вам в дом забрался грабитель. Нет, я говорю о страхе открытия, о том мерцающем страхе, когда вы понимаете, что делаете нечто неправильное, но не можете ни определить, ни понять, в чем конкретно эта неправильность состоит.

Мы с отцом смотрели друг на друга в упор, когда он осознал, что должен отвезти Сару в больницу. Его глаза распахнулись, как Адриатическое море, и он начал пятиться от меня. Я не отводила от него взгляда, пока моей спины не коснулись пальцы. Паучьи лапки перебирали мой позвоночник позвонок за позвонком. И звучал этот отвратительный медоточивый саундтрек.

– Где я? – услышала я слова Сары и обернулась, чтобы посмотреть ей в лицо.

Октябрь

Дорогая Сара!

Когда я смотрю сквозь стекло, я вижу Ноа такой, какой я увидела ее в тот первый день, и, наконец, могу это признать. Не хочу, но могу. Она довольно привлекательна. Сегодня уже не так привлекательна, но тогда была очень даже. Я не собираюсь вдаваться в подробности наших кратких и случайных взаимоотношений, если это вообще можно назвать взаимоотношениями. Нас связывает только одно электронное письмо, и я удалила его окаменелый отпечаток из моего компьютера, как только отослала, стерла его с моего жесткого диска задолго до допроса Ноа. Официальные лица никогда не заглядывали в память моего компьютера, и защита не запрашивала этого.

Итак, вместо того чтобы прокручивать в голове тот разговор и перечитывать письмо, я вернулась домой и стала просматривать твои фотографии, чтобы вспомнить, как ты улыбалась и убирала волосы, как ты говорила по телефону и подписывалась. Но я ничего не могу поделать с собой. Я начинаю видеть ее в тебе. Я ненавижу это. Я ненавижу, что мне приходится об этом говорить, что я это вижу, потому что в вас нет ничего общего – ничего!

Но она была твоего возраста, дорогая, и больше ничего я придумать не могу. Я знаю, что она не единственная, кому в этом году исполнилось бы тридцать пять лет, если б обстоятельства сложились иначе. Но все равно – она твоя ровесница. Как и несколько моих сотрудников по фирме, которые только что стали моими партнерами. Как новый диктор Си-эн-эн дневного выпуска. Как недавно избранный где-то на сельском Юге губернатор. Я понимаю, что это всего лишь цифра – правда, понимаю, дорогая. Я понимаю это, но когда я смотрю на ее тюремные снимки, на ее паспортное фото, на ее коллекцию манипулятивных улыбочек за этой стеклянной стеной, когда какой-нибудь фотограф вместе с неудачливым журналистом приходит запечатлеть ее, я начинаю видеть тебя.

И не могу отвернуться.

Я знаю, что тебя нет. Я понимаю это, но не знаю, как отвести взгляд. Я не знаю, как мне посещать ее, я не знаю, как мне спастись.

Я закрываю глаза и пытаюсь увидеть твои волосы, тонкие и прямые, но вижу лишь ее волосы – грязные светлые волосы, поначалу бывшие золотой гривой, а теперь отдающие светло-коричневым, стянутые на затылке потрепанной резинкой. Она больше не носит челку. Поэтому теперь я вижу тебя. И ее. И тебя. Эту уверенность, которая превратилась в противоречие. Этот рот, который не знает, когда открыться. Эту трогательную треугольную линию волос надо лбом – она теперь начинает проявляться на лице Ноа. Это сквозит в снимках на страницах журналов, стекает между ее глаз, как размытая акварель, и когда это происходит, мне кажется, что ее кожа сползет, глаза посветлеют, а голос обретет уверенность покорности, как у тебя в тринадцать лет.

Но она начинает говорить, и я понимаю, что это не ты.

Я знаю, что у нее гены недоучки со склонностью к преступлению. Я знаю, что она – не ты, поскольку уголок ее линии волос похож на неровный отрыв. И ее светло-зеленые глаза начинают западать. И ее калифорнийская смуглость поблекла и выцвела. И последние лучи солнца подчеркивают ее рот и глаза совершенно неуместно. В ней не осталось ничего аккуратного. Ничего.

И все же при каждом взгляде на нее – каждом проклятом взгляде – сквозь стеклянную перегородку в кабинке для посетителей, на цветные снимки и черно-белые газетные фотографии, на видеозаписи ее допросов – я вижу капельки пота у нее на лбу, которые складываются, как мозаика, в твое изображение.

Пожалуйста, прости меня за это.

Пожалуйста, прости меня, но я не уверена, что смогу заглянуть к тебе 7 ноября – и снова потерять тебя.

Всегда твоя,

Мама

Один месяц до дня «Х»

Глава 25

Пересекающиеся копья темноты проникали сквозь металлические решетки, оставляя слабые тени на полу. Около шести охранников вошли строем в наше отделение, как летаргические имперские штурмовики, маршируя в унисон. Волосы у них были гладко зачесаны за уши.