Майкл Грубер - День мертвых Страница 48

– На удивление прекрасно. Знаешь, он же крутой продюсер, большая шишка на мексиканском телевидении – сразу представляется жирный развратник с усами и сигарой, этакий Зеро Мостел[98], но нет. Он похож на балетмейстера, вроде Баланчина[99]: черная рубашка, короткие волосы, худощавый, в толстых круглых очках. Кабинет у него самый обычный: большие видеомониторы, захламленный стол, диванчики, журнальный столик, ничего сверхъестественного. И вот мы – я, Пепа и девочка – заходим, здороваемся, обмениваемся любезностями, и он сразу же про нас забывает. Все внимание на Лурдес. Они начали обсуждать сериалы. Хура принялся ее расспрашивать: что ей нравится, что не нравится, актеры, сюжеты… Меня поразило, как связно она может говорить о том, что любит. Обычно из нее и слова не вытянешь.

– Знаю парней, у которых так же с видеоиграми. Жалкое зрелище, вообще-то.

– Разве? Ну не знаю. Массовая культура не так уж проста. Для миллиардов людей все это как религия – может, даже в буквальном смысле. Вряд ли случайность, что почти все мыльные оперы снимаются в католических странах. В общем, дальше мы прошли в студию на кинопробы: Хура задает ситуацию и несколько фраз, Лурдес должна импровизировать. Это было изумительно. Она полностью вживалась в классические типажи – отвергнутая любовница, непокорная дочь. Я такого в жизни не видел. Пепа просто обомлела.

– Это почему?

– Потому что расписывала мне, как девчонкой-indio вроде Лурдес станут пользоваться, как все делается через постель, а достойных ролей у нее не будет, только служанки и горничные. Но Хура, по-видимому, движется в новом направлении: у него есть желание сделать настоящих звезд из нескольких актеров-indio. Он полагает, что рынок уже созрел для этого. Сначала девочки, естественно.

– Естественно. Что ж, это все не мое, но я рада за нее. Теперь она подпишет контракт?

– Вроде бы он хочет, чтобы Лурдес походила в специальную школу для молодых актеров в Дефе. Но по-моему, у него и тени сомнения не было, что после окончания учебы она получит роль. Полагаю, у нее все сложится. Ты же ее видела – расцвела, словно роза. Я очень доволен.

Стата промолчала, и Мардеру подумалось, что футболки футболками, а его дочери может быть неприятно внимание, которое он уделяет хорошенькой посторонней девчонке.

– Жаль, что тебя не было, – добавил он.

– Ну, как я уже сказала, это не мое. И вообще, мне нравится общаться со Скелли. Он веселый.

– Правда? Когда мы с ним в последний раз выбирались в свет, было не больно-то весело. Он снес головы двоим людям.

– Шутишь.

– Если бы.

И он кратко пересказал ей случившееся в Истапалапе.

– Что ж, – протянула Стата, – похоже, у него не было особого выбора.

– Верно, но если ты оборвал две человеческие жизни, это должно как-то на тебе сказаться – после боя, когда спадает горячка и начинаешь осознавать свои действия. А его вообще никак не задело – улыбался, острил, как будто окурок затоптал или букашку. Я вот до сих пор не могу поверить, что пару дней назад застрелил несколько человек, и когда думаю об этом, меня мутит. Это ведь ненормально.

– Может, ему к такому не привыкать. Может, он киллер международного класса.

– Не бывает таких. Насколько знаю, еще ни одного надежно защищенного человека не убрал профессионал. Денег на этом не сделаешь. Если хочешь кого-то устранить, нанимаешь пару подростков, которым на все чихать. Нет, мне кажется, он и в самом деле занимается безопасностью. Только охраняет плохих людей – наемников для них подбирает и так далее. И я не могу понять, почему он до сих пор со мной. Ну серьезно, какой ему интерес?

Из переднего конца салона донеслось девичье хихиканье и громовой хохот Скелли.

– Если он продолжит клеить эту девочку, я его убью, – проговорил Мардер.

– С какой стати тебя это беспокоит? Ты за нее не отвечаешь, а она, судя по тому, что я видела, вполне способна позаботиться о себе, и невинной овечкой ее тоже не назовешь. Ну в самом деле, пап, – ты же ей не отец. И кстати, если он начнет ее жарить, то все перестанут думать, что это делаешь ты.

Мардер в изумлении уставился на дочь.

– С какой стати они так думают?

– С такой, вероятно, что ты чартерным рейсом повез ее в Мехико, чтобы накупить ей дорогих шмоток и представить самому известному телепродюсеру в стране. Зачем тебе дарить ей бюстгальтер «Ла Перла», если не ты будешь его стягивать?

– Погоди… об этом говорят в Колониа-Фелис?

– Разумеется. Ты солнце, вокруг которого вращается их жизнь. Ты patrón. С твоим настроением считаются так же, как с погодой. Когда ты хмуришься, набегают тучи…

– Кармел, перестань!

– Это правда. Я думала, ты для того сюда и приехал – чтобы стать большим человеком на маминой родине.

– Ты и вправду так думала? Что я такого сказал или сделал за всю твою жизнь, чтобы ты заподозрила во мне такие желания?

– Ничего. Но я думала, ты спятил, не забывай.

– А сейчас?

– Не знаю. Присяжные до сих пор совещаются. Ну сам посуди, сегодня мой папа редактор в Нью-Йорке, а на следующий день феодал в Мичоакане. К такому не сразу привыкаешь.

Еще один взрыв веселья на передних сиденьях.

– А насчет приятеля твоего я согласна. Тоже не могу понять: чего ему надо? Почему он тут околачивается, зачем ему все эти проблемы?

– Ты его спрашивала?

– Да. Он сказал, что просто хочет помочь другу.

– Но…

– Перевезти вещи на новую квартиру, одолжить машину, пустить человека переночевать – вот как помогают друзьям. А не забрасывают собственную жизнь, чтобы установить им навороченную систему безопасности и стрелять в людей. Ты и не представляешь, чего он накупил, – средства наблюдения и связи на десятки тысяч долларов, не говоря уже про целую частную сотовую систему. И готова поспорить, вчера утром вы с ним тоже ходили за покупками.

– Он ходил. Я ждал в машине.

– И что он купил?

Мардер подумал, а не прикинуться ли дурачком – чтобы вывести Кармел из круга причастных, уберечь от последствий, которыми грозили приобретения Скелли, но в конце концов отбросил эту идею. Мардер был не из тех отцов, что всю жизнь держат дочерей за беспомощных малюток. Иногда ему казалось, что это слегка неестественно, но так уж вышло.

– Тяжелое вооружение военного образца. Часть того, что было обещано тамплиерам в обмен на защиту.

Мардер счел уместным умолчать о «белом китайце», поскольку, по официальной версии, ничего еще о нем не слышал.

– Думаешь, риск оправдан? Кажется, эти ребята достаточно опасны с мачете и пистолетами из американских магазинов.

– Не знаю. Скелли отвечает за безопасность. И я думаю, что в этой конкретной ситуации ему нет равных.

– В какой еще ситуации?

– Когда народ страдает от жестоких угнетателей, но не желает с ними мириться. К этому Скелли и готовили; в этом он разбирается как ни в чем другом.

– Ну что ж, надеюсь, получится лучше, чем во Вьетнаме.

При этих ее словах в мозгу Мардера что-то щелкнуло, и он понял, почему Скелли не уезжает и прикладывает столько усилий, чтобы уберечь Колониа-Фелис от злых сил. Он пытается искупить старые промахи, ту легкость, с которой его армия и его страна бросили хмонгов сорок лет назад. И разрушение Лунной Речки.

И все это ясно стояло перед глазами Мардера, совсем как стычка в бамбуковом лесу; имена и лица по-прежнему оставались размытыми, но воспоминания волнами накатывали из глубин памяти, словно под действием наркотика.

Это случилось через день или два после стычки. Они вернулись в деревню, раненых эвакуировали, убитых в окровавленных спальниках убрали с глаз долой. Хейден и Ласкалья погибли, Пого тоже – он умер уже в вертолете; пока медик пытался совладать с травматическим шоком, Скелли сжимал плечо умирающего, склонился к самому его уху и кричал, стараясь перекрыть рев машины, требовал: не умирай, оставайся с живыми, останься со мной, со мной…

Глядя, как слезы прочерчивают чистые яркие дорожки по грязному лицу Скелли, Мардер не мог понять (и не понял до сих пор), почему его самого смерть товарищей не заставила проронить ни слезинки. Возможно, Скелли не ошибался: телом Мардер был здесь, а по сути – нет; он был туристом, гостем. Или же из-за природной робости ему не хватало чего-то, чтобы его связали с остальными узы товарищества, которые существовали и между «зелеными беретами», и между солдатами-хмонгами. А может, дело было в простом отрицании: его разум отгородился от войны, обрубил все чувства: «Я здесь как бы понарошку, поэтому не могу умереть». Но все эти соображения пришли ему в голову намного позже. Тогда же он испытывал лишь холод отчуждения и очень себя за это корил.

Однако Скелли продолжал сближаться с ним. Поначалу Мардер видел причину в том, что из троих авиатехников выжил только один – последний беспомощный котенок из помета – и что спецназовцы сожалеют о гибели Свинокопа и Пеструшки, но затем стало ясно – тут что-то более личное. Он был интересен Скелли.