Кэрол Дуглас - Танец паука Страница 51

Для начала признаюсь в худшем. Когда я приехала в Калифорнию, то всего лишь отхлестала плетью одного редактора газеты, второго вызвала на дуэль, а за третьего вышла замуж, а потом раскаялась в собственной поспешности, поняв, что совершила прискорбную ошибку, и развелась. Кто-то может сказать, что мне не стоило выходить замуж, поскольку мой первый муж был все еще жив и наш брак не был официально расторгнут. Но я могу поклясться, что я вступила в брак и развелась с этим обворожительным, но несносным ирландцем Патриком Халлом в соответствии с местными законами.

Итак, все это произошло со мной в Сан-Франциско, где пять тысяч ликующих людей приветствовали меня и тащили мой багаж прямо на спинах. А я танцевала. Я спорила с теми газетчиками, которые печатали обо мне ложь, приехавшую за мной из Старого Света, хотя иезуиты пока еще не проникли в Америку настолько далеко, в самую западную оконечность континента.

Я отправилась в глубь материка, чтобы жить в любимом Грасс-Валли, где провела самые счастливые дни и годы в жизни. Уединившись в этом глухом уголке невыразимо большой страны, в возрасте… скажем, чуть за тридцать… я вдруг обнаружила, что становлюсь учителем и наставником многим прелестным ребятишкам, выступавшим перед старателями, и давно уже хочу стать матерью.

Что вызвало такую перемену в некогда неистовой Лоле? Начнем с того, что маленькие артисты в Калифорнии на вес золота. В этом грубоватом краю живут в основном мужчины, а из женщин разве что китайские белошвейки да шлюхи.

Поэтому поразительные карапузы, гарцующие на сцене, вызывали в грубых сердцах старателей нежные воспоминания о семье и домашнем очаге, и они кидали на сцену золотые монеты и самородки с таким же жаром, с каким Сан-Франциско принимал и чествовал саму Лолу. Каждый год я устраивала в Грасс-Валли рождественскую вечеринку для маленьких девочек, которых было очень мало, а потому их очень ценили. Я никогда не чувствовала, что мной дорожат в семье, напротив, была обузой, которую отослала куда подальше собственная мать.

Среди девочек была Матильда Уфофф, трехлетняя крошка, чьи родители держали пекарню, и Сьюзан Робинсон – маленькая Сьюзан, или Калифорнийская Звездочка, из семьи бродячих артистов, как и я, поселившейся в Грасс-Валли. Ах, ей было всего-то восемь лет, а она уже умела кружиться и играть на банджо, танцевала клог[68], пела «Черноглазую Сьюзан», не говоря уж о восточном танце с шалью, хотя моей тарантелле он и в подметки не годился. Стоило ее маленьким ножкам коснуться сцены, как девочку осыпали фонтаном долларов, даже в самых захолустных районах вдали от Сан-Франциско.

Ах, моя одаренная малышка, моя черноглазая Сьюзан! Ужасным июньским днем в 1854 году ее юбочка загорелась от рампы в Эльдорадо. Фонтан золота иссяк: девочка выжила, хоть и сильно пострадала от огня, однако так и не нашла тропинку к славе.

Помню те времена, когда я флиртовала с рампой, топтала цветы, что бросали на сцену, словно они были пауками, нападавшими на меня, а юбки мои пузырились, как прибрежные волны… Я за свою жизнь стала причиной многих пожаров, но никогда не горела.

А еще была Лотта, шестилетняя шалунья с ярко-рыжими волосами. Прирожденная кокетка! Я, конечно, сразу взяла ее под свое крыло и учила танцевать фанданго и ирландские танцы.

Хорошо помню тот день, когда эта малышка пошла со мной в кузницу по соседству. Лошадь нужно было подковать, а потому мы заглянули в мастерскую мистера Флиппенса. Этот огромный детина решил очаровать рыжего чертенка, показывая, как молотком можно сыграть мелодию на наковальне. А потом я поставила на наковальню Лотту и она отбивала ту же мелодию своими ножками, пока не собралась целая толпа и не начала аплодировать. Позже вся долина говорила о рыжеволосой малютке, отплясывающей на наковальне.

Ах, если бы кто-то руководил мной, когда я делала первые шаги на сцене, чтобы хоть как-то прокормить себя!

Лотта. Фамилия ее была Крабтри. Из всех девочек в Грасс-Валли только эта заслуживала величия. Я уговаривала мать отвезти ее в Париж, но Калифорния находится на другом конце света от Европы, а потому идея показалась Мэри Энн Крабтри слишком безрассудной. Вместо этого она увезла Лотту подальше от меня гастролировать по приискам.

В итоге она вывела дочь на сцену Бродвея, и там прелестная Лотта взрослела, оставаясь все такой же маленькой, и царила в Нью-Йорке, пока не я взяла этот город штурмом со своими лекциями, а потом… теперь я уже не выхожу на сцену, огни рампы погасли для меня, но не для милой Лотты, которая, возможно, будет блистать там еще долго.

Я наткнулась на письмо от Людвига, короля Баварии, датированное 1853 годом. Он писал по-английски и говорил, пусть и не слишком бегло. Когда я вновь прочла его слова, то мыслями вернулась в страну, которую любила даже больше Индии:

Моя Лолита, я рад, что тебе пришелся по вкусу золотой гребень в виде короны, хотя ты в Калифорнии, где золото залегает прямо в земле и на ее поверхности. Я счастлив, что у тебя есть кровать с шелковым балдахином и мебель из эбенового дерева с перламутром, а еще зеркала высотой в девять футов с позолотой, столик из груши, украшенный позолоченной бронзой, и маленькие диванчики, на которых ты так прелестно смотришься. Я мысленно вижу все эти вещи, которые хранил для тебя, когда ты их покинула, и вижу тебя саму. Теперь все они перебрались в захолустье в Калифорнии, где ты держишь ручных медвежат, и я уверен, что ты с легкостью их укротишь.

Мне было грустно, когда я выполнял твою просьбу: паковал твои любимые вещи из дворца в Мюнхене, который я обставил, как если бы ты была королевой. Но я очень счастлив узнать, что наконец ты обрела покой в этом городке в Калифорнии. Я помню горы своей страны и простой народ, что их населяет.

Я представляю тебя там, в твоем белом шелковом платье и рубинах, символизирующих твое большое любящее сердце, среди этих медвежат и старателей, на острове красоты и величавости.

А потом мне приносят новость из замка в Ашаффенбурге, которым заправляет королева Тереза. Два моих племянника видели леди, всю в черном, и лицо ее было скрыто вуалью. Они заговорили с ней, но незнакомка не ответила. Она прошла мимо них в людскую. Принцы последовали за ней, заинтригованные. Но слуги никого не видели. Тогда и слуги, и принцы отправились к королеве Терезе и спросили, видела ли она эту даму в черном.

Говорят, лицо Терезы побледнело, словно бы ей явился призрак. Она сказала, что Женщина в черном появляется тут, предсказывая смерть кого-то из членов королевской семьи.

Услышав эту историю, я подумал о тебе, моя Лолита. Пока я трудился, чтобы погрузить на корабль все приметы твоего пребывания в Баварии, по которым ты тосковала, я вспомнил легенду о Женщине в черном, принцессе из нашего рода, которая умерла лет сто назад. Она, как и ты, танцевала на балу, и после смерти, много лет спустя, ее часто видели танцующей среди живых. И после каждого ее появления умирал один из членов королевского дома Виттельсбахов.

Она сулит дурное, эта Женщина в черном? Я взглянул на те вещи, которые мы когда-то делили с тобой, и подумал о смерти. Моей? Твоей? Максимилиана, который занял мой трон?

Нет, моя Лолита, это было два месяца назад. Теперь я могу сказать, кого тогда искала Женщина в черном. Не меня и не тебя, а Терезу. Она умерла от холеры. Теперь я «свободный человек», как ты это называла, насколько может быть свободен король.

Печальные дни настали в Грасс-Валли. Мы с Халлом расстались. Он застрелил Майора, медвежонка. Лотта уехала. Ее мать, Мэри Энн, последовала за своим мужем, бывшим торговцем книгами, в Рэббит-Крик, где стала управлять пансионом, пока Лотта трудилась на сцене, набивая сундуки папаши. Даже моя горничная, Василек, несчастлива здесь. Она говорит всем, что хочет вернуться в Новый Орлеан. Я обнаружила ее в задумчивости на крыльце, а когда спросила, в чем дело, она ответила, что кое о чем размышляет.

Я сказала ей, что ребенком, живя в Индии, узнала, что, когда человек умирает, его душа становится звездой. Василек подняла глаза к небесам, как я и думала.

Я рассказала ей о Париже и Александре Дюжарье, блестящем литературном критике и редакторе «Ля пресс», либеральной республиканской газеты. О том, какой чудесной парой мы были в юности. Я рассказала о том, что он был, наверное, моей единственной настоящей любовью и погиб молодым на дуэли. Я указала на небо, усыпанное звездами, со словами:

– Вон он. Если я заблужусь в лесу, надо просто подождать, чтобы он за мной пришел, и он приходит.

– Но кто придет за мной? – тихо спросила Василек. – Нельзя же жить только с мертвыми.

– Нельзя, – согласилась я. – Мы снова наполним этот дом радостью, будем пить шампанское и лакомиться пирожными. Возможно, скоро и мы сами отправимся к звездам, в далекий и чудный край.