Силвер Элизабет - Обреченная Страница 55

– Мэм? – позвал меня сотрудник службы спасения.

Я подумала о приятельнице приятельницы моей матери, которая отбывала пожизненный срок за случайное убийство своего ребенка. Это она втянула меня во все это. Это она ей рассказала. Я хотела снотворного. Я хотела закрыть глаза.

– Мэм? С вами все в порядке? – спрашивал оператор.

Она собиралась обвинить меня в убийстве своего ребенка. Она хотела засадить меня в тюрьму. Она хотела заставить заплатить меня за то, чего я не делала. Она хотела рассказать всем о Персефоне.

Персефона.

Персефона.

О, Персефона…

Она собиралась…

– Вы слушаете, мэм? Я высылаю «Скорую». Мэм, пожалуйста, скажите, что…

– Грабитель, – выпалила я. Да, грабитель. Так и было. – Я… я… я не знаю, кто это был; он вошел, сгреб какие-то украшения и ноутбук и сбежал.

– Вы видели его?

– Он… – Я отчаянно вспоминала представление, разыгранное моей матерью, лучшую роль в ее жизни. Мою роль.

«Он был в черной маске», – сказала она оператору.

– Он был в маске, я не видела его лица, – резко ответила я. – Сара закричала. Мы просто сидели за столом и пили чай. Воду, в смысле. Мне кажется, это был один из ряженых. Черт, это был один из ряженых! Тогда это и случилось.

– Когда это случилось? – уточнил дежурный.

Я вернулась к Саре и встала над ней. С этой точки я была высокой, как бобовый стебель из сказки. Как Эмпайр-стейт-билдинг. Как Кинг-Конг и Эйфелева башня. Я не удосужилась наклониться к ней, как два дня назад. Я не стала щупать пульс, чтобы проверить, жива ли она еще. Незачем было. Одно ее веко поднялось, и она смотрела на меня сквозь свое крохотное окошко. Она словно пыталась что-то сказать мне, но была в заточении. Ничего не было слышно. В моей груди закипели слезы. Она знала о Персефоне. Она знала о Персефоне.

Вот тогда я и приняла решение.

– Мэм? – спросил оператор.

– Мне кажется… она умерла, – сказала я.

Сара медленно подмигнула мне. Один ее глаз на мгновение закрылся.

– «Скорая» уже едет.

Диксон открыла второй глаз. Из ее глаз хлынула соленая влага в ее рот, словно она знала. Я даже не сомневалась, что она знала.

– Черт, – продолжала я говорить в трубку. – По-моему, она мертва!

– У грабителя было оружие?

Мой рюкзак стоял в двух шагах позади Сары. Внешняя молния еще не была застегнута, и его содержимое было полностью видно.

– У него был пистолет! – крикнула я. – О господи, пожалуйста, побыстрее! В меня тоже стреляли!

– «Скорая» сейчас подъедет. Я могу оставаться с вами на связи, пока они не подъедут, если вы…

Я бросила трубку.

Через несколько секунд телефон снова зазвонил и звонил еще три минуты. У меня было мало времени. Они скоро тут будут. Я подняла Сару с пола и посадила ее на стул возле стола, ближе к кухне. Она должна была сидеть лицом к грабителю, когда он постучал бы в дверь. Я не стала проверять ее пульс. Я все время ощущала ее редкое дыхание на шее и знала, что она еще жива.

Отцовский револьвер по-прежнему торчал из рюкзака. Бороздки на рукоятке были холодными. Мои пальцы скользнули на место, опираясь на бороздки. Я даже не поставила его на предохранитель.

Я повернулась к Саре, прищурила левый глаз, чтобы поймать цель, эту тонкую цель, безжизненно сидевшую в металлической прорези «смит-и-вессона», и выстрелила один раз. Пуля вошла под ключицу. Я даже не ощутила, как отдача отбросила меня на пару шагов. Лишь через час, когда полиция осматривала квартиру, когда колеса каталки увозили Сару в сиротскую зиму, я заметила следы скольжения моей обуви на деревянных планках паркета. Зазубренный горный профиль, обрисованный по кругу подошвой моей кроссовки.

Затем, как учила меня моя мать, как учила меня Персефона, я устроила разгром в одном углу квартиры. Я открыла дверь своими истерзанными пальцами, вмяла замок в дерево так, словно его кто-то выломал, и навалилась всем телом на дверь. Деревянные ленты оплелись вокруг моей правой руки.

Затем я побежала на кухню, схватила разделочный нож, одним движением сорвав его с магнитной подвески, и вспорола им подушки кушетки, прямо как моя мать. Десять лет назад я этого не сделала. Но на этот раз все должно было быть совершенным – в отличие от несовершенной памяти моей матери. И, как всегда, должен быть соответствующий урон.

Револьвер, по-прежнему заряженный и спокойный, был у меня в руке, в моих ладонях. Предохранитель был снят. Я подошла к Саре.

– Мне очень жаль.

Затем я повернула оружие на себя, перпендикулярно моему правому плечу. Было трудно прицелиться, направить оружие как следует, и за это я благодарна по сей день, но я спустила курок. И эти несколько мгновений, пока рассеивался дым и летали перья, пока внутрь влетали снежинки, а телефон продолжал звонить, стали первым, что я запомнила, оказавшись способной жить потому, что Диксон умерла. Пуля только оцарапала мое правое плечо, и ровная полоса кожи обнажила мускулы, но этого было достаточно, чтобы показаться жертвой, попавшей под выстрел во время взлома. Я стерла отпечатки пальцев с пистолета, выбросила его в окно и стала ждать прибытия «Скорой».

Глава 31

Сквозь захватанное и исцарапанное стекло мне улыбалось неправильное лицо Сары. Она была по ту сторону плексигласовой перегородки в кабинке для посетителей, плоская и двумерная, на фотографии времен старших классов два на три дюйма, и держала ее в своих морщинистых руках Марлин Диксон.

– Где Оливер? – спросила я ее.

Марлин сидела напротив меня, как и шесть месяцев назад, – только на этот раз молчала. Она вытащила несколько снимков из стопки бумаг и теперь резко подносила каждое фото к стеклянной перегородке – один тусклый снимок за другим.

– Марлин? – снова спросила я. – Где он?

Но она продолжала подносить фото к стеклу, прямо к моему лицу точно так же, как она показывала их присяжным во время вынесения приговора.

– Я хочу кое-что передать ему, – продолжила я.

– Смотри на снимок, – приказала моя посетительница.

– Пожалуйста, Марлин, – попросила я. – Как я могу передать ему письмо?

– Смотри на снимок!

Я посмотрела. Посмотрела на очередное фото.

– Все это становится слишком мелодраматично, Марлин. Зачем вот так являться ко мне в мою последнюю неделю?

– Я больше не играю с тобой в игры, – отрезала она. – Что ты видишь?

С моих губ слетел легкий нервный смешок. Диксон не сказала ни слова.

– Что ты видишь? – снова спросила она тем же монотонным голосом, с той же модуляцией, словно она была старой заезженной пластинкой.

Бледное лицо Сары, с бликами веснушек, с глазами неопределенного цвета между ореховым и светло-зеленым. Нос чуть вздернутый и с легкой горбинкой.

– Пожалуйста, скажите мне, что с Оливером, – попросила я. – Я беспокоюсь за него. Я уже много дней его не видела и не слышала.

– Мы тут не об Оливере говорим, – сказала Марлин так, словно не только от имени, а от самого факта его существования у нее начинало бунтовать нутро. Ее лицо было как раз за фотографией Сары, и после десяти лет, двух смертей и бесчисленных прочих личных трагедий между ними не осталось никакого сходства. Да и не было его никогда. – Оливер вернулся в Англию, – сказала она, убирая фотографию.

Я и верила ей, и не очень верила.

– Он хотел получить какой-нибудь опыт работы над реальным делом со смертным приговором. Он получил этот опыт. Теперь он нужен в Лондоне. Все просто. Он не нужен нам для оформления оставшихся бумаг.

Я, как понимаю теперь, обдумывала эти слова чуть дольше, чем надо было бы.

– Когда вы говорите «нам», кого вы имеете в виду? Я так поняла со слов Оливера, что…

– Что бы ты там ни поняла со слов Оливера Стэнстеда, это далеко от истины. У него блестящий ум и куда лучшие перспективы, чем у остальных моих излишне чувствительных сотрудников, но не делай ошибки, Ноа. Он адвокат, молодой и неопытный адвокат, и он работал на меня.

– Не уверена, что вы поняли, о чем я говорю…

– Не перебивай меня, – продекламировала Марлин, словно это входило в ее заготовленную речь. – Не обманывайся насчет любых взаимоотношений, которые ты могла завязать здесь. Это не неприкаянная душа, которая ищет себе жену среди смертников, и ты ему совсем не пара.

Бывают времена, когда наступает пора сказать самые важные слова в своей жизни. Кто-то говорит: «Выходи за меня замуж». Работодатель предлагает вам работу. Вы выступаете на телевидении. Вы даете чертовы показания, защищая свою жизнь. Вы оказываетесь у врат рая. Что же, умные люди, которые оттачивали свой интеллект, которые бегали, играли в теннис или пиликали на скрипке день за днем, те, кто действительно читал по книге в неделю, сказав себе: «Я это сделаю», – все эти люди, когда им задают главный вопрос в критический момент, смогут ответить умным замечанием, настоящей колкостью, острой, как кнопка, или душераздирающим монологом, подобным гамлетовскому. Я же этого не могла. После почти десяти лет пребывания здесь весь мой экстраординарный потенциал стал тупым и холодным, как ржавый гвоздь.