Инесса Ципоркина - Убийственные именины Страница 12

— Мама плакала, умоляла не позорить фамилию, отец орал благим матом, что выбьет из меня, соплячки, всю дурость. А ведь мне тогда уже лет двадцать пять было, я была большая девочка. Севу, любовника моего, папаша грозился дрыной погонять, и почему-то именно по Красной площади. И я переехала к Севке. Мы один проект поднимали, положения в обществе хотели добиться. И не к девяностолетнему юбилею: ручонки-ножонки трясутся, головушка самопроизвольно падает на грудь, и любимый вид транспорта — гандикап с подушечкой. Вот, понимаешь, какая кошмарная картина: женщина "детородных" лет не семьей, а бизнесом занимается, не детишек сопливых плодит, а собственную сеть магазинов? Зайдешь к ги…, пардон, к врачу, и снова-здорово: "Как то есть вы незамужняя-бездетная? Голубушка, вы что? Женщина обязана… святой долг материнства… стакан воды перед смертью… какая-такая карьера?!!" И что ни встреча с родней, то нытье: "Ты нам не дочь, ты нам ехидна!" Я и перестала родителям звонить, они мне тоже. Это "скорбное безмолвие" продолжалось… десять лет! А потом я раскрутилась в бизнесе, квартиру купила, иномарку. Тут со мной все чохом помирились. Деньги занимали — по-родственному, без отдачи. А за спиной — шу-шу-шу, шу-шу-шу. Я для них и воровка, и СПИДом болею, и с негром живу. С негром Кушнеревым, курским уроженцем. Он, понимаешь, умело под белого маскируется, почище самого Майкла Джексона.

— Вот это пиар! Черней черного! Все потому, что ты незамужем?

— Ага! У нас в России как? Если мужик один — значит, не хочет он жениться. Если баба одна — значит, не берет ее никто.

— С-совки неумытые! И что, вся семья такие отморозки? — Даня спросил от неловкости, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Зинаида смотрела на него с иронией, без особой родственной теплоты и как-то чересчур внимательно. Потом, улыбаясь, пожала плечами, продолжая наблюдать Данину реакцию. Он мялся, раздумывая, как перейти к главному вопросу. Разговор принимал оттенок гонки за лидером.

— Ну, а за что ты Варвару покойную так не полюбила? — попер напролом разгоряченный Данила.

— А-а, так вот ты чем интересуешься! — без энтузиазма отозвалась догадливая подозреваемая и вдруг ответила с подкупающей искренностью, — Да шантажировала она меня. В бизнесе, знаешь ли, вертеться по-всякому приходится. Нет, наркотиками и оружием я никогда не торговала, но уход от налогов там, двойная бухгалтерия, посредничество, проценты, черный нал… Подробнее не могу, извини. Варька в тех же кругах варилась, мои дела и партнеров в лицо знала. Стоило мне куш сорвать, Варвара тут как тут. И этак ненавязчиво намекает: а не поможешь ли чем можешь, сестричка? Деньжат на фазенду подкинуть, девочек в институт пристроить, машину в Европе купить.

— Достала она тебя?

— Да уж не без этого! А что это ты так заинтересовался нашими отношениями? Ну, ладно, не хочешь — не говори, — после долгого, смущенного Даниного молчания Зина усмехнулась и снова устало вытянулась на тахте, накрыв лицо маской, — А сейчас, будь другом, принеси мне кофе. Черный, с лимоном. И побольше, ладно?

— О чем речь!

Данила оставил свою двоюродную тетку наслаждаться бездельем и свободой, а сам пошел за кофе, по пути размышляя о сложностях семейных отношений в России.

Чего-то тетка явно не договаривала. Но про тайны свои она и не расскажет — это точно. Зинаида будет водить племянника кругами, но лишнего не скажет, как ни дави. Впрочем, сам факт, что она о чем-то умалчивает, уже сам по себе много значит. Была у Варвары на кузину Зину информация поопаснее, чем банальные аферы и неуплата налогов.

По кухне бродила, наводя порядок, Зоя и что-то с живостью рассказывала Иосифу, который выглядел так, точно ему скормили гнилую луковицу и даже без соли. При появлении Дани Зоя замолчала и улыбнулась.

Данила не стал мешать, а шустро сварил кофе и отнес его охающей Зинаиде, и после этой маленькой услуги сразу же направился на поиски Алексиса. Было бы хорошо выслушать и эту ничтожную душонку: пусть поведает о своих творческих прозрениях и о том, как не хотят их воплощать гадкие, гадкие бизнесмены и бизнесвумены. Даня нашел основоположника неновой и к тому же болезненно чахлой струи в искусстве на веранде. Алексис сидел в плетеном креслице с таким видом, что хотелось накрыть ему ножки пледиком и подложить под спинку подушечку. Рядом сидела Фрекен Бок, нежно, но твердо придерживая своего кумира за руку и проникновенно глядя ему в глаза. Кумир слегка подергивался от ее хватки, но тоже смотрел не отрываясь, как завороженный.

"Ну-у, понятно", — с досадой подумал Данила, — "Руслан с девчонками в город уехал, так она в эротическую экзальтацию впала. Как бы у муженька рога не прорезались от жениной любви к чистому искусству!"

И тут Даня понял, почему Алексис подрагивает, но не морщится от боли и не пытается высвободить руку из цепкой лапы Фрекен Бок: его просто бил озноб, как в лихорадке. Он и тогда так же трясся, выбегая из комнаты. "Кстати, а с чего это он рванул? Уж, конечно, не оттого, что его благодетельницу кощунственно обвинили в жестокой эксплуатации окружающих?" Данила попытался припомнить: когда конкретно эта жертва Аполлона кинулась вон из-за стола? "Сразу после Зойкиной легкомысленной тирады: кушайте, гости дорогие, все равно выбрасывать. Нет, наверно, дело не в Зойке. Тогда в монологе Зинаиды. Что там Зина говорила? Про несчастный случай, сомнительные шуточки насчет случая-убийцы… Неужели он мою тетеньку и укатал? Так, значит, теперь Алексис займет место подозреваемого? И что там без конца бубнит Лариска?" Даня прислушался:

— Так будет лучше, — как заклинание, повторяла Фрекен Бок, — Лучше для всех. Тебе не в чем себя упрекать, потому что художника всегда ведет судьба, у его жизни — особый, высший смысл. Ты ни в чем не виноват, и совершенно не о чем волноваться. Так будет лучше… намного лучше… для всех… и для искусства… ради искусства…

"Был бы тут Оська, он бы сказал: "Опаньки!" Так наша Лариса, мамина дочурка, неутомимого Алексиса убийцей считает? Или даже знает наверняка? Ну, она своего не упустит и кота своего мартовского вовек не выдаст. Он — ее последняя возможность сравняться с Ларой из "Живаго" и пожить в атмосфере романтизма", — зло подумал Данила и пошел через весь дом к другому выходу, на задворки. Не хотелось быть свидетелем еще какой-нибудь гнусности, бродя по этому чертову месту.

Оказавшись без всяких приключений за калиткой, он сразу же наткнулся на полоумную Веру Константиновну. Соседка была в таком возбуждении, что и смотреть на это зрелище было как-то неудобно: жесткие седые усики над губой стояли щетиной, тощенький пожелтелый хвостик на затылке торчал, как у испуганной крысы. Даня сделал шаг назад, потом понял, что попался в собственную ловушку, и обреченно помахал старушенции. Бежать было некуда, да и поздно уже: Вера Константиновна быстро шла, почти бежала к нему навстречу.

"Если заговорит о кармической предопределенности и астрале долбаном, убью, топором, с особой жестокостью", — пронеслось у него в голове, — "А на суде скажу, что сама напросилась: убедила, дескать, в том, что в меня душа Раскольникова вселилась, а в нее — старухи процентщицы!" Вера Константиновна еще издали что-то кричала, теперь она приблизилась настолько, что Даня услышал:

— Это ужасно, Боже мой, как это ужасно!

"Все, сейчас будет болтовня часа на полтора о покойнице и ее воплощении в будущей жизни. Я ее точно убью!" — остервенело думал он, скривившись в жалком подобии любезной и печальной улыбки.

А соседка продолжила свои вопли, но почему-то совершенно на другую тему, совсем не про Варвару:

— Он хотел меня убить! Я едва не погибла! Он маньяк! Маньяк!

— Кто?! — с ужасом выдохнул Данила, представляя себе, как, например, Георгий схватил эту старую плюшку за горло, озверев от ее рассуждений, — Кто маньяк?

— Пашка! Павел, кто же еще! Мы с ним встретились по дороге, я из магазина шла. Мы вместе речку переходили, по мостику, там в одном месте перильца гнилые и шатаются, он на меня навалился и толкает, я схватилась за деревяшку какую-то, еле на ногах держусь, а он толкает, толкает!!! Я говорю: что ты, Павлик, что с тобой, а он так издевательски: "Ка-арма, Верочка, карма и сансара!" Он сумасшедший!!

Данила обалдело глянул на приплясывающую перед ним от волнующих переживаний Веру Константиновну, а потом медленно перевел взгляд на дорогу. Вдали виднелся силуэт Павла Петровича. Безутешный вдовец медленно брел по дороге, пошатываясь и размахивая руками.

"Дошел мужик", — сделал единственно возможный вывод Даня, — "Допился. Если я, здоровый лоб, в трезвом виде эту бабку из склепа еле перевариваю, то он, бедняга похмельный, ее двое суток слушал. Вот у него башню и своротило!" Он представил себе, как Павел Петрович пытается скинуть бабусю с мостика, под которым до каменистого дна пересохшей речки добрых четыре метра свободного полета… "А в милицейском протоколе написали бы: "Утонула в Моче" и поставили бы ударение", — тут он не выдержал и расхохотался. Вера Константиновна открыла рот, задохнувшись от возмущения, потом, не находя слов, крепко стукнула его сухим кулачком по груди и кинулась к своему дому.