Наталья Александрова - Флакон императора Страница 13

Про стиль модерн Надежда кое-что знала, больше того – он ей очень нравился. Ей нравились изысканные линии, узоры из лилий и ирисов, нравился особняк Кшесинской на Петроградской стороне, нравилась живопись Врубеля и Бакста.

Дальше в статье перечислялись ведущие художники стиля сецессион. И среди них Надежда увидела Густава Климта. Климт ей тоже нравился, у нее даже висел на стене календарь с репродукцией его картины «Поцелуй».

Но какое отношение все это имеет к Елене Фараоновой или к женщине из Эрмитажа, которую сперва похитили, а потом выбросили на полном ходу из машины? Почему эта женщина упомянула сецессион в полубессознательном состоянии, возможно, при смерти?

Вообще-то, она сказала не просто «сецессион». Она сказала: «Второй сецессион».

Надежда сделала еще один, уточненный запрос. На этот раз статей было меньше, но они все же были.

«Второй сецессион – творческое объединение русских художников начала двадцатого века, основанное в апреле 1903 года в Петербурге Михаилом Каргопольским, Леонидом Сидоровичем, Львом Кунстом и другими художниками, считавшими, что русский модерн отошел от исходных принципов югендстиля. Наиболее значительным художником этого объединения был Михаил Каргопольский. Группа просуществовала около десяти лет и распалась с началом Первой мировой войны…»

Дальше следовало перечисление организованных группой выставок и наиболее значительных произведений.

Надежда не стала углубляться в искусствоведческие дебри. Вместо этого она, по чистому наитию, прочла статью про лидера группы Михаила Каргопольского.

Каргопольский всю жизнь прожил в Петербурге, на Малой Подьяческой улице, в просторной квартире с мастерской. Сразу после революции его хотели было выселить из этой квартиры и вообще отправить в ссылку как представителя буржуазного искусства, но тут ему повезло: Каргопольский написал портрет видного большевика Смирнова-Повальского, и этот портрет большевику чрезвычайно понравился. Настолько понравился, что он выдал художнику охранную грамоту, которая уберегла его от репрессий и реквизиций. Сам видный большевик вскоре умер от чахотки и поэтому не был репрессирован, напротив, был причислен к сонму героев революции, так что выданная им охранная грамота не утратила своей силы. Каргопольский тихо жил в своей просторной квартире, продолжал писать полотна в стиле второго сецессиона, давал частные уроки рисунка и живописи и благополучно дожил до сорокового года. Даже после смерти художника квартиру не заселили пролетариями, а организовали в ней музей.

Сделав еще один запрос, Надежда выяснила, что музей-квартира художника Каргопольского благополучно существует, по-прежнему располагается на Малой Подьяческой улице и принимает посетителей по будням с десяти до девятнадцати часов.

Надежда взглянула на часы. Была уже половина одиннадцатого.

«И куда это ты собралась? – раздался внутренний голос. – Ты же решила, что больше не будешь заниматься этой историей! Что забудешь ее как страшный сон. Тем более сантехник должен прийти».

– Во-первых, я ничего еще не решила, – пробормотала Надежда недовольно. – А во‑вторых, я ничем таким и не собираюсь заниматься! Я просто хочу побывать в этом музее! В конце концов, это просто стыдно – жить в таком богатом культурными традициями городе и даже не знать о существовании многих музеев! Вот, например, об этом художнике, Каргопольском, я вообще никогда не слышала до сегодняшнего дня! А я, между прочим, очень люблю стиль модерн… – Для большей убедительности Надежда взглянула на репродукцию картины «Поцелуй».

В это время позвонил сантехник Антон, с которым Надежда находилась не то чтобы в дружеских, но настолько близких отношениях, что они в свое время обменялись номерами мобильных телефонов. Антон очень извинялся, потому что прийти сегодня никак не может – что-то у него лопнуло или прорвалось.

– Значит судьба такая – в музей-квартиру мне идти! – повеселела Надежда.

«Ну-ну!» – внутренний голос прозвучал весьма язвительно.

– Ответить-то нечего! – фыркнула Надежда и стала одеваться.

Малая Подьяческая улица располагалась в историческом центре города. Она начинается у набережной канала Грибоедова (он же Екатерининский канал), здесь же и заканчивалась.

Приехав на место, Надежда подумала, что все события последних дней так или иначе связаны с окрестностями этого канала: центр самопознания «Смоковница» располагался во дворе возле набережной канала, офис фирмы «Вега-плюс» – неподалеку и музей-квартира художника Каргопольского – тоже в двух шагах от канала.

Найдя дом номер три по Малой Подьяческой, Надежда прошла вдоль него и увидела возле подворотни неприметную табличку: «Музей-квартира Михаила Каргопольского. Искусство второго сецессиона».

– Вот оно, то самое… – вполголоса проговорила Надежда.

Она вошла в дверь и оказалась в небольшом полутемном вестибюле. В глубине, под лестницей, Надежда Николаевна заметила окошечко кассы, за которым сидела женщина средних лет, весьма интеллигентного вида. Красные глаза и красный нос говорили о хронической простуде.

– Мне один билет, пожалуйста! – проговорила Надежда, протягивая в окошечко деньги.

– Вам обычный или льготный? – осведомилась кассирша гнусавым простуженным голосом.

– Льготный? – переспросила Надежда. – Я не понимаю…

– Ну да, пенсионный! – отчеканила кассирша. – Что тут непонятного? Вы на пенсии?

– Нет, конечно! – возмущенно ответила Надежда и посмотрела на кассиршу с неприязнью.

– Тогда с вас пятьдесят рублей!

Кассирша выдала ей билет и сдачу.

Надежда отошла от кассы в отвратительном настроении.

«Неужели я так плохо выгляжу? – думала она. – Вроде в парикмахерскую ходила совсем недавно… и брови в порядок привела, и за весом слежу… Нет, просто здесь плохое освещение! И вообще, кассирша это сказала из вредности… наверное, проснулась в плохом настроении и теперь старается другим людям тоже настроение испортить…»

Загнав неприятные мысли в глубину подсознания, Надежда Николаевна направилась к лестнице, перед которой висела стрелка с надписью: «Начало осмотра».

Она поднялась на два марша, толкнула высокую дверь и оказалась на пороге огромной светлой комнаты, точнее, зала.

Часть зала была отгорожена колоннами. В глубине стоял рояль, вдоль стен размещались застекленные шкафы и витрины с экспонатами, а на самих стенах висели многочисленные картины, рисунки и гравюры. Среди них особенно выделялись небольшие полотна, выполненные в серебристо-синих тонах.

– Здесь представлены работы не только самого Михаила Романовича, – раздался рядом с Надеждой негромкий голос, – не только самого Каргопольского, но также его друзей и современников. Многие из этих работ подарены Михаилу Романовичу его учениками и коллегами, некоторые поступили в наш музей по программе обмена экспонатами с другими музеями…

Надежда обернулась и увидела невысокую, худенькую женщину в платье неопределенного цвета. Женщина была молода, но на лице уже появились преждевременные морщинки, бесцветные волосы собраны на затылке в хвостик. Она была бледна, как тень, на лице – ни капли косметики, даже губы не подкрашены. Но самым заметным в ней было выражение какого-то вечного испуга. На бесформенном платье был приколот бейдж: Вера Ведерникова.

– Здравствуйте! – проговорила Надежда приветливо. – Вы – экскурсовод?

– Ну, не совсем экскурсовод. – Молодая женщина испуганно оглянулась, затем выдала вымученную улыбку. – У нас музей маленький, штат скудный, так что я совмещаю работу экскурсовода и хранителя…

Где-то за стеной зазвонил телефон. Ведерникова вздрогнула и еще сильнее побледнела. Бросила в сторону телефона затравленный взгляд, но тут же успокоилась. Точнее, не успокоилась, а взяла себя в руки, вспомнив, очевидно, что она находится на работе.

«Чего она так боится?» – подумала Надежда. Вслух же произнесла:

– Да, музей у вас действительно небольшой, я о нем раньше даже не слышала. Узнала только случайно из Интернета…

– Да, про наш музей мало кто знает, – подхватила Вера. – Интерес к творчеству второго сецессиона и самого Михаила Каргопольского не соответствует истинному масштабу этого культурного явления…

– Да, по-моему, у вас очень интересная коллекция! – поддержала ее Надежда Николаевна. – Особенно мне нравятся вот эти картины, серебристо-синие…

Экскурсовод оживилась, на ее щеках проступил бледный румянец.

– Да, это картины самого Каргопольского, его так называемый серебряный период… Если вы представляете творчество Густава Климта, вы помните, что большинство его зрелых работ выполнено в золотистых тонах…

– Да, конечно! – Надежда обрадовалась, что может блеснуть эрудицией. – Например, картина «Поцелуй»…

– Да, совершенно верно. А Каргопольский предпочитал холодноватые серебристые оттенки. Он считал, что они больше соответствуют естественному колориту нашего города…