Маша Стрельцова - Смесь бульдога с носорогом Страница 15

Не успела я устроиться на непривычном мне пассажирском кресле, как на крыльце появился Витек в сопровождении товарищей — тоже в форме.

— Вы уж меня прикройте, может подзадержусь, — вещал мой школьный друг.

— Прикроем, какой разговор, — ответил молодой светловолосый парнишка и достал сигарету.

— А что у тебя стряслось? — спросил второй.

— Да вот с девушкой в пиццерию на обед договорился съездить, — небрежно бросил Витек и не торопясь подошел к моей бэмке, по хозяйски уселся на мое бывшее место, по хозяйски хлопнул дверцей и привычным жестом повернул ключ.

«Далеко пойдет», — улыбнулась я про себя.

— Держи, — кинул он мне на колени сложенный тетрадный листок.

Я развернула — корявым почерком было написано «Новогодняя, 45».

Значит, Новогодняя…

В голове пронеслась крамольная мысль — с лихвой выдать Витьке денег на такси и пиццу и рвануть по адресу, однако я решительно ее прогнала как недостойную. Кое — как промучившись час, отведенный на обед, я с облегчением высадила Витьку около его ментовки и рванула на Новогоднюю. Улочка оказалась на краю вселенной и моя машина, притормозившая на ней около сорок пятого дома оказала магическое действие на пару малолетних аборигенов, щелкающих семечки на лавке.

— Бээмвэ, — авторитетно заявил длинноволосый тинейджер и сплюнул под ноги.

— А вы к кому, тетенька? — бесхитростно спросил круглоголовый пацанчик лет восьми.

— К Ломекам, — кивнула я на дом.

— А мама только вечером будет, — ответил пацанчик.

— Работает что ли?

— Санитаркой в больнице, это на соседней, Волочаевской, если сильно надо, то можете к ней туда съездить, — тут же выдал он все секреты семьи.

— Да ладно, — неопределенно протянула я, — отец — то где?

— А он еще не приехал, он у дяди Игоря пьет с пятницы, дядя Игорь — он с работы папкиной, они на моторостроительном вместе работают, — обстоятельно разъяснил на этот раз тинейджер.

— Братья, что ли? — задала я глупый вопрос. Уж очень похожей была их манера делиться информацией.

— Ага, это Жорка, братан мой старший, он за меня кому хочешь в нос даст, — объяснил пацанчик.

Я посмотрела на бедно одетых ребятишек, покосившийся домишко и вздохнула. Нет, киллерами тут и не пахло, в том что меня чуть не сбил Ломеко Станислав Иванович, непутевый отец этих детей — Ворон точно не виноват. И похоже зря я за проделки Грицацуевой на него думаю — мало ли за что он ей деньги отдал.

— Матери скажите, что отец в милицию загремел, авария на нем, — сказала я и пошла к машине.

— Мать его убьет, — авторитетно вынес вердикт разговорчивый младшенький.

— Так понятно, — согласился старший.

Черт. В любом случае не нравится мне этот наезд — что — то пошло не так.

Не так.

Плохая примета, хуже выскочившей наперерез черной кошки. Пусть Ломеко Станислав Иванович и не имел в мыслях меня лишить жизни, только это ясно показывало что удача не на моей стороне, а с учетом того, на что я решилась — выглядело и правда страшновато.

Подумав об этом, быстренько доехала до дому, и первым делом рванула в гостиную, где осталась незаконченная раскладка со вчерашнего дня. Через полчаса, помучив карты и так и этак, я прикрыла глаза, откинувшись в кресле. Ну что мне стоило закончить раскладку сразу же, не было бы напрасных надежд и феерических планов. Карты были тверды — деньги взять несложно, да и лежат они — рядом. Но около них — смерть меня или самого дорогого мне человека (читай — Маруська), вор (читай — Зырян со своей братией), но даже если я их и найду, они мне не достанутся через вероломство близкого человека, ни центика ( читай — матушка их заберет у меня, пока я сплю и сдаст в церковь).

Надежды не было — я перепробовала все способы гадания, и везде результат был на диво однообразен. Мне хотелось растоптать гадкие картонные бумажки, сжечь их в банном тазике для курения трав, а ветер пустить по ветру.

— Машка, пошли есть, — заглянула ко мне Маруська.

— Маруська, оставь меня, — глухо выдавила я из себя.

Прахом все надежды! Я уже в воображении переехала в Барселону, жаркую благословенную Испанию, где живет чудовищно толстая Монсеррат с чудовищной фамилией Кабалье и ангельским, невыразимо прекрасным сопрано. Там бродят горячие испанские парни с бронзовыми сильными телами, жесткими членами и римскими профилями. И любая блондинка там — затаенная мечта любого их них, орошенная спермой и бурлением гормонов в крови. Я бы поставила в новом доме огромную кровать, в ванной было бы великое множество полуоплывших свечей, освещавших темные тела моих мачо, и в моем доме пахло бы не сожженной полынью, а жаркими испанскими признаниями на шелковых простынях, смешанной с моим телом спермой и моими оргазменными стонами. И никто мне не скажет что я рожей на принцессу не тяну. А в перерывах я бы разводила в оранжерее экзотические орхидеи и разноцветных попугаев. И никакой магии — даже самой простенькой! Я не выдержала и слезы покатились из глаз.

A poco dinero poca salud — беднее бед, когда денег нет, говорят в жаркой Барселоне.

Мои горькие рыдания прервала трель сотового.

— Извини, — буркнул Ворон. — Я обозлился, когда ты на меня налетела и наговорил черт знает чего.

— Да ладно, — вяло отозвалась я, — чего надо?

— Я около тебя сейчас, можно зайду?

— Ну заходи.

Me da lo mismo, — сказала бы я, если бы была в Испании.

Мне все равно.

Снова запиликал сотовый.

— Маняша, — не терпящим возражения голосом начала мать. — Времени полпятого, ты почему еще не приехала?

Я тут же забыла про Испанию, облилась холодным потом от ужаса и проблеяла:

— Так ты же на пять назначала, вот я к пяти и собираюсь.

— Могла бы и пораньше приехать, матери помочь на стол накрыть, ради тебя же стараюсь, — недовольно попеняла мать.

— Мамочка, я скоро буду и все сделаю!

— Да ладно уж, времени в обрез, хоть сама объявись.

Я положила сотовый на коленки и глубоко вздохнула — если бы я забыла и не приехала, мать бы с меня три шкуры спустила. Вдалеке на первом этаже едва различимо запиликал домофон. Ладно, Маруська откроет. Я же ринулась в спальню, раскрыла платяной шкаф и обозрела развешанные на плечиках тряпки. Мне было необходимо платье. Мать терпеть не могла меня в джинсах, по библии носить мужскую одежду был страшный грех, потому брюки мать заклеймила как непотребные. Я пыталась ей объяснить, что когда Богом был утвержден этот мораторий на внешний вид, мужчины носили длинные бабские халаты, а одежда их жен включала обязательные брючата. Я в этом вопросе я Бога понимала — понятно, что если б было наоборот, горячие палестинские парни испытывали б меньше проблем с проникновением в «Запретный женский сад удовольствия». Одно дело — халатик, поднял подол и все дела, другое дело — сложная конструкция из пары шаровар, тройки рубах и отлично все фиксирующего сыромятного пояса. Берег свое стадо Господь от блуда, слов нет, все до мелочей предусмотрел. Мать же меня слушать не стала, обозвала еретичкой и нехристью и велела в бесовской одежде не являться.

Выбрав голубое платье, я вытащила его, критически оглядела и вздохнула — оно было всего лишь до колен, а следовательно — бесовское. Выгонят. Не то что я была этому не рада, но потом же проблем с матерью не оберешься.

Снова запиликал сотовый.

— Ну? — спросила я, увидев на экране номер сотового Ворона.

— Меня твоя подруга не пускает, — проинформировал он.

«Правильно делает», — подумала я, а вслух сказала:

— Ворон, подожди меня у подъезда, я сейчас выйду, кое — что поменялось.

— Хорошо, — коротко ответил он.

В конце концов я выбрала унылое коричневое платье до щиколоток, произведение трудолюбивых китайцев, купленное для сельхозработ на материной даче, быстренько переоделась и пошла вниз.

— Машка, — выглянула из кухни Маруська — Тут к тебе бандит этот, Ворон ломился, так я его на … послала.

— А вот это ты зря, проблемы будут, — я с умилением поглядела на подружку. Вступилась за меня, не побоялась.

— А нефиг ему было руки на тебя распускать. Ты куда?

— Мать на смотрины велела явиться, — уныло поведала я.

— Вот старая карга, неймется ж ей, — сплюнула она.

— Не смей так про мою мать! — возмущенно заорала я.

— А что? У нас демократия, что хочу то и говорю, она мне в детстве всю плешь проела. Кто на этот раз? Опять припадочный скрипач?

Припадочным скрипачом был предшественник Николяши — Владик, чрезмерно полный, одышливый мужчина лет сорока в роговых очках и светлыми волосенками, сквозь которые просвечивала розовая кожа и покрывающие эту кожу чешуйки перхоти. Смотрины закончились вызовом скорой — Владику я понравилась чрезвычайно и его от переизбытка чувств скрутил эпилептический припадок.

— На этот раз — Николяша, он стихи пишет.

— Тьфу! — от души снова сплюнула Маруська, — и как у таких мамаш как твоя нормальные дети рождаются.