Даниэль Пеннак - Маленькая торговка прозой Страница 16

– Да, – ответил старый Тянь, – но сегодня последняя серия.

– О нет! Черт, уже?

Облегчение и раздражение пробежали друг за другом вприпрыжку по лицу Жереми.

– И потом, там совсем немного осталось, – безжалостно продолжал Тянь, – даже на вечер не хватит.

– А потом? Что ты будешь рассказывать нам потом?

Это интересовало не только Жереми, в каждом взгляде стоял вопрос.

И кажется, именно в тот момент, во время этой мучительной паузы, сидя за столом в кругу семьи, я решился. Должно быть, я сказал себе, что если я сейчас же не найду какой-нибудь выход, если Тяню больше нечего будет рассказывать, случится худшее – то, против чего я, как ответственный воспитатель (да, да!), призван бороться: всеобщее оцепенение, гипнотические флюиды голубого экрана – и конец, телик навечно!

Итак, принимая во внимание потерянный взгляд Жереми, слезы, стоящие в глазах Малыша, немую тревогу Терезы и не забывая, что скоро еще и Клара проснется, я внезапно принял единственно возможное решение:

– После «Феи Карабины» Тянь будет читать нам один за другим семь толстенных романов, шесть-семь тысяч страниц как минимум!

– Семь тысяч!

Радость Малыша, недоверие Жереми.

– Так же здоровско, как «Фея»?

– Какое там. Гораздо лучше!

Жереми посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, так обычно смотрят на фокусника, пытаясь понять, как это он изловчился превратить виолончель в рояль.

– Да что ты! И кто же их написал?

А я в ответ:

– Я и написал.

12

– Я, Ваше Величество?

– Да, вы, если согласитесь.

– Соглашусь на что?

Она посмотрела на Готье, потом сказала:

– Готье...

Юный Готье открыл свой школьный ранец, разложил бумажки и, прежде чем вплотную приступить к делу, сухо заявил:

– В двух словах, Малоссен, Ж. Л. В. процветает, но все же отмечается некоторый спад продаж за рубежом.

– А во Франции мы не поднимаемся выше трех-четырех сотен тысяч.

У Калиньяка нет ни старого ранца, ни счетной машинки, зато у него на плечах большая голова с памятью гасконца, правда дырявая.

– Можно было бы еще на несколько лет пустить все на самотек, Малоссен, но это не наш стиль работы.

– К тому же (пытается исправиться Готье) в Европе для нас открывается обширный рынок.

Сострадательная Забо сжалилась:

– Нам предстоит хорошенько раскрутить его новый роман. У нас исключительный план, Малоссен.

Я же, понятное дело, возвращаюсь к вопросу, который больше всего меня интересует:

– Скажите наконец, кто такой Ж. Л. В.? Коллективное авторство?

Тогда Королева Забо пускает в ход свой излюбленный прием. Подается всей своей щуплой грудной клеткой в сторону Луссы и говорит:

– Лусса, объясни ему.

Лусса единственный из ее подчиненных, с которым она на «ты». Нет, конечно, не из-за цвета его кожи, а из давней дружбы, с детских лет. Их отцы – один слишком черный, другой слишком белый, соответственно, – пробавлялись в былые времена старым тряпьем. «Мы учились читать на одной помойке».

– Ладно. Не кипятись, дурачок, и слушай внимательно.

И давай мне объяснять, что Ж. Л. В. – это некто, кто на данный момент хочет остаться в тени. «Эта „звездная болезнь простаков”, как тут выразился один, не пристает к нему, понимаешь?» Лусса сам не знает, кто это такой. За этим столом только Королева Забо знакома с ним лично. В общем, анонимный писатель, почти как завязавший алкоголик. Сама идея мне нравится. В кулуарах издательского дома «Тальон» ступить некуда от первых лиц единственного числа, которые пишут только для того, чтобы о них говорили «он», «тот». Их перо облезает, а чернила сохнут, пока они бегают по критикам и визажистам. Они причисляют себя к клану писателей, едва их успеет запечатлеть первая вспышка фотоаппарата, и по привычке разворачиваются в пол-оборота, где надо и не надо, из-за постоянных снимков на память, для будущих поколений. Эти пишут не для того, чтобы писать, но для того, чтобы написать и раструбить об этом на весь свет. Так что инкогнито Ж. Л. В., что бы там из этого ни вышло, уже представляется мне достойным уважения. Только вот сегодняшняя публика читает глазами, и все исследования рынка в полный голос заявляют, что читатели Ж. Л. В. требуют голову Ж. Л. В. Они хотят видеть его на обложках книг, на плакатах вдоль улиц своих городов, на страницах газет, которые выписывают, на экранах своих телевизоров, они хотят его целиком – положить во внутренний карман и носить под сердцем. Они хотят голову Ж. Л. В., голос Ж. Л. В., автограф Ж. Л. В., они хотят, отстояв пятнадцать часов в очереди, получить наконец долгожданный экземпляр с пожеланиями автора, чтобы дружеское приветствие их кумира ласкало им слух, чтобы его улыбка подогревала обожание страстных почитателей таланта. Бесчисленные толпы мелких людишек, таких как Клара, Лауна, Тереза и миллионы других. Это не те читатели, со своими ценностями и убеждениями, которые могут сказать: «Я прочел такого-то...», нет, это замороченные простофили, которые последнюю рубашку снимут, чтобы сказать наконец: «Я его видел!» И если они не видят Ж. Л. В., не слышат, как говорит Ж. Л. В., если Ж. Л. В. не вдалбливает им с телеэкрана свое мнение насчет мирового прогресса и судеб человечества, тогда они просто начинают покупать его все меньше и меньше, и мало-помалу Ж. Л. В., не захотев материализоваться, перестанет вообще существовать, и мы вместе с ним.

Мне кажется, да мне именно кажется, что я начинаю понимать. Медленно, но упрямо голова соображает.

– И что? – спрашиваю я.

– А то, Малоссен, – подключается Королева Забо, – здесь как раз и неувязка. Ж. Л. В. серьезно ничего не хочет слышать, и речи не может быть, чтобы он появился на публике.

– А!..

– Но он не против, чтобы кто-нибудь его замещал.

– Замещал?

– Играл его роль, если хотите.

Пауза. Круглый стол вдруг заметно сжался. Ну что ж, вперед:

– Это должен быть я, Ваше Величество?

– Что вы об этом думаете?

– И ты согласился?

Жюли как пружина выскакивает из вороха перин на нашей постели.

– Я сказал, что подумаю.

– Ты согласишься?

Ее пальцы упорхнули из моей шевелюры, и я не узнаю звука ее голоса.

– Я подумаю.

– Ты согласишься корчить шута для этих чертовых издателей?

Последние слова она уже просто выкрикнула.

– Что с тобой, Жюли?

Она выпрямилась. Она смотрит на меня со всей своей высоты. Капли нашего пота еще блестят у нее между грудей.

– Как это – что со мной? Ты понимаешь, что ты мне сейчас объявил?

– Я тебе еще ничего не объявил.

– Послушай...

Подумать только, минуту назад нам было так жарко, и вдруг – такие сюрпризы, мурашки по спине! Не нравится мне это. Как будто застукал домушника у себя в квартире. Чувствуешь, что тебя прижали к стенке. Поневоле начинаешь защищаться... хуже некуда.

– Что еще послушай?

Мой голос тоже изменился. Это уже не мой голос.

– Тебе не надоело валять дурака? Ты не хотел бы побыть самим собой, хоть раз в жизни?

Именно это я и возразил сначала на предложение Королевы Забо. Но она расхохоталась своим забическим смехом мне в лицо: «„Самим собой”, Малоссен, „самим собой”! Собственное „я”, что это еще за снобизм? Вы полагаете, что все мы. сидящие за этим столом, и есть „мы сами”? Быть самим собой, уважаемый, это быть тем самым конем, в нужный момент, на нужной клетке, в руках хорошего шахматиста! Пан или пропал!», но я уже отвечаю Жюли этим противным голосом, который никак не может быть моим:

– Ах так! Значит, я уже не я?

– Нет! Да ты никогда и не был самим собой! Ни секунды! Ты не отец своим детям, ты не в ответе за те тумаки, что сыплются на твою голову, и ты собираешься играть роль бездарного писателишки, при том, что ты никогда таковым не являлся! Тебя все используют: твоя мать, твои начальники и теперь еще эта сволочь...

И вдруг я говорю:

– Зато наша журналистка с львиной гривой и упругими грудками сама себе хозяйка?

Да, я сказал это... Слово – не воробей... Но так как Жюли – это Жюли и никто другой, то ее раздражает вовсе не львиная грива и не упругие грудки, ей не по нутру упоминание о журналистке.

– Журналистка по крайней мере настоящая! Она не просто реальная, она служит реальности! Она не лезет в шкуру Ж. Л. В., этого враля несчастного, фабрики пошлых стереотипов, что наживается на наивных дураках.

Меня, Бенжамена Малоссена, так просто не проймешь, но чванливое бравирование «наивными дураками» меня просто взбесило: