Клод Изнер - Леопард из Батиньоля Страница 19

Виктор запустил плоский камешек по озерной глади, и тот запрыгал, распугав уток, не преминувших гнусаво выразить свое фи. Не удостоив их внимания и даже не полюбовавшись копией храма Сивиллы в Тиволи, возведенной на вершине искусственного утеса, он направился к выходу из парка Бют-Шомон. Жозеф имел наглость заявиться в лавку лишь к концу рабочего дня, да еще с иронической усмешкой — и ни извинений, ни объяснений! Сущее наказанье, а не мальчишка. Перспектива заполучить это недоразумение в зятья приводила Виктора в ужас. Не менее пугала его мысль о том, что свадьба Айрис может и вовсе не состояться. Разрываясь между двумя желаниями — положить конец отношениям Айрис с Жозефом и увидеть сводную сестру счастливой, — он вышел на улицу Дюн.

Мастерская и жилые комнаты, которые Виктор помог снять Джине Херсон, находились во втором этаже добротного дома. Дверь открыла сама Джина — из соображений экономии она так и не наняла прислугу. Мать Таша не считала зазорным самостоятельно вести хозяйство и делать уборку, тем более что в виду тесноты двухкомнатной квартирки это не занимало много времени. Ее мастерская, в которой не было ничего, кроме стульев и мольбертов, располагалась напротив.

Виктор, ожидавший встретить у Джины только Таша, немало удивился, застав в гостиной еще и Айрис с Кэндзи — все трое сидели за столом у самовара. Джина в присборенной сзади юбке и расшитой русским орнаментом блузке выглядела не намного старше своей дочери. Японец держался, как всегда, невозмутимо, с отстраненной вежливостью, но хорошо знавший его Виктор не мог не догадаться по определенным признакам, что в присутствии хозяйки он нервничает. Джина, со своей стороны, не обращала на Кэндзи внимания. Она налила Виктору стакан чая:

— У меня только черный. — И возобновила прерванную беседу с Айрис и Таша: — Я так рада, что он опять при деле. Бедняга теряет вкус к жизни, когда чувствует себя бесполезным. — У нее был негромкий глубокий голос с едва уловимым акцентом.

— О ком вы говорите? — поинтересовался Виктор.

— О Пинхасе, — ответила Таша. — Он написал, что скоро вернет тебе долг.

— Мне совсем не к спеху…

— Для него это вопрос чести, — сказала Джина. Она взяла письмо и перевела вслух для Виктора: — «По сути жизнь в Америке ничем не отличается от того, что было в Вильно: бедняки подыхают в нищете, богатые жиреют. Но я не жалуюсь. Снимаю двухкомнатную квартирку в Нижнем Ист-Сайде. Раньше по четырнадцать часов в сутки через день строчил на машинке в Бронксе, но теперь с этим покончено, я уволился…»

— Папа вошел в долю с одним ирландцем, который держит игорный зал, представляешь?! — воскликнула Таша.

— Он что, будет принимать ставки? — осведомился Кэндзи, покосившись на Джину.

— Нет, так низко он еще не пал, — холодно отозвалась та.

— Они с ирландцем собираются заняться продажей уникального аппарата, который был представлен на Всемирной выставке в Чикаго, — пояснила Таша. — С его помощью можно передать эффект движения, проецируя на экран двадцать четыре быстро сменяющихся фотографических кадра!

Джина пробежала взглядом письмо Пинхаса и нашла нужное место:

— Вот, это называется «электрический та… хис… коп». Что такое тахископ,[48] месье Легри?

— Должно быть, усовершенствованный праксиноскоп,[49] — предположил Виктор.

Джина продолжила чтение:

— «Мы собираемся предложить публике разные модели механизмов, и все они настолько уникальны и удивительны, что я уверен — деньги потекут рекой…» Ох, надо же! Твой отец заделался торгашом! А ведь когда-то он ратовал за революцию!

— Ты несправедлива к нему, мама. Что плохого в том, что человек зарабатывает себе на хлеб? Он же не отрекся от своих идеалов — никого не эксплуатирует.

— Мне бы хотелось увидеть эти движущиеся картинки, — сказала вдруг Айрис.

Виктор, обрадовавшись тому, что сестра наконец-то выразила хоть какое-то желание, тотчас пообещал:

— Непременно свожу вас в театр «Робер-Уден». Кстати, не желаете ли вы возобновить занятия акварелью?

— Мы уже назначили день, — ответила за Айрис Джина. — Идемте, девочки, покажу вам краски, которые я заказала, — их доставили сегодня утром.

Когда дамы ушли, Кэндзи перенес свой стул поближе к Виктору.

— На прошлой неделе на торги был выставлен некий восточный манускрипт. Его приобрела Национальная библиотека — я узнал об этом от одного приятеля из Ассоциации книготорговцев. Разумеется, нет ни малейшего шанса, что речь идет о нашем…

— Кэндзи, вы подозреваете, что Пьер Андрези перед смертью продал «Тути-наме»?!

— Помилуйте! Мне и в голову такое не приходило!

— А какого числа означенный манускрипт попал на аукцион?

— Вот это я и намерен выяснить.

«Да что с ними со всеми творится? Жозеф намерен выяснить, откуда в газете взялось объявление о похоронах, теперь Кэндзи со своим „Тути-наме“… Какое-то заразное поветрие!» — хмуро подумал Виктор, но в этот момент вернулись дамы. При виде Таша он вспомнил о клятве, которую ей дал, и внезапно разозлился. Он, конечно, привык держать слово, однако сейчас почувствовал себя птицей, которую сунули в клетку и заперли дверцу. Почему Таша не понимает, что ему необходима свобода? И как об этом сказать, если сам он по отношению к ней ведет себя точно так же, с той лишь разницей, что его опасения вызваны ревностью, а Таша действительно боится за его жизнь?..

Виктор поднял голову. Нет, на сей раз он не мог ошибиться: Кэндзи совершенно околдован Джиной. «Не хватает еще, чтобы мой отчим влюбился в мать Таша — семейный портрет будет полностью укомплектован…»

ГЛАВА ПЯТАЯ

Четверг 13 июля

Ночь пологом укрыла металлический остов, сотни зыбких огней зияли прорехами в плотной ткани мрака — в этот предрассветный час торговый павильон справа от церкви Святого Евстахия кипел жизнью: цветочная ярмарка была в разгаре. Жозетта Фату поздоровалась у входа с рябой Маринеттой — местной силачкой, достопримечательностью с фруктового рынка. Маринетта, дочь канатоходки, в свое время поколесила по стране в труппе бродячего цирка, выступала с акробатическими номерами и веселила народ в обличье бородатой женщины. Сейчас, разменяв седьмой десяток, она все еще играючи закидывала на плечи неподъемную корзину с яблоками.

— Эй, хрюшечка, пошустрей копытцами перебирай, торг уже идет полным ходом! — подмигнула Маринетта цветочнице. — А чего рыльце у тебя невеселое — беда какая?

— Нет-нет, у меня все хорошо, — выдавила Жозетта, изобразив жалкую улыбку, и заторопилась в павильон.

— Что-то не похоже, — проворчала циркачка, глядя вслед девушке, пробирающейся между охапками белых лилий и холмами фиалок.

— Солнце в букете! Лазурный берег в Париже! Дамочки, налетайте!

Цветочный рынок делился на «Ниццу» и «Париж», сюда привозили бережно упакованные плоды своего труда садоводы с юга, из Менильмонтана, Монтрёя, Вожирара, Ванва и Шаронны.

Жозетта немного расслабилась, страх отпустил — здесь-то она, по крайней мере, на знакомой территории, среди своих. До вчерашнего вечера девушка как-то держалась, но накопившаяся усталость в один миг обрушилась тяжким грузом, будто некая темная сила враз лишила ее способности сопротивляться. Однако не помирать же с голоду, надо работать. С тех пор как она стала арендовать за пять франков в неделю тележку для своего благоуханного товара и доплачивать в городскую казну четыре су за разрешение на «проезд», в кошельке почти ничего не оставалось. Каждый день Жозетта отправлялась подыскивать счастливое местечко и благоприятный час для торговли. На площади Мадлен покупатели нос воротят от простых цветов, им подавай изысканные букеты, а на площади Насьон рабочий люд, обремененный заботами о пропитании, разбегается по мастерским и потом угрюмо спешит домой — у них, у ремесленников, нет ни денег, ни времени на всякие пустяки…

Лучше всего дела шли у поставщиков «Парижа». Здесь в мгновение ока сбывали розы, камелии, гардении, белоснежные шары калины садовой. Южный говорок мешался с воровским жаргоном столичных окраин, бурная жестикуляция помогала в торгах за целые снопы мимозы и жасмина, нарциссов и гвоздик. Но Жозетта Фату этого не видела и не слышала, она покупала цветы механически, словно во сне, не думая о том, что делает. Убийство, произошедшее у нее на глазах ровно двадцать три дня назад, не желало исчезать из памяти. Перед мысленным взором цветочницы снова падал Леопольд Гранжан и маячила спина убийцы…

Пепельный рассвет уже готовился расцвести над городом всеми красками. Тощие бедняцкие жены рылись в гниющих возле рынка отбросах, надеясь найти помятые овощи, которые сгодятся на похлебку. Грузчик с красным поясом, прислонившись к фургону, хлестал вино из горлышка бутылки. В подворотне, как всегда, разбила походную кухню мамаша Бидош и уже раздавала миски рагу из говядины с фасолью собравшимся вокруг нее оборванцам: