Нина Васина - Женщина— апельсин Страница 2

Прохор зажмурился и сильно задергал головой из стороны в сторону.

— Да не дергайся ты, смотри, что у меня есть.

Ева достала из сумки апельсин. Приложила его ко лбу, провела вниз по лицу по линии носа и рта. Опустила под подбородок и стала раскручивать на груди.

— Это апельсин, — сказала она шепотом. Прохор смотрел открыв рот и не шевелился.

— Просто апельсин, а смотри, что я делаю. — Ева Николаевна спустила апельсин вниз по животу и, расставив ноги, запрятала его под юбку, а ноги сжала. — А теперь — фокус!

Она расставила ноги. Апельсин лежал между ее ног, как в черном гнезде из темных колготок и синей форменной юбки.

Прохор вскочил со стула, сделал два шага. Его замусоленные просторные брюки оттянулись впереди и словно волокли его за запрятанную рукоятку вперед. Он успел заметить на ее бедре как будто повязку. И странно, но он успел даже подумать, что так, вероятно, баба и прячет пушку, если… надо…

Охранник у монитора заметил неладное еще в начале допроса, позвал старшего. Вдвоем они смотрели на изумленное лицо Прохора.

— Чегой-то он уставился, как на привидение. Она же вела его дело… Смотри, потеет, черт. А что она делает?

— Техника не доработана. Надо видеть всю камеру.

— В Бутырке видят всю камеру, так с мордой проблема, морды не видно вообще.

— Зато здесь морда в полный рост… Раскручивает его, ишь, нервничает, она мастер раскрутки, вроде говорит, говорит о чем-то, а потом так, ненароком… Что это у него в штанах… В чем дело?! Ищенко! В камеру! — крикнул старший через коридор. Ищенко бросился к двери одновременно с выстрелом.

С Евой Николаевной случилась истерика, ее кое-как успокоили, вызвали машину и отправили в управление. Прохор все еще лежал в допросной камере с аккуратной дырочкой во лбу. На полу валялись открытая пачка сигарет, оранжевый апельсин и стреляная гильза.

— Он все еще стоит… Он все еще стоит, — повторял без конца охранник, стоя возле трупа,

Иногда для разнообразия добавляя, что лично обыскал и осмотрел следователя…

Хорватый приехал в управление сразу после Евы Николаевны — ему позвонили из тюрьмы. Ева сидела у себя в кабинете, вытирая с лица слезы и сопли. На столе лежал ее браунинг. Увидев Хорватого, она встала по стойке смирно и заявила, что ей позарез нужен психолог.

Среда, 16 сентября, утро

Еву разбудил телефонный звонок. Она сонно шарила рукой по полу, потом поняла, что телефона нет у кровати. Не открывая глаз, прошла босиком в кухню.

«Какой придурок звонит… — она вытаращила глаза в полумраке, разглядела 4.30 на электронных часах, — в полпятого утра!»

Телефон настойчиво и приглушенно продолжал трезвонить где-то рядом, но в кухне его не было.

«И кто это у нас такой терпеливый, ты подумай, какой лапочка, ждет и ждет…» Ева включила свет в ванной, ярким красным пятном на белом кафеле пола телефон ударил в глаза.

— И что такое случилось? — Она не сразу взяла трубку, ей казалось, что все, последний звонок, но телефон стойко надрывался.

— Беда случилась у меня, детка. Большая беда. — Голос был глухой и спокойный.

— Ноль два — милиция, ноль три — «скорая помощь». — Ева не узнала голос и успокоилась. Со злостью грохнула трубку.

«Ставлю два к одному, сейчас зазвонит…»

Прошло пять минут.

— Два ноль в твою пользу, — сказала Ева телефону, выключила свет и побрела в комнату, уговаривая себя заснуть.

Телефон зазвонил, когда она, повертевшись как следует, избила подушку и затихла.

— Так нечестно! — Ева быстро прошла в ванную, взяла аппарат, прижимая трубку, притащила его в кровать.

Телефон прозвонил пятнадцать раз.

— Слушай, ты кто, а? — Ева говорила ласково.

— Беда у меня, понимаешь. Друга моего застрелили. Сучара одна ментовская.

Тишина. Ева слышит громкое дыхание.

— А ты чего так дышишь, простыл?

— Чего? — Голос растерялся.

— Я говорю, чего носом так сопишь, ходишь без шапочки, лысинку простудил? Или девочку поймал под утро?

— Слушай… ты… Ты мне тут не того… Я говорю…

— Да слышала я, пристрелили твоего дружка, я даже подозреваю, что это я та самая сучара, но что поделать, нервы сдали… Вот так, дружок. Работа у меня нервная. Вот ты мне спать не даешь, я с утра буду злая, глядишь, еще одного твоего дружка допрашивать пойду… такая расстроенная… Так что ты лучше побеспокойся о моем здоровье.

— Это кого ты пойдешь допрашивать! — Голос приобрел командные нотки и явный оттенок возмущения.

— Слушай, дружок, я девушка нервная, не кричи на меня, меня никто не любит… — Ева вполне натурально всхлипнула, — а все только и норовят потрогать…

На том конце бросили трубку.

Ева легла, раскинув руки в стороны… Она смотрела в светлеющее окно сначала напряженно и нахмурившись, потом расслабленно полуприкрыв глаза. Вскоре ей показалось, что утро можно потрогать руками, она помотала из стороны в сторону головой — «нет… не буду… не трону такое противное утро…» — и побрела варить кофе.

В управлении она появилась бодрая, с легким официальным макияжем, расписавшись в журнале, процокала каблучками по паркету, словно заколачивая секунды, — не спеша и с достоинством. На пятиминутку все собрались в кабинете старшего следователя, при ее появлении притихли, мужчины озабоченно уткнулись в свои папки, две женщины бальзаковского возраста смотрели на нее во все глаза.

— Демидов! Гена Петрович, дружок, что-то ты не выспался.

— Курганова, я бы вас попросил, что за панибратство.

— Да я только хотела поинтересоваться, тебя, что ли, назначили старшим в комиссии по расследованию?

Демидов машинально провел по седому ежику на голове и огляделся: все присутствующие с интересом уставились на них.

— Сейчас будет пятиминутка, вам все объяснят.

— Да я и так все поняла. Я тебя, Демидов, сразу узнала, ты так характерно посапываешь, когда меня видишь, ну, знаешь, так.

Ева увлеченно засопела, скорчив смешную заячью мордочку.

В кабинет вошел Хорватый, заметил тишину и странный интерес к паре в углу комнаты и подождал начинать собрание, хотя Демидов и посмотрел на него с надеждой.

— Ты, Демидов, даже по телефону на меня западаешь, — не могла остановиться Ева, — сразу начинаешь сопеть, и потом, что это за жаргон такой — «сучара», ты походи на допросы, просто для интереса, послушай, как они ругаются, если уж хочешь изобразить прожженного уголовника. А то все по комиссиям… Ты когда на захват последний раз выезжал?

— Ева Николаевна, вы не волнуйтесь так, я по голосу слышу, вы опять чем-то возмущены, расстроены, а нам пора начинать собрание. — Хорватый решил прекратить представление. — Вдруг разнервничаетесь, чего доброго, пальнете пару раз. — Он усмехнулся призывно, оглядывая собравшихся. Никто не засмеялся. — Я вижу, все уже настроились работать, и сообщаю, что создана комиссия по расследованию убийства, совершенного Евой Николаевной Кургановой на допросе. Старшим в комиссии назначен Демидов Геннадий Петрович.

После пятиминутки Еву догнал в коридоре Николаев.

— Тебя отстранили от дел?

— Не должны были, ведь все ясно.

— Ясно-то ясно, но комиссия может и три месяца разбираться, как там все было. Ты не в курсе, а они туда двух психологов ввели, там одних тестов на неделю, потом неделю на компьютере обрабатывают, да и Демидов, знаешь, как любит заседать и расследовать подобные вещи… «Вы, случайно, не имели личного предвзятого сугубо интимного отношения к подсудимому?..» — Николаев изобразил Демидова, сопя и причмокивая. Ева засмеялась.

— Ладно, не тяни, чего ты хочешь?

— Отдай мне дело Слоника. Лучше уж мне, а то ведь — сменят следователя, все испортят.

— Да ты!.. — Ева замахнулась папками на Николаева. — Не попадайся ты мне под руку с такими словами, я два года его пасу, я его, родного, уже люблю, не сегодня завтра его возьмут.

— Что ты орешь?! — Николаев толкнул Еву к лестнице и прижал к стене. — Ну ты же не дура, ну прикинь, кому его отдадут, ну?! А я с тобой всегда смогу поговорить по-дружески, обсудить, когда, где и зачем, понимаешь? Я все знаю, ты провела расследование блестяще, ну поставлю тебе бюст в подъезде, но мы же с тобой одной крови, пойми. Я кроме тебя могу еще троих назвать, кто работает не за деньги, за интерес. Ладно… Расслабься… Подумай. — Николаев убрал руки, которыми он упирался в стену, задерживая Еву. — У тебя и так трудный день сегодня. Слушай, ты что, выше меня? — Он отошел на шаг и улыбнулся растерянно, оглядывая ее сверху вниз.

— Метр восемьдесят плюс-минус пять сантиметров, — гордо объявила Ева.

— А это… плюс-минус, это как? Это если распрямишься?

— Ну ты, сыскарь, шевели мозгами быстрей. — Ева уходила. — Это каблуки всего лишь. Всего лишь каблуки! — прокричала она уже сверху лестницы.

Николаев звонко шлепнул себя по лбу.

«Ева Николаевна Курганова, следователь специального отдела по борьбе с особо опасными преступниками, старший лейтенант, русская, не замужем, 25 лет, в отделе — 3 года, отличница боевой подготовки, нравственные показатели — 8, контактность — 9 (десятибалльная шкала), личных связей в отделе и управлении не замечено. 7 сентября сего года застрелила из табельного оружия в следственном изоляторе Лефортовской тюрьмы Левакова Игната Кирилловича (он же — Левша, Рукастый, Левка, Игнус). Мотив: нападение Левакова И. К. во время допроса с применением физического насилия сексуальной направленности. Свидетели: …От услуг психоаналитика отказалась.