Петра Рески - Палаццо Дарио Страница 2

Ванда приподняла голову.

– Если проклятие связано с коррупцией, то оно лежит на всей Италии, – заметила она.

Господин с впалыми щеками пропустил ее реплику мимо ушей и продолжал свою историю.

– Знаете ли, в определенном смысле у меня сложилось особое отношение к Палаццо Дарио, поскольку благодаря мне в нем сохранилась исконная мебель, – с гордостью сказал он. – Кто знает, что было бы, если бы ее купил кто-нибудь другой. Лучшие предметы из нее стояли бы тогда в миланских салонах или в Америке. А этого венецианский антиквариат не перенес бы. Ему нужен венецианский климат. Высокая влажность. Если его поставить в американскую квартиру, где летом работает кондиционер, а зимой все ссыхается из-за отопления, ему очень скоро придет конец. Я всегда понимал, что мебель должна оставаться там, где ее родное место. И при этом многие венецианцы имеют наглость утверждать, будто я составил себе состояние на том, что скупил наследство одного умершего владельца Палаццо Дарио, чтобы потом продать его в два раза дороже следующему владельцу. У венецианцев злые языки, синьорина.

– Но что же на самом деле произошло в Палаццо Дарио? – спросила Ванда, чтобы заставить господина с впалыми щеками продолжить говорить, а самой спокойно читать дальше.

– В Ка Дарио, – ответил господин, – всегда что-то праздновали, во все времена. Думаю, вряд ли найдется другой палаццо, в котором так много веселились. Во времена Мика Суинтона и Миниато вечеринки гремели одна за другой. «Кокаин килограммами. Это были не праздники, это были оргии». «Бюстгальтеры и трусики так и вылетали из окон», – рассказывали таксисты, которые вынуждены были простаивать внизу у причала ночи напролет.

– По-моему, вы несколько преувеличиваете, – пробормотала Ванда и продолжала читать о том, как венецианки уже в XVI веке осветляли волосы и брови и делали макияж.

Куртизанкам же краситься не разрешалось, и они накладывали на лицо на несколько часов вымоченное в молоке мясо, чтобы кожа была бледной. Они же изобрели мушки – маленькие черные эластичные кружочки из тафты. Ванда попыталась представить себе, как «ночная бабочка» лежит в своем алькове с пропитанным в молоке куском говядины на лице.

– Ну, может быть, несколько и преувеличиваю. Несколько, – не унимался господин напротив. В его голосе прозвучало негодование.

– Во времена Вергато в Ка Дарио было спокойно. А после его кончины дом довольно долго пустовал, никто не решался купить его, хотя цена была довольно сносной. По-моему, сначала им заинтересовался этот американец, режиссер. Он просто загорелся желанием, еще бы, десять миллиардов за палаццо эпохи Ренессанса на всемирно известном Большом канале – это просто подарок. Он всегда приезжает в Венецию со своей женой в канун Нового года и останавливается в отеле «Гритти» прямо напротив Ка Дарио. Возможно, как-то за завтраком он смотрел на дом и подсчитывал, сколько же ночей ему пришлось бы провести в Венеции, чтобы оправдать эти десять миллиардов. А с такими ценами, как в отеле «Гритти», этих ночей было бы не так уж и много. Там аренда одной анфилады стоит миллион, то есть стоимость почти десяти тысяч ночей в Ка Дарио. И если бы ему суждено было провести их там, они пролетели бы за тридцать лет, что для такого города, как Венеция, равносильно взмаху крыла. Однако он отказался от сделки. Говорят, узнал о проклятии палаццо. Если вы меня спросите, я вам скажу: он слишком скуп. Однажды я наблюдал, как в антикварном магазине он восхищался двумя статуэтками венецианских мавров, но так и не купил их. Поймите меня правильно, синьорина, американцы стали чересчур жадными.

Ванда поднесла книгу к лицу. После того как в 1511 году в Венеции произошло землетрясение, читала она, монсиньор Антонио Контарини заявил, что несчастье – это указание Перста Господня городу, погрязшему в грехе и превратившемуся в Содом. Блудницы творили что хотели, отцы спали с дочерьми, братья с сестрами.

– Большинство из тех, кто жил в Ка Дарио, имели склонности подобного рода, я бы не назвал это слабостями, – сказал господин, которого, видимо, ничто не смущало.

– Склонность к содомии? – оторвалась от чтения Ванда.

Она закрыла «Интимные истории» и со вздохом отложила книгу в сторону.

– Я имею в виду совершенно определенную склонность. Большинство из них были иностранцами. Юг и чувственность, вы меня понимаете, синьорина? Это сочетание на многих действует возбуждающе. Мы таких людей называем settembrini3, потому что раньше они предпочитали приезжать в сентябре. Сейчас многие из них живут в Венеции. Даже на всемирно известном Большом канале. В палаццо церкви Сан Стае один американский музыковед занимает целый этаж. А палаццо у церкви Св. Фомы принадлежит дизайнеру интерьеров. Он, правда, итальянец, но не венецианец. Он приехал откуда-то с континента, из Тревизо. Похоже, и он склонен к этому. И ваш дядя, конечно, большой оригинал. Он никого не обижает. Развлекается со своими костюмами. Правда, много брюзжит. Думаю, это еще не самое плохое, синьорина. Я не хочу слишком волновать вас, но все-таки некоторая предосторожность вам не помешает. Никогда нельзя знать точно. Но… как я уже говорил, я не суеверен, синьорина.

«Значит, все-таки он придает этому значение», – подумала Ванда.

– Это очень интересно, история Палаццо Дарио, – сказала она, подбадривая разговорчивого соседа. – За вами просто записывать надо.

– Вы думаете? – равнодушно ответил господин с впалыми щеками и пошлифовал ногти о рукав пиджака.

– Она правдивая. Правда всех интересует. Да, да. В Голливуде с ума сходят от подобных историй, – продолжала Ванда.

– Вы действительно так считаете? – переспросил он, и на одно мгновение его щеки перестали быть слишком впалыми. Не только нос, но и все его лицо вспыхнуло розовым цветом.

– Это же классный сценарий. Они платят подчас миллионы за подобные истории, – продолжала Ванда.

– Правда? – живо спросил он.

– Некоторые нажили целые состояния даже на менее увлекательных историях.

– Вот как, – сказал он и, задумавшись, замолчал.

– Расскажите же еще что-нибудь, – попросила Ванда и улыбнулась.

– Видите ли, обычно я ничего не пишу, кроме моего годового отчета в финансовое управление и в августе открытки из Доломитовых Альп, – смущенно сказал господин.

– Тем более вам следует попробовать, – ответила Ванда. – Возможно, в вас дремлет талант и вскоре вы затмите Томази ди Компедуза.

При этих словах ее собеседник совсем затих. Он вжался в сиденье и уставился в окно. За окном пролетал пейзаж, полускрытый клочьями тумана. Ванда чувствовала, что в душе ее визави идет внутренняя работа. Вероятно, он уже планировал превзойти успех «Леопарда». Его руки непроизвольно теребили сумку. Он достал из нее кожаную папку с золотым тиснением, которую, казалось, специально берег для особого случая, и нежно погладил украшавшего ее пухлого золотого льва Св. Марка. Потом он откашлялся.

– Ну что, – спросила Ванда, – как вам эта идея?

– А знаете, – ответил он, растягивая слова, – если поразмыслить, я от нее не в восторге. Все это было так давно. – Он улыбнулся, словно извиняясь, и убрал папку.

– Жаль, – сказала Ванда и вздохнула с облегчением.

Она вновь открыла «Интимные истории» и нашла то место, где остановилась. Всю оставшуюся дорогу господин напротив молчал.

2

Ванда сталкивается с карнавалом, едет по всемирно известному Большому каналу и вспоминает о неаполитанской викторине на тему Венеции и о своей бабушке, страдавшей американофобией

После Вероны поезд постепенно наполнился участниками карнавала. Ванду поразило, с какой серьезностью они носили свои костюмы. На диван напротив сел человек, голова которого застряла между картонными женскими ягодицами. Он посмотрел на Ванду ничего не выражавшим взглядом и поправил свой головной убор. В Виченце села ватага султанов и семейство мухоморов в красных шляпах из пенопласта. В Падуе к ним присоединился отряд каких-то чудовищ, обмотанных тюлем, которые всю дорогу только тем и занимались, что припудривали носы. Перед Местре семейство мухоморов достало свои трещотки. Ванда улизнула из купе. С багажом, состоявшим из двух чемоданов и самурайского шлема, она встала у дверей и приготовилась к выходу. Самурайский шлем подарили ей коллеги из Института истории искусств по случаю отъезда. Когда поезд подходил к Венеции, господин с впалыми щеками простился с Вандой.

– Мне давно не удавалось так приятно побеседовать, – сказал он. – Всего доброго вам в Венеции. Берегите себя.

Выходя из вагона, Ванда поскользнулась на мокром перроне и упала на спину, как свернувшийся броненосец. Обернутые в тюль великаны, не извиняясь, перешагивали через нее. Султаны тоже. Ванда перевернулась на бок. Никто, кроме маленького мухомора, не обратил на нее внимания. Он подбежал к самурайскому шлему, который откатился в сторону, крикнул: «Cos'e?», поднял шлем и опять бросил. Когда Ванда наконец поднялась на ноги, ее попутчики уже скрылись в толпе. Несколько секунд она постояла в сутолоке, а затем схватила тележку для багажа и, толкая ее перед собой, стала прокладывать дорогу в толпе, направляясь к выходу. По всему вокзалу прыгали арлекины, византийская царица в головном уборе из гофрированной бумаги преградила ей путь. Своей тележкой Ванда переехала длинноносую туфлю восточной наложницы и протаранила Казанову. Наконец она добралась до свободного телефона. На другом конце долго не отвечали, затем послышался голос ее дяди Радомира, прорвавшийся из океанического шума, с которым могли справиться только довоенные телефонные аппараты.