Инесса Ципоркина - Ужасно роковое проклятье Страница 22

— Да-а, — протянул Иосиф, — Кто же у тебя, Сонь, "топтуном"-то подрабатывал? Он про твои привычки все вызнал, досконально! Наши подозреваемые на сыскарей никак не тянут!

— И еще: приглашение Дармобрудера приехать вечерком с бумажками мог услышать только тот, кто постоянно торчит у его кабинета и знает каждый шаг босса. Короче, это охранник. И ключи у него есть, и он в курсе кто когда придет, уйдет, ну и все такое…

— Скорее всего, — кивнул Оська, — Я заметил: дверь в офис — прямо возле стола секьюрити. Оттуда легко можно слышать, о чем говорят в предбаннике. Шеф мог вызывать тебя, звоня из приемной, а не из своего кабинета, и охранник…

— Нет, он звонил из кабинета! — воскликнула Соня, перебирая в уме какие-то личные информационные источники, — Мне секретарша все в подробностях рассказала. Значит, так: босс звонил из кабинета, дверь в предбанник была приоткрыта, но охранника не было на месте, Дармобрудер его отправил к туалету, дверку отпереть в фонды… — она запнулась, — Боже мой… итальянцы! Значит, кто-то из делегации приехал к шефу и сидел у него, а потом пошел в сортир! А шеф воспользовался моментом и вызвал меня. И если тот самый итальяшка дождался моего приезда…

Нехорошие предчувствия росли, как снежный ком. Вот уже и гости из солнечной Италии попали в число подозреваемых.

— Пока такая картина получается, — произнес Иосиф, рисуя на подвернувшемся клочке бумаги затейливую каракулю на кривеньких ножках, — Секретарша слышала, как Дармобрудер тебя вызвал, но она же тебе сообщила, что охранник — вне подозрений, его в холле не было. А кто именно приезжал к шефу? Она тебе сказала?

— Н-не помню, — от воспоминаний о темном кабинете с мертвецом в кресле у Сони, наверное, по спине мурашки стадами побежали, — то ли Вера не говорила, то ли я не расслышала…

— Ну, Бог с ним, — отмахнулся я, — этот итальянец на злоумышленников работать не может. Он с тобой только что познакомился, и ему известно меньше, чем остальным. Сейчас речь — о той вещи, которую они ищут. Это штука старинная, скорее всего, дедушки твоего. Ее ведь пытались найти внутри его мебели, разбирали ее, обивку порезали, Остапы хреновы. Только это не драгоценности, как мы вначале предполагали.

— А почему-у? — разочарованно протянула Софья.

Ужасно обидно девушке сознавать, что, по-видимому, состояние предков так и не свалится с подобревших небес на пострадавшую Сонину голову. А оно было бы ей очень кстати, это богатое наследство, упрятанное предусмотрительными прадедами от невзгод революционно-военных времен! Ну, хоть бы бриллиантик какой или ожерелье из топазов "глубокого винного цвета"… Эх, до чего же не везет!

— Не будь ребенком! — совершенно в Оськиной манере напустился я на погрустневшую Соню, — Ну, подумай ты головой: рискнул бы человек носить на себе ювелирные ценности, да еще постоянно? А вдруг ограбление? Автокатастрофа? Или просто упадешь, повредишь что-нибудь, да и попадешь в травмопункт? Там же раздеваться надо! Или, думаешь, гипс тебе прямо на рукав наложат? Или насыплют в брючки алебастр, а сверху польют водичкой? Ну какая санитарка устоит против изумруда карат в триста, если он у тебя из… м-м-м… кармана выпадет?

— Не бывает! — коротко отреагировала Софья, останавливая поток моего красноречия, — Таких изумрудов не бывает. В России самый большой изумруд хранится в Оружейной палате, в окладе Казанской Божьей матери. Их там два, по сто с чем-то каратов.

— Выс-сокая вы специалистка, Софочка! — усмехнулся я и посмотрел на Соню незнакомыми глазами, словно видел ее в первый раз.

А она ответила надменным и немножко театральным взглядом, скорее всего, по общей женской привычке. Было видно, как в душе у Софьи растет кокетливое смущение от повышенного внимания давнишнего приятеля, а сейчас к тому же и партнера по расследованию — в общем, совершенно неподходящего объекта для флирта. Никогда еще благонравная Сонечка не проявляла склонности нравиться любому более ли менее симпатичному мужчине, просто так, инстинктивно. Может, ей комплексы мешали? Или инфантильность? Но ведь и я на нее никогда не смотрел таким "особым" взглядом… А Ося ехидно наблюдал и незаметно (как ему казалось?) ухмылялся. Когда молчание стало затягиваться, я кашлянул и закруглил свои рассуждения:

— Итак, драгоценность — штука хрупкая, особенно антикварная. Ее с собой таскать опасно, и на подобную глупость даже профан бы не решился. А ведь ты, Соня, искусствовед. Таким образом, если это не драгоценность, тогда документы.

— Ага, — хихикнула Софья, — Свитки Александрийской библиотеки! Какие-такие архивные реликвии могли у деда сохраниться — это после революции и двух войн, ты что?

— А вдруг? — пожал плечами я, — Но если что-нибудь и осталось, этот тип мог просто приехать к тебе, как к владелице, и получить свою незакатную мечту, по-хорошему сторговавшись. Ты ведь единственная наследница своего деда, все тебе завещано, а не твоей тетке-отравительнице? Кстати, у нее никаких родственных связей с француженкой по фамилии Вуазен не имелось?

— Да нет, вроде, — язвительно улыбнулась Соня, — Мы только с семейкой Борджа контачили, а боле ни с кем! Что же до наследства, то дедуля, действительно, все свое имущество мне завещал. Я архивы тетке передала — мне дедовы бумаги без надобности, а для нее в рухляди копаться — это просто праздник какой-то!

— Вот мы и пришли к последнему объяснению, — хлопнул я ладонью по столу, — Тот самый документ — он не сам по себе ценен, а только для определенных людей в определенной ситуации! А ситуация называется, — и я обвел друзей горящим взором, выдержал эффектную паузу и после нее хрипло выкрикнул, — ШАНТАЖ!!

От моего вопля Иосиф уронил на колени своей бывшей суженой чашку с горячим чаем, и Софья с упоением завизжала.

Глава 6. "Лишь злодеев закоснелых любит"

Сначала парни перепугались, решив, что я ору от боли, потому что здорово обожглась. И каково же было их изумление, когда я начала приплясывать, потрясая мокрым от чая подолом, и выкрикивать бессвязные фразы о том, что отныне я умою тетю Жо и всех иже с нею родственников. Тут на мальчиков снизошел ступор. Иосиф с Даней переглянулись, Оська покрутил пальцем у виска, Данила согласно кивнул, и они вновь обратили ко мне свои огорченные физиономии. Воспользовавшись тем, что привлекла их внимание, я затараторила:

— Это же замечательно! И подтверждает все мои предположения! Я всегда спрашивала тетю Жози: каким образом дед столько ездил по свету, а не провел свою жизнь сидельцем у камина, раз он денег отродясь не имел? На какие шиши он путешествовал, объездил всю Европу и побывал в Африке?

— Может, гувернером работал? — предположил Оська.

— Да нет! — отмахнулась я, — У деда никаких способностей к наукам не было, и он не то что гувернером в приличной семье — он даже брадобреем работать не мог, а зарабатывать не умел никогда. Только почему-то дедуля за границей неплохо жил, прямо шикарно. Шантаж — самое приемлемое объяснение.

— Может, привирал? Знаешь, попытка приукрасить собственную жизнь — ну, хотя бы на словах… — глубокомысленно высказался Иосиф.

Ух, как он меня злит, когда начинает изображать психолога на общественных началах! Я-то знаю: вряд ли дед сильно хвастал, это было не в его характере. На старческий маразм не похоже. Дед, правда, молчал как камень лет до восьмидесяти пяти, и неудивительно: трудные времена его отучили болтать о былом и дамах в обществе случайных собеседников. А потом, после перестройки, моего престарелого родственника прямо прорвало. Дед, конечно, не все мне говорил, я тогда была подростком и интересовалась чувствами несколько — гм! — иного плана. Но все же помню: его воспоминания о путешествиях выглядели весьма… правдоподобно.

Вот я периодически и высказывала в присутствии тети Жо крамольную мысль: дедулю кто-то содержал, боясь разоблачений, либо дед был шпионом, уж не знаю какой державы, мастером, так сказать, политического шантажа. Конечно, тетка всегда принималась квохтать: "Да что ты понимаешь! Да как ты смеешь! Да мы Хряпуновы! Да мы люди, порядочные от рождения! Да мы полны достоинства!" и прочую белиберду в том же духе. А у моей семьи даже фамилия образована от глагола "хряпать", а не от глагола "поститься". Так что, думаю, я оказалась права, а не тетушкины фантазии на тему фамильной чистоты нравов и хронической девственности помыслов.

— Ну, чему ты радуешься? — ласково спросил меня Оська, — Тому, что твой дед был шпион и шантажист? А как же твоя родовая честь?

— Да мне, — взбеленившись, проорала я, — этой честью плешь проели еще в далеком детстве!

Впадать в истерику я не стала, но воспоминания нахлынули… Надо сказать, фамильная честь мне немало крови попортила в свое время. Хряпуновы то, Хряпуновы се, ты должна окончить школу с золотой медалью, поступить в самый престижный вуз, стать Нобелевским лауреатом и выучить все европейские языки еще в детстве, чтобы соответствовать репутации Хряпуновых! А рояль? А рисование? А занятия балетом? Это с моими-то конечностями, каждая на полметра короче, чем требуется? У мамочки, когда они спелась с тетей Жо, любимой книгой стала "Как воспитывали русского дворянина". Там что-то говорилось об умении скрывать свои истинные чувства, для вящей светскости поведения, и потому доверчивые родители стали меня тренировать под спецназовца. Каменное лицо, нечувствительность к боли, умение держать удар, в том числе и моральный — светскую даму из меня сделать хотели. То есть до героизма светскую, вроде той придворной особы, которая померла от разрыва мочевого пузыря, но с церемониала не слиняла. А мне двенадцать лет было, не больше.