Кондратий Жмуриков - Следствие ведут дураки Страница 23

Вообще же у Ивана Саныча сложилось впечатление, что арабов и негров здесь куда больше, чем самих французов или других европейцев. Особенно показательным в этом плане стал момент, когда наперерез гостям из России бросился пожилой араб и выдал нечто вроде: «Хащь, хащь!».

Осип тут же вспомнил московский базар и небритых кавказцев, который на манер этого араба кричали: «Купы арбуз, слющь!»

Но этот араб продавал явно не арбуз, и это выяснилось тотчас же, потому что он начал решительно совать оторопевшему от такой прыти Ивану Санычу какой-то коричневый комочек, который при ближайшем рассмотрении оказался самым натуральным гашишем («хащь»). Осип пришел Астахову на помощь и внушительно сказал, что араб может быть свободен, как Африка; араб отошел, но тут же его перехватила группа негритянских подростков, которой после недолгого торга он и «впарил» свой эксклюзивный товар.

— Ничаво себе, — сказал Осип, беглым взглядом окидывая то завлекательные неоновые рекламы, то довольно подозрительного вида тусклые вывески баров. — М-м-м… и где же «Селект»? Черт, по-хранцузски не в зуб ногой, это плохо. Эй, — окликнул он какого-то бледного молодого человека, судя по всему, добропорядочного французского семьянина, который по чистой случайности забрел на территорию квартала, — Ваня, прокудахтай ему по-аглицки.

Иван Саныч вывел безукоризненную грамматическую форму вопроса касательно местонахождения «Селекта», но реакция молодого человека была совершенно неожиданной: он шарахнулся от Астахова, как черт от ладана, и проскочил мимо него, ускорив шаг. Потом еще несколько раз обернулся на ходу и исчез за углом, на котором барахталась под ветром с шоссе вывеска «El Dorado», намалеванная на плохо нарисованном и сильно расплывшемся бюсте.

— Может, у меня неправильный выговор? — недоуменно пробормотал Иван Саныч, а Осип буркнул:

— Да чаво ж это за «Селект» такой, что при одном названии шарахаютси? Н-да… бляха-муха.

— Руски? — перед глазами Осипа и Ивана Саныча возник рослый небритый парень в пестрой рубашке, с длинным кривым носом и маленькими темными глазками. Вероятно, он услышал последние слова Осипа и тут же идентифицировал национальную принадлежность г-на Моржова. — Есть много короши девочка, котора можно выгуливайт, — с сильным немецким акцентом, но по-русски сказал тот. — Русски любят короши шенчин.

— Знаешь что, мин херц, — опасливо сказал Иван Саныч и обошел назойливого сутенера, — предложил бы ты кому другому.

— Лучше объясни, фриц, как нам дойти до ентова… клуба «Селект», — влез Осип.

— Yeah, if you please, — вежливо добавил Ваня, упражняясь в иностранных языках.

Длинное лицо немца расплылось в широчайшей ехидной улыбке.

— А, вот в чем дело, — сказал он уже по-английски, — так бы и сказали сразу, что вы это самое…

— Так, ты, хайль Гитлер хренов! — рявкнул на пол-улицы Осип, не поняв ни слова, но почуяв в его словах нехороший подтекст. — Тогда вали отсюда и не канифоль мозги! Доехали до городу Парижу! — повернулся он к Ване. — Как будто не уезжал я из родного Тамбова!!

— Надо выпить, Осип, — пробормотал Иван Саныч. — Что мне жутковато тут…

— Не журись, Саныч, прорвемся! И не из таких заварух выбирались! Не куксись раньше времени! — И Осип бодро затопал по направлению к ядовито светящейся витрине, на которой на чисто русском языке было написано: «Бар „Карусель“. Прокатим с блеском!».

— Да я смотрю, тут полно на нашенском языке-от. Погоди-ка, Саныч… ну да, вот и пришли, — сказал Осип и кивнул на сплошь залитое неоновым светом двухэтажное здание с парадной лестницей, выполненной из прозрачного пластика со встроенными в него световодами. Над входом наискосок горела ярко-алая надпись «Селект», а под ней притулилась вторая, набранная беспорядочно разбросанными разноцветными буквами кириллического алфавита, все-таки сохраняющими представление о последовательности — «Клуб русского экстрима».

— Ого! — сказал Иван Александрович, ежась. — Русского!..

Перед входом торчали два огромных фонаря, выполненных в форме человеческих скелетов, а яркий свет наполнял собой огромные прозрачные черепа, отчего непостижимым образом достигался эффект достоверности, почти жизненности застывшего красноватого стекла лиц.

Перед полуоткрытой дверью, пошатываясь и корча полуконвульсивные мины, стоял какой-то вдрызг обкуренный субъект и вяло тянул «дурь» из огромного «косяка». В субъекте Астахов, к своему ужасу, признал того самого здоровяка, что держал Гарпагина, когда негр колотил его битой по мягкому месту. Правда, признал не без труда. Потому что на этот раз на парне были не кожаные брюки и цветастая шелковая рубаха. На нем была даже не одежда, а некое эклектичное и вульгарное сочетание обрывков пестрой ткани, лоскутов черной и коричневой кожи и даже целлофана и сетки, по всей видимости, фрагмента рыболовного невода. Все это непостижимым образом моталось и болталось, достигая эффекта полного идиотизма.

В этот момент открылись двери клуба и вышел тот самый негр, что колотил Гарпагина.

Он был во всем белом, мускулистую шею перетягивал белый же кожаный ремешок с заклепками. На правом предплечье негра светилась татуировка.

Увидев эту парочку, то бишь чудо в рыболовном неводе и бейсбольного негра Лафлеша, Моржов ахнул и пожелал, чтобы его разразил гром. Прямо как пират семнадцатого века, промышляющий где-то в районе Карибского моря экспроприацией испанского золота.

— Так, понятно, почему все эти парни так реагировали на название этого клуба, — боязливо пробормотал Астахов. — Помнится, еще папа говорил, что этот Николя женщинами не особо интересуется. Непонятно только, в таком случае, зачем он с собой всюду таскает эту дуру Настьку. Для экзотики а ля русс, что ли? Осип… Осии-ип!

— Чаво?

— Да я такого даже в самых отвязных клубах Питера и Москвы не видел!!

— Погоди, — предупредил его Моржов. — Не дай Бог, на чаво-нибудь еще хужей (слово «хужей» произносилось Осипом с ударением на последний слог) наглядишься. «Маррруся а-ат-вии-ичала, что енто всего хужее-ей, и в грррудь себе вонжала… ух!.. шашнадцать столовых ножей!»

И дуэт Ваня Астахов — Осип вошел в предел клуба «Селект».

Осип оказался прав: внутри было «еще хужей».

Только что был предночной сумрак, болезненно раздираемый разноликими ножами неона. Пополз мелкий дождик, с автострады пахнуло пронизывающей свежестью, — но тут же все это как отрезало ударом огромного ножа, мягко ухнули закрываемые двери, и на головы Осипа и Ивана Саныча во всем своем грохочущем и переливающемся дешевом великолепии опустился «Селект».

Они очутились в довольно большом зале, с одной стороны окаймленным длиннейшей стойкой бара, изогнутой по синусоиде, длиной едва ли не в пятьдесят метров. У дальней стены, где под струями размытого света, вокруг полированных металлических столбов извивалось несколько почти полностью раздетых тел, танцовщиц и танцовщиков вперемешку.

Да и у стойки бара сидели вполне приличные молодые люди, некоторые даже с девушками. Правда, большинство девушек было довольно вызывающего вида, а многие из, с позволения сказать, парней казались вполне определенной ориентации, и это можно было заключить по серьгам, жеманным манерам и буквально облипающим их кожаным штанам. Ваня Астахов, который по паспорту был просто обязан вести себя примерно так же, а то и хлеще, а одет был почти аналогично, скорчил недовольную гримаску:

— Русский экстрим… да одни пидоры!

— Ета точна-а, — подтвердил Осип и, подойдя к стойке бара, за которой суетилось два бармена, оба почему-то в псевдобуденновках, заказал четыре пива. Заказал, разумеется, на чистом русском языке, и, что характерно, был понят.

И тут Осип и Астахов увидели Настю.

Она спустилась в зал с лестницы, ведущей на второй этаж. С ней был хмурый Николя Гарпагин, под глазом которого красовался живописный фингал. Настя заметила присевших за один из немногих свободных столиков Осипа и Астахова и направилась к ним.

Секунду поколебавшись, за ней последовал и Николя.

— А, Настюха! Здорово живешь! — громогласно приветствовал ее Осип. — Где шляисси, а? Второй день к Семенычу носа не кажешь.

— А ну его.

— Как ета «ну»? И ты, Николай, присаживайси! Хто ето тебе «фонарь» прилепил?

— Да ну их!.. — в тон предыдущему ответу Насти ответил Николя.

— Что-то у вас с Настюхой ентот… репертуарт скудный-от какой-то, — глубокомысленно заметил Осип. — Стало быть, вот в ентом бардаке ты и работаи-ишь, Коля? — протянул он.

Тот недоверчиво покосился на Осипа, очевидно, вспомнив, как последний уложил его одним ударом, и буркнул:

— Да что ты прицепился? Кто в клубе работает, кто «фонарь» прилепил!.. — передразнил он голос Моржова. — Да ты же, между прочим, и прилепил!