Михаил Серегин - Особенности национальной милиции Страница 26

Дирол опять же натянуто улыбнулся, с тоской представляя, на какие трудработы собирается отправить его Подтяжкин. Иначе зачем ему интересоваться свободным временем курсанта? Лишь бы не на ремонт актового зала кинул.

Там работы невпроворот.

Однако ни одной мало-мальски уважительной причины, чтобы отвязаться от ОПТ, в голове у Зубоскалина не всплывало.

– Да, – поникшим голосом ответил Санек, с завистью воображая, как все его однокурсники поплескаются у умывальников и пойдут отдыхать, а он будет как скалолаз взбираться к высоким потолкам зала, чтобы побелить их или покрасить.

Подтяжкин еще раз довольно хихикнул и прошел последнюю ступеньку, отделявшую его от вожделенного предмета обожания. Вблизи красотка была еще обворожительнее. Что-то мужественное чувствовалось в ее движениях, но не мужланское, оттого полковника оно не раздражало. Скорее всего запах... Да-да, девушка пользовалась резкой, похожей на мужскую, туалетной водой. Черт, какая она оригиналка! Вплотную приблизившись к высокой, на полголовы выше полковника, фигуре так, что его дыхание касалось завитых растрепанных локонов, Подтяжкин низким полушепотом произнес:

– Прекрасно, – у Дирола сердце ушло в пятки от недоброго предчувствия, – в таком случае не согласились бы вы заглянуть ко мне в кабинет?

Санек понял, что по непонятной причине он увязает (или уже увяз) в какой-то нехорошей истории. Правда, почему полковник выбрал жертвой именно его, парень понять не мог. Ну просто никак не мог найти он в своей памяти тот случай, из-за которого Подтяжкин так ему мстит.

Заранее приготовившись к самому худшему, Дирол вздохнул.

– Я могу сначала переодеться? – с надеждой на отсрочку спросил он.

Полковник окинул взглядом «девицу». Бесспорно, она нравилась ему и в этом платье, но как заманчиво звучало слово «переодеться».

Интересно, в чем она предстанет на их первом свидании? Безусловно, это должно быть что-нибудь умопомрачительное. Ах, как же не хотелось полковнику разлучаться хотя бы на несколько секунд с новой своей пассией.

Минуты, проведенные без нее, покажутся ему вечностью.

– Хорошо, – с неохотой согласился он. – Только прошу вас – быстрее.

Санек вздохнул: быстрее так быстрее. Он обошел стороной полковника, который с непонятной настойчивостью не хотел пропускать его мимо, и поплелся в комнату. Там скоро переодевшись в форму курсанта, причесавшись и размазав носовым платком на лице грязь, Зубоскалин не стал дожидаться возвращения друзей, а сразу пошел в кабинет полковника. Перед дверью он остановился и на всякий случай прислушался. Внутри хриплый, фальшивый голос напевал:

«Бананы лопала бомба», – а потом с особым чувством, громко «е-е». Что-то гремело, падало на пол, вызывая почему-то радостные смешки. Санек призадумался – стоит ли сейчас постучать или немного подождать? Когда репертуар закончится. Неожиданно песня оборвалась, и взволнованный голос произнес:

– Дорогая, лишь только я вас увидел... – и так далее.

Дирол присвистнул. Голос этот он перепутать ни с чьим не мог. Выходит, полковник в кабинете не один. К тому же у него женщина. Что же делать?

Войти – можешь помешать, не идти... А если Подтяжкин рассердится?

Санек почесал затылок. Как бы там ни было, а приказы положено выполнять.

А чтобы не застать полковника в неудобном положении, он постучится, но входить не будет, пока не откроют. Сочтя это самым верным решением, Зубоскалин поднял руку и тихонько стукнул.

Подтяжкин не сразу услышал, как стучатся в дверь, потому как сильно увлечен был одним довольно важным, с его точки зрения, событием. Он стоял перед зеркалом, эффектно зачесывая короткую челку назад, и репетировал разговор с незнакомкой. Полковник вспомнил, что не побеспокоился спросить имени у нового курсанта. Это немного смущало. Например, непонятно было, каким образом обратиться к ней. Назвать кисой или слоником Павлу Петровичу показалось еще рано, их отношения не зашли пока так далеко, а сухое «девушка» или «курсант» совершенно не шло ей. Когда Подтяжкин решил, что самым оптимальным решением будет сказать просто, но со вкусом «дорогая», и попробовал немного потренироваться перед зеркалом, слабый стук долетел до его уха.

Встрепенувшись, полковник замер на месте, не веря своим ушам. До последнего момента в его сердце жили сомнения, казалось, что ветреная девушка не придет, в последний момент передумает. А возможно, она и вообще не собиралась приходить на свидание, просто хотела посмеяться над его уже немолодым возрастом, и все тут.

Но повторный стук развеял напрочь колебания Павла Петровича. Сомнений не было – это она. Полковник засуетился, лихорадочно соображая: как встретить желанную гостью. Поправил галстук, одернул рубашку, смахнул со стола крошки, оставшиеся от обеда. Черт, какой же он дурак!

Пригласил на свидание, а цветы не купил.

Глаза лихорадочно забегали по комнате, ища что-нибудь подходящее.

Нигде не было даже комнатных цветов, поскольку секретарь его, Владимир Игнатьевич, цветоводством не увлекался. Единственное, что радовало глаз в кабинете и как-то его оживляло, это искусственные подсолнухи в большой вазе на полу. Павел Петрович призадумался. По большому счету и это цветы, но удобно ли дарить их молодой, незамужней (ах, как он надеялся, что она не замужем) девушке?

– Все лучше, чем ничего, – вслух произнес Подтяжкин, вытаскивая длинные стебли из вазы. Теперь он был готов ко встрече с возлюбленной.

Увидеть то, что показалось за дверью, Санек не ожидал. Дверь открыл сам полковник. От него пахло туалетной водой, причем так интенсивно, что Зубоскалин чихнул. Гладкий, прилизанный, с тремя пыльными подсолнухами в правой руке, Павел Петрович глупо улыбался, выискивая за спиной Зубоскалина еще кого-то третьего. Как только он понял, что пришел один Санек, лицо полковника резко изменилось. Улыбка медленно с него сползла, щеки опустились, и вся физиономия вытянулась.

– По вашему приказанию прибыл, – вяло произнес курсант и вытянулся, стрункой встав перед командиром.

– Какое указание? – почему-то разозлился Подтяжкин. – Никакого указания я вам не давал. Идите спать, курсант.

Сказал и громко хлопнул дверью прямо перед Санькиным носом.

– Сдает Подтяжкин. Забывать стал, – вслух заметил Дирол и отправился наконец умываться.

10

Когда Санек вернулся к ребятам, они стояли «на старте», определенно куда-то собравшись.

– Где тебя носит? – с ходу наехал на него Кулапудов. – Все уже готовы, только тебя ждем.

– Что-то не припомню, чтобы я куда-то собирался, – заметил Зубоскалин.

– Не припомнит он, – обиделся Венька. – Зато мы прекрасно помним, что наш товарищ лежит в больнице с тяжелым заболеванием и с тревогой на сердце. Сейчас поддержка друзей ему просто необходима.

Вот, Пешкодралов и передачку успел сбегать купить.

Кулапудов поднял и потряс перед глазами Дирола большой пакет.

Через пару кварталов от школы милиции располагалась поликлиника, к которой приписаны были все курсанты и преподавательский состав школы, а рядом, через дорогу, больница номер один.

Она располагалась в районе, помнившем еще времена первых Рюриковичей, имела при себе как украшение четыре полуразвалившиеся колонны с потрескавшейся штукатуркой, наспех наляпанной уже в наше время, и два торса атлантов, поддерживающих кованный дореволюционными умельцами балкон. Первоначально атланты задумывались банально-традиционно, по-гречески, с отсутствием всякого напоминания об одежде, но все же, дабы не подвергать искушению целомудрие дореволюционных граждан города, – с фиговым листочком на нужном месте.

Но новая эпоха внесла коррективы. Советское правительство города, взяв на вооружение бессмертную фразу, высказанную гораздо позже, но зарождавшуюся уже в те времена: «У нас секса нет», – по какой-то необъяснимой причине решило, что в Стране Советов нет не только секса, но и фигур без одежды как таковых вообще. Если бы можно было всем бабам рожать детей в рубашке, правительство не замедлило бы издать такой указ.

Как бы там ни было, но наличие фиговых листочков нисколько не усыпило бдительность комдивов, начпромов и замполитов. Местному маститому скульптору, с воодушевлением ваявшему вождей революции по десятку в квартал, неизвестных героев не менее трех за год и рабочего, разрывающего цепи буржуазного мира, по одному на каждую ежегодную выставку пролетарского искусства, было поручено свести к минимуму мифическое безобразие темного, рабовладельческого народа.

Скульптор решил проблему просто. За неимением времени возиться с заказом (на ту пятилетку он взял повышенный план по созданию бюстиков Ленина, обещав завалить страну кумиром), а также из-за отсутствия необходимых средств, которые молодая и пока еще бедная республика в нужном количестве творцу предоставить не могла, торсы одевать скульптор не стал. Он вложил в длань каждого из богатырей по тяжелому молоту (символично тем самым напоминая о кузнице пролетариата), и вопрос об отсутствии рубах сам собою отпал. К тому же, чтобы понятнее было зрителю, что у больницы изображены не простые рабочие, а борцы за справедливое будущее, на голове у каждого из них оказались буденновки. И наконец, неприличное место с ничтожно малым листком решено было заставить тумбами, на которых разведены были гвоздики, цветы без всякого сомнения пролетарские, поскольку их цвет напоминал каждому проходящему мимо цвет кумача.