Андрей Ильин - Козырной стрелок Страница 28

— Мгы-ы! — закивал Шустрый.

— А кричать не будешь?

— Мммы-мы! — замотал головой Шустрый.

Борец выдернул кляп. С силой выдернул, как пробку из бутылки, не заботясь о целостности зубов «языка». С «языками» вообще лучше не церемониться. Тогда они быстрее начинают говорить.

— Уф-ф-ф! — перевел дух Шустрый.

— Это все, что ты мне хотел сказать? — возмутился Борец и на этот раз ударил ногой по колену, одновременно плотно зажав рот пленника ладонью.

— У-у-ух-ыы! — невнятно закричал Шустрый.

— Ну что? Вспомнил?

— Что? Что, вспомнил? — затараторил пленник, как только ему открыли рот.

— Про дискеты? И про паспорта.

— Про какие паспорта?

— Про эти вот паспорта, — показал Борец. И, выждав короткую паузу, ударил ими пленника наотмашь по разбитым губам. — Вспомнил?

— Что?

— Откуда и зачем эти паспорта?

— Эти? Эти из фирмы. Их нам фирмовые сделали. Когда мы на них наехали.

— Зачем сделали?

— Чтобы ехать. За границу ехать. Потому что по простым нельзя.

— Куда ехать за границу?

— Папа не сказал.

— Какой Папа?

— Ну Папа! Наш Папа! Главный наш. Это он сказал, чтобы мы паспорта...

— А дискеты?

— Какие дискеты?

Сильный, костяшками пальцев удар под правое подреберье. Туда, где располагается печень.

— Ой!

— Где дискеты?

— Какие?

— Ты сам знаешь какие.

— Не знаю. Мамой клянусь!

Еще один удар. Такой же силы и туда же.

— А-а-а-й!

— Ну так где дискеты?

— Ты же убьешь меня!

— Конечно, убью.

— А если я скажу?

— Оставлю жить. Если все скажешь. Особенно про дискеты.

— Про дискеты я не знаю...

Борец вытащил и щелчком открыл большой перочинный нож. Очень большой нож.

— Ну? — еще раз спросил он. И ухватил Шустрого за нос. — Вспомнил?

— Ты что делаешь? Ты что хочешь?!

— Я хочу узнать про дискеты. Или хочу отрезать тебе нос.

— Врешь! Ты не сможешь! Не посмеешь!..

— Смогу! И посмею, — очень спокойно сказал Борец и, резко проведя лезвием ножа слева направо и сверху вниз, отрезал кончик носа, отбросив в сторону кусок мяса.

— А-а-а! — сдавленно, потому что под ладонью, заорал Шустрый, пытаясь увидеть то, что упало на пол.

— Ну что, вспомнил?

Рана была небольшая, пострадал только самый кончик носа, но рана была очень болезненная, очень кровавая и трудно переносимая психологически. Потому что с этим, обрезанным наполовину носом надо было жить дальше.

— Гад, сволочь, гнида, козел! — заорал, заматерился, заплакал Шустрый.

— Ну так вспомнил? — все так же спокойно спросил Борец.

— Убью суку!

Борец опустил руки вниз. Обе руки. В том числе ту, в которой был зажат нож. Которым только что...

— Ты что хочешь делать? — перестав материться, настороженно спросил Шустрый.

— То же самое! — ответил Борец и, откинув полу халата, срезал ножом резинку трусов.

— Ты что удумал? — хотел было дико заорать Шустрый, но тут же получил удар кулаком в губы.

— Тихо!

— Ты что удумал? — напряженным, свистящим шепотом переспросил он.

Борец, брезгливо морщась, ухватил пальцами, облаченными в перчатки, оттянул на себя главную гордость и отличительное достоинство Шустрого и придвинул, притер снизу острое и оттого шершаво цепляющееся за кожу лезвие ножа.

— Не... не... Не на-до! — боясь пошевелиться, попросил Шустрый, заискивающе улыбаясь.

— Тогда скажи, где дискеты.

— У Папы. Дискеты у Папы.

— Как они к нему попали?

— Я отдал.

— А у тебя они откуда?

— Я взял, тогда... Ну не надо. Ну прошу... Ну блин, в натуре...

— У кого взял?

— Я точно не знаю. У него фамилия Иванов.

— Куда он потом делся?

— Кто?

— Иванов!

— Сбежал. Он наших братанов положил. Всех. И сбежал.

— Что на дискете? Ну!

Борец шершаво чиркнул по натянутой коже и почувствовал, как она легко расползлась в стороны, капая на пол кровью.

— А-аааа! Зачем? Не надо! Я все скажу! Там счета. В иностранных банках счета. Где деньги. Очень много денег! Ну не надо...

— Кто собирался туда ехать?

— Мы... Те, кто на паспортах. Но не за деньгами. Просто посмотреть...

— Когда и куда конкретно ехать?

— Папа не сказал. Ой! Ну честно! Он никогда никому ничего не говорит! Только в самый последний момент.

— Не врешь?

— Ой! Ай! Нет! Не вру!

— Это все, что ты знаешь? — Нож еще на миллиметр углубился в живую плоть. Кровь еще гуще закапала на пол. — Ну! А то я тебе его в рот затолкну. Ну!!

— Ничего! Больше совсем ничего! Честно говорю! Ну козлом буду!

— Уже есть! — сказал Борец, отпуская удерживаемый орган и брезгливо отирая перчатки о лицо «языка». — Говори адреса.

— Ты меня убьешь?

— Адреса говори!

— Ты меня...

— Ну!

— Какие адреса? — плача и подскуливая, спросил морально и физически сломленный пленник.

— Папы. И этих, — показал Борец на паспорта. Хлюпая носом и через слово моля о пощаде, Шустрый назвал адреса, сдавая Папу и своих братанов.

— Не перепутал?

— Нет, нет! — уверил Шустрый. — Ты меня не убьешь?

— Я? На хрена ты мне нужен? — сказал Борец. — У тебя пушка и деньги есть?

— Есть, есть, — закивал деморализованный Шустрый. — И деньги, и шпалер. Вон там. Под шкафом. Там тайник. Где половицы...

— Ключи?

— В кармане. В куртке.

Борец нашел ключи, открыл углубленный в пол металлический ящик, вытащил из него «наган» и пачку долларов.

— Больше ничего?

— Ничего. Мамой клянусь...

Борец закрыл тайник и настелил сверху обрезанные половицы.

— Ну тогда я пошел...

— До свидания, — совершенно тупо сказал Шустрый. Борец прошел в коридор, к двери.

Шустрый облегченно обмяк в кресле и заплакал. Но Борец не ушел. Совсем — не ушел. Он на цыпочках вернулся в комнату, встал, навис сзади над креслом, медленно опустил вниз руки и резким рывком, с громким хрустом свернул плачущему Шустрому шею.

Теперь он точно не мог приехать в далекую Швейцарию...

Глава 20

— Ну что, Степан Степанович, не пора ли нам запускать нашего суперагента в дело? Сколько ему можно науки преподавать? Эдак на нем живого места не останется. Как считаешь?

— По-настоящему запускать, конечно, рано. Материал сырой. Но, с другой стороны, тут дело не времени, его сколько ни вари...

— Крутым не станет?

— Не станет. Как был размазней, так и останется размазней. Такие, как Иванов, к нашим наукам изначально не способны. Как лишенные слуха к музыке.

— Не вышло у нас с Ивановым как хотели.

— Не вышло. Хотя, конечно, кое-чему он научился. Оружие держать, удары показывать. Если бы еще недельку-другую...

— Нет у нас недельки. Тем более другой. Больше ждать мы уже не можем. Все сроки вышли, — перешел с дружеского трепа на деловой тон генерал Трофимов. — Сегодня я получил ответ от начальства по поводу использования Иванова в операции по разработке Пиркса. Ответ положительный.

— Значит, все-таки дали «добро»?

— Не дали, а кое-как дали. С боем дали. Практически под мою ответственность. Так что нам теперь в лужу садиться нельзя. А надо все очень хорошо продумать.

— Тогда давайте думать...

Думать пришлось с самого начала. Которое для генерала и майора было начало, а для всех прочих и в первую очередь для Иванова — продолжение. Для генерала и майора точкой отсчета их не зрительского, но профессионального интереса был факт контакта Королькова Ильи Григорьевича по кличке Папа с гражданином США Джоном Пирксом. Он же агент Центрального разведывательного управления США, работающий под крышей второго помощника атташе по культуре посольства США. И вполне вероятной встречи Королькова Ильи Григорьевича с работником швейцарского консульства Густавом Эриксоном, который в момент контакта с Джоном Пирксом в ресторане «Русский двор» находился там же.

Более всего интересен, конечно, контакт с Джоном Пирксом, имевшем в своей биографии несколько громких дел и несколько зафиксированных в его досье официальных выдворений из стран, где тоже служил вторым помощником при каком-нибудь атташе.

Все прочие случившиеся до встречи трех этих фигурантов события, а именно дискеты с номерами партийных счетов, всеобщая охота за дискетами с номерами партийных счетов и трупы, случавшиеся в результате охоты за дискетами с номерами партийных счетов, — были вторичны. Первичным — контакты Королькова с посольскими работниками. Потому что за раскрытие этих контактов генерал и майор получали зарплаты, звания и повышения по службе. А от всего лишь эстетическое удовольствие, как от прочтения мудрено закрученного детектива.