Маргарита Малинина - Мертвые тоже скачут Страница 3

– Какой дурацкий код, – не удержалась я от высказывания.

– Спасибо, я сама придумала. Отдай ему то, что там есть, думаю, любой долг это покроет. Пока.

– Пока.

Появившись в кухне, я увидела весьма занимательную картину: папаша робко мыл чашки в раковине мыльной губкой. Обернувшись через плечо, спросил:

– Ну как там Ирочка?

– Велела послать тебя к черту, – громко выдала я и, пронаблюдав эффект – Михаил Геннадьевич опустил нос, предвкушая поражение, добавила: – Но после того, как отдам тебе цацки.

Отец обрадовался, на небритых щеках появился легкий румянец.

– Спасибо, дочка.

Он начал от нечего делать потирать озябшие худенькие ручонки, я, глядя на сей процесс, вспомнила мамины слова и выдала невпопад:

– Ты случайно не алкоголик?

Он вздрогнул.

– Нет, что ты. – Посмотрел на свои ладони. – Просто холодно здесь, вот они и дрожат.

Да, чего это я? На улице прохладно, а окно в комнате так и осталось открытым нараспашку. У меня у самой на ногах появилась гусиная кожа. Надо его закрыть.

– Ладно, жди меня здесь. Я сейчас соберусь, и мы поедем забирать драгоценности.

– Ага.

Сейчас растянулось на два часа. Это все женщины так долго собираются, или я одна такая? Почему-то колготки все время рвутся в момент их натягивания, с запасными происходит то же самое, а других запасных, начиная спешить, в панике уже не можешь отыскать. Любимую юбку приходится менять на джинсы или брюки, но оказывается, что приготовленная кофточка с ними не смотрится, а остальное мятое и нужно гладить. А что не мятое, то не подходит к тем туфлям, которые подходят к джинсам и брюкам. А вот с юбкой и кофточка отлично смотрится, и босоножки уж очень к ней идут, да вот беда – третьей пары колготок что-то нигде не видно. И вот приблизительно по этому же сценарию происходят все мои каждодневные сборы.

В итоге я напялила-таки джинсы и зеленую блузу в полоску, наплевав на то, что верх с низом не составлял гармонии. Ничего, туфли на шпильке положение исправят.

Дальше я начала краситься. Все, как положено: тональный крем цвета загара, черная подводка для глаз, темно-серые тени, тушь, блеск для губ… а где же он, блеск… а, вот он… но он не подходит к этим теням… а где у меня другой блеск, тот, что посветлее и порозовее?..

Отец смиренно ждал меня, сидя на краешке дивана, и ни разу не прокомментировал мои длительные сборы.

Потом я принялась пальцами распутывать свои вьющиеся от природы длинные темно-каштановые волосы. Можно, конечно, попытаться расчесать их крупнозубчатой расческой, но для этого их еще нужно намочить.

Наконец, я была готова.

– Ну что, поехали?

Михаил Геннадьевич смущенно кивнул, порозовев от удовольствия (пытка ожиданием закончилась, приблизив его тем самым на целый шаг к обретению заветных драгоценностей), и мы вышли из дома. Дождавшись автобуса, – кстати, их я терпеть не могу (особенно битком забитые, как сейчас), – поехали на вокзал, где и находились камеры хранения.

Выйдя из автобуса, направились к нужному зданию. По пути я посчитала своим долгом предупредить папаню:

– Ты поосторожнее с ними обратно уезжай. Здесь полным-полно всяких воришек, они наблюдают за вещами, которые граждане достают из ячеек, и следуют за ними до первого темного переулка.

Отец посерьезнел, подумал и ответил:

– Я тогда на такси обратно поеду.

– Правильно, – обрадовалась я его решению. Все-таки пусть лучше драгоценности принесут хоть такую малую пользу, как спасение жизни Михаила Геннадьевича, чем их захапает какой-нибудь ловкий прохиндей грабитель, который впоследствии решит, что это подделка, и сбагрит их за сто рублей, а то и вовсе преподнесет своей второсортной даме – «мамзельке» – на день Святого Валентина.

От входной двери к камерам, расположенным в полуподвальном помещении, вела старенькая лестница. Внутри было почему-то еще прохладнее, чем на улице, но, возможно, как раз оттого, что мы попали в подвал. Две смежные стены были заполнены стальными ящиками, кажущими миру только свой фасад с кодовой панелью и номером, написанным от руки простой шариковой ручкой на клейкой полоске белой бумаги, защищенной на всякий случай сверху слоем прозрачного скотча.

Я стала озираться по сторонам, выискивая нужный номер или хотя бы близкий к нему, чтобы знать, от чего плясать.

– Что мы ищем? – спросил отец.

– Ячейку под номером сто восемьдесят девять.

Тут сбоку открылась дверь подсобного помещения, оттуда выплыл очень рослый худой парень лет двадцати и угодливо поинтересовался:

– Чем-нибудь могу помочь? Вам положить или забрать?

– Нам забрать, – дружелюбно отозвалась я, парень понял, что не нужен, и удалился восвояси.

Камер было слишком много, а номер был написан слишком мелко, чтобы вот так сразу, с первого взгляда отыскать то, что нужно. Где же она, сто восемьдесят девятая ячейка?

– Нашел! Вот она, – ткнул Геннадьевич вверх. – Эх, зря парня отпустили! Он бы нам достал.

Да уж. Я оглядела рядом стоящего мужчину, своего отца. Он был ниже меня, притом что я отнюдь не баскетболистка: сто шестьдесят семь сантиметров. Хотя у меня каблуки… Короче, выходило так, что доставать придется мне.

Я подошла поближе, простерла вверх руку и набрала код, едва видя сами цифры. Дверца щелкнула и распахнулась. Мы с отцом нервно осмотрелись: никого поблизости не было.

– Давай, доча! Быстрее! – подгонял он меня. – А то придут эти твои воры!

Можно подумать, «эти мои воры» только нас и ждали! Но что удивляться, я же сама его запугала по дороге.

Встав на мыски, я просунула ладонь в нутро ячейки. Пальцы нащупали ткань плотного мешочка, в котором лежало что-то округлое. Я потянула это на себя, в последний момент мешочек вырвался из руки и упал на пол. Веревочки были завязаны неплотно, потому от удара об пол из него выкатился золотой перстень с огромного размера зеленым камнем. Надо же, как мне и рисовалось: изумруд! От этого дивного совпадения челюсть у меня непроизвольно отвалилась.

В этот миг подсобная дверь вновь отворилась, папаша, не теряя ни секунды, наклонился и схватил вырвавшийся из объятий жесткой ткани цвета хаки перстень и мгновенным движением засунул себе в карман. Но боюсь, эти действия мало что могли изменить, и выглянувший из подсобки парень успел увидеть предмет фамильной драгоценности. Тем не менее я наклонилась и подняла с пола мешочек, в котором нащупывалось еще что-то квадратное с двумя выпуклостями, грозно на него, парня, посмотрев, мол, шли бы вы себе. Парень опустил взметнувшиеся брови на место (большой изумруд сам по себе огромная редкость, так он еще и блеснул так, что чуть не ослепил нас), затем демонстративно повернулся и вышел, поднявшись по лестнице, из помещения на улицу.

– Ну вот, – расстроился отец. Даже чересчур расстроился, по-моему, ничего такого уж страшного не произошло. – Как думаешь, доча, он все видел?

– Что – все? Падение мешочка, изумруд?

– Камень! Это очень плохо, он не должен был видеть.

– Ой, ну и что, есть у нас изумруд, подумаешь!

– Тише! – шикнул на меня папаша, приложив палец к губам.

Я хотела возмутиться, но тут в помещение вошли несколько человек, приближение которых и услышал отец, и мы посчитали наилучшим ретироваться.

Уже на улице я отдала ему мешочек, Михаил Геннадьевич немножко приоткрыл его, и мы оба сунули свои носы в образовавшееся отверстие. В квадратный кусок картона были вдеты изумрудные серьги редчайшей красоты. Мы хором охнули, но я от ликующего изумления, а он от горестного недоумения. Так охает доверчивый ребенок, принявший в дар от доброго, на первый взгляд, незнакомца конфетку, который, раскрыв фантик, увидел, что это бутафория и никакой конфетки там нет.

– В чем дело? – полюбопытствовала я.

– Я и смотрю, мешочек небольшой. Оно бы сюда не поместилось… – говорил он как будто сам с собой.

– Что – оно? Что бы не поместилось?.. Михаил Геннадьевич, ты слышишь? – окликнула его я, потому что он по-прежнему меня не замечал, углубившись в свои мысли. Может показаться странным, что я называла его по имени-отчеству, но мне в тот час было бы, наоборот, странным назвать его папой. Я не привыкла к этому слову. Привыкну ли когда-нибудь? Да и нужно ли?

– Что? Ах, да, я слышу тебя. Катя, нам придется вернуться туда. Только выждем, когда люди уйдут.

– Но зачем?

– Должен быть еще один предмет. Он остался внутри камеры.

– Да не было там ничего другого! Все, что было, я достала. А с чего ты взял, что есть что-то еще? – Я помню, мама сказала, что они с бабушкой после дедовой смерти нашли не все драгоценности. Но мне хотелось услышать, что ответит отец.

– Я знаю, Катя, я держал все, как ты говоришь, цацки в своих руках, когда был маленький, играл с ними, тискал, рассматривал. Потом отец перестал мне их давать, боясь натолкнуть на искушение продать их. Знаешь, я был… хм… трудным подростком. Ну вот, я помню, что еще было ожерелье. Ожерелье из изумрудов. – Я присвистнула. – Да, доча, оно стоит несметное состояние, – понизил он голос.