Дарья Донцова - Бриллиант мутной воды Страница 4

Оля мрачно сказала:

— Я то же самое заявила милиционерам, а они ответили, будто там, на месте преступления, осталось столько улик против нее, что следствие — это лишь проформа.

— Ты не запомнила фамилию человека, который с тобой беседовал?

— Никонов Дмитрий Константинович, — ответила девочка.

Глава 3

Вечером, около восьми, к нам приехал Максим Иванович Воронов. Макс работает на Петровке, он имеет звание майора. Мы познакомились совершенно случайно, во время очень неприятных событий, связанных с внучкой Элеоноры Ритой. Когда ситуация, о которой я даже не хочу тут вспоминать, разрешилась, Нора отправила Маргариту от греха подальше. Сейчас Риточка учится в Лондоне, в очень дорогом закрытом колледже. Студентов выпускают за его пределы только три раза в год: на Рождество, Пасху и летние каникулы.

Максим прошел в комнату и сел в кресло. Он один из немногих, кого я зову просто по имени и на «ты».

— Хочешь чаю? — заботливо поинтересовалась Нора.

— Лучше бутерброд с колбасой, — попросил Макс, — весь день ничего не ел.

— Одно не исключает другого, — хмыкнула Нора, — только извини, сегодня на самом деле угощу тебя бутербродами, ужина нет. Впрочем, завтрака и обеда тоже не было. Ну нельзя же считать едой ту тошниловку, что приготовила Ленка. Ладно, велю ей соорудить сандвичи, надеюсь, хоть на это она способна.

Нажав на кнопку, спрятанную в ручке кресла, Элеонора выкатилась в коридор.

— У вас же вроде была кухарка, Туся? — недоуменно спросил Максим. — Готовила вполне прилично…

Я кивнул.

— Точно, была такая, но вчера Нора ее выгнала.

— За что?

— Хозяйке первый раз за год пришла в голову идея проверить счета, и выяснилась интересная вещь.

— Какая?

— Десяток яиц в нашем городе стоит сто рублей, а батон хлеба — тридцать. Я уже не говорю про мясо, рыбу, чай и кофе.

— Где она нашла такие цены? — изумился Максим.

— Вот и Нора задала себе такой же вопрос, — ухмыльнулся я, — а потом выставила наглую воровку за дверь. И теперь мы живем в условиях, приближенных к фронтовым. Горничная Лена хорошо убирает, чудесно гладит, но ее варево пахнет так отвратительно, что и пробовать не хочется.

Не успел я закрыть рот, как в гостиную вкатилась Нора, держа в руках поднос, заставленный тарелками. Максим подскочил к ней.

— Спасибо, право, мне неудобно, что вы…

— Намекаешь на то, что я немощный инвалид, неспособный подать гостю чай? — прищурилась Нора.

Максим слегка растерялся:

— Нет…

Элеонора ухмыльнулась. Вот всегда она так! Сконфузит человека и довольна. Я ринулся на помощь Максиму:

— Нора всегда сама угощает тех, кого любит.

Хозяйка дернула плечом, но промолчала. К слову сказать, она совсем не сентиментальна и терпеть не может дамские присюсюкивания и причмокивания. Плачущей я видел ее только один раз, ревела моя хозяйка не от отчаяния или горя, а от злости.

Максим мигом проглотил бутерброды, залпом выпил чай и машинально вытащил из кармана сигареты, потом спохватился и засунул пачку обратно. Кабы я не знал, что Макса растила мама-алкоголичка, трезвевшая только после ночи, проведенной на морозе, подумал бы, что он получил отличное воспитание. Майор ведет себя как светский человек: встает, когда в комнату входит дама, ловко говорит комплименты, улыбается окружающим и не дымит вам в нос. До знакомства с Максом у меня было иное мнение о представителях закона.

— Кури, кури, — разрешила Нора и вынула золотой портсигар, набитый папиросами «Беломор».

Где она достает омерзительные цигарки, для меня остается загадкой, мне ни разу не поручали их покупать. Впрочем, иногда у Норы на столе можно увидеть упаковку «Казбека», она не переносит ничего другого, даже крепкий «Житан» кажется ей слишком легким.

— Давай, — велела Элеонора, — рассказывай.

Макс спокойно произнес:

— Да ничего хорошего. К сожалению, гражданка Чуева совершила действие, наказуемое законом. Может, она была в состоянии аффекта, что слегка облегчит ее участь, но не избавит от ответственности.

— Ты не можешь нормально говорить? — взвилась Нора.

— Запросто, — ответил Макс, — значит, так. Ваша Соня прирезала эту Беату с особой жестокостью. Ой, простите, снова на свой суахили скатываюсь. Она искромсала бедную девушку кухонным ножом, нанесла ей двадцать четыре раны, что, в общем, слегка облегчает ситуацию.

— Не понима-аю, — протянул я.

— Хуже было бы, ударь она точным движением, ну, допустим, прямо в сердце, хотя нетренированному человеку трудно с одного раза точно попасть в него, — абсолютно спокойно объяснял приятель, — и уж совсем было бы нехорошо, принеси она с собой опасную бритву или пистолет. А так, кухонный нож, множество ранений. Суд может проявить снисходительность.

Я удивился:

— По-моему, ты несешь чушь! Двадцать четыре ранения лучше, чем одно?

— Ну конечно! — неожиданно ответила Нора. — Сам посуди. Если бы она прихватила из дома кинжал, ловко ударила и сразу убила, следовательно, планировала преступление, тщательно готовилась. А ежели схватила ножик для резки хлеба и била им во все попадающиеся под руку места, значит, находилась в состоянии аффекта. Временное помрачение сознания облегчает участь виновного. Ведь так?

Максим кивнул. Я покачал головой.

— Извините, но Соня совершенно не похожа на человека, способного кинуться на девушку с ножом. Она интеллигентный, воспитанный человек…

— Знаешь, Ваня, — вздохнул Макс, — я могу тебе такого порассказать про образованных и милых. Вот недавно взяли одного доктора наук и профессора, большого ума человек, то ли двадцать, то ли тридцать книг написал, по его учебникам армия студентов выучилась. Этакий благородный отец семейства: седые волосы, очки, костюм, речь великолепная, ну вроде тех экземпляров, что ходят к твоей матери на вечеринки.

— Ну и что? — спросил я.

— Любовницу убил, — спокойно сказал Макс, — двадцатилетнюю девчонку. Позвал к себе на дачу, придушил, потом в ванне на части разрезал, в мешочки упаковал, в саду в разных уголках зарыл. И спокойно пошел работать. Он, понимаете ли, ни дня без строчки прожить не может. Кстати, и в СИЗО пишет, очень уважаемый в камере человек.

Меня затошнило. Очевидно, Макс понял, какую реакцию вызвал его рассказ, потому что добавил:

— Хороший человек, плохой, добрый, злой… Это слова, а есть улики.

— Какие? — напряженным голосом поинтересовалась Нора.

— Извините за каламбур, убийственные.

— Ну! — поторопила его Элеонора. — Говори.

— Время смерти Беаты было определено достаточно точно, — ответил приятель. — Она скончалась во вторник, между девятнадцатью и двадцатью часами.

— Откуда это известно? — не утерпел я.

Макс спокойно пояснил:

— Установление давности смерти проводится по многим показателям. Когда известно время последнего приема пищи, то судят по особенностям содержимого желудка, имеются энтомологические исследования, касающиеся развития насекомых, преимущественно мух, уже спустя пару часов после кончины личинки…

Я сглотнул слюну и быстро сказал:

— Хорошо, хорошо, я тебе верю. Значит, между семью и восьмью часами вечера?

— Да, — кивнул Макс, — именно в это время Соня приехала к Беате. Ее видела соседка, у которой Чуева спросила: «Двадцать девятая квартира на каком этаже?» Девушка ответила: «На третьем», — и потеряла всякий интерес к тетке, потому что ее ребенок начал засовывать в рот снег.

Мы с Норой молча слушали. Следующим свидетелем оказалась пенсионерка Коростылева из тридцать пятой квартиры. Она несла из магазина тяжело набитую сумку, притомилась и остановилась на лестничной площадке третьего этажа передохнуть. Свою торбу она плюхнула около двери Беаты. Не успела бабуська перевести дух, как из недр квартиры донеслись звуки скандала. Ругались две женщины, одна, судя по звонкому, резкому голосу, довольно молодая, другая — в возрасте. Двери в пятиэтажке как картонные, стены словно из бумаги, поэтому старушка великолепно услышала перепалку.

— Оставь в покое моего сына, негодяйка, — злилась пожилая.

— Пусть он сам решает, с кем быть, — парировала молодая.

— Ты стара для него, испорченный продукт!

— Отвяжись и вообще убирайся из моего дома!

— Дрянь, сволочь! — взвилась дама постарше. — Только о деньгах и думаешь! Имей в виду, моего материнского благословения на этот брак нет!

— А оно нам надо? — захихикала молодая. — Подавись им, кретинка старая. Я, между прочим, нормально к вам относилась, но раз так себя ведете… Сегодня же велю ему ко мне перебираться с вещами.

— Только посмей!

— И что? — издевалась молодая. — Что вы сделаете? Накажете? В угол поставите? Материнское порицание выскажете? Держите меня, сейчас скончаюсь!