Покаяние разбившегося насмерть - Валентина Дмитриевна Гутчина Страница 41

Глава 24. «Прости» от Селин Бошоле

После двух ясных солнечных дней Париж вновь вернулся в серые сумерки зимы. С полуночи двадцать второго декабря начался дождь – мелкий, неслышный, он словно из гигантского невидимого кувшина наполнил весь город ледяною влагой, сделав неясными и расплывчатыми контуры домов и улиц, деревьев и автомобилей.

Не слыша стука дождя по подоконнику, я вышел мрачным утром из отеля без зонта и с первых же шагов точно нырнул в ледяную изморозь – дождь почти беззвучно шелестел вокруг, погружая все и всех в сонную тягучую атмосферу меланхоличной акварели домов и улиц.

Это был последний рабочий день в салонах и офисе «Садов» перед традиционными Рождественскими каникулами. Отрешенно глядя на залитое дождем стекло кафе, я плотно позавтракал, после чего отправился на свое рабочее место, где до обеда изучал бухгалтерские отчеты за прошедший год, то и дело отчаянно зевая, вновь и вновь заряжая кофейный агрегат новыми порциями бодрящего напитка.

Столкнувшись ближе к обеду в коридоре офиса с Франсуа Шюни, я отметил, что парень побрился, привел себя в полный порядок и, судя по всему, что называется, вполне пришел в себя.

– Прекрасно выглядите! Все в порядке, квартира удобная?

– Да, все хорошо, спасибо.

На том мы и расстались. Я отправился обедать в «Бейрут», и на этот раз Рафик порадовал меня знатными расстегаями. Словно поймав общее сонное настроение с немного печальным оттенком, он не стал заводить разговора по публикациям прессы о неком стопоре в ходе следствия по делу о трех волхвах, отметив лишь, что полиция в унынии, а вопрос «Кто убил волхвов и Розу Брютель?» до сих пор остается открытым. Конечно, я мог тет-а-тет поделиться с приятелем всеми своими подозрениями и версиями, но к чему перемывать чужие кости? Наш сотрудник освобожден из-под ареста, все вернулось в норму, а искать преступника – задача полиции. Я лишь молча улыбнулся славному Рафику, и на том тема была закрыта.

Возвращаясь после обеда в офис, я неожиданно столкнулся с Селин – или, вернее будет сказать, что изрядно продрогшая девушка поджидала меня, нарезая круги у центрального входа в наш офис.

– Добрый день, мсье Муар! – ее голос звучал непривычно смиренно, а ясные глазки она упорно опускала, разглядывая носки своих сапожек. – Я специально пришла, чтобы попросить у вас прощения.

Я весело расхохотался – во всяком случае, постарался, чтобы мой хохот звучал уверенно и непринужденно, несмотря на то, что с самого утра постоянно мерз, ощущая ледяное дыхание неласкового Парижа.

– Селин, я так понимаю, это – христианский обычай: просить прощения перед большими праздниками, в данном случае, перед Рождеством. Разумеется, я вам все прощаю и прошу прощения у вас, если что не так… Но, если честно, никогда бы не подумал, что вы – рьяная католичка.

Она все так же смиренно опускала глазки.

– Вполне понимаю ваш сарказм. И все-таки, попробуйте поверить мне на слово: я искренне прошу у вас прощения. Простите меня за все – за то, что пыталась вас охмурить, за то, что набалтывала вам при встречах разные глупости и особенно за наш последний обед – от всей души надеюсь, что я вас не разорила… Да, пожалуй, вы правы, и я действительно не рьяная католичка, но все-таки и не совсем пропащая личность. К тому же, если помните, я посещаю занятия в центре реабилитации, где с нами регулярно проводит беседы и службы кюре Дидье.

Ощутив легкий озноб при этом имени, я вдохнул. Стало быть, этот визит – итог работы неугомонного кюре. Интересно, что он там внушил девушке? Селин, словно прочитав мои мысли, вздохнула и наконец-то подняла на меня свои непривычно задумчивые серо-голубые глаза.

– Сегодня с утра у нас была исповедь, и я честно рассказала кюре обо всем, что произошло за последнюю неделю. Он меня внимательно выслушал и предложил просто побеседовать по душам. Мы уселись на скамье в совершенно пустом храме – наши голоса так гулко звучали, что меня то и дело пробирала дрожь. Кюре Дидье сказал, что смерть Нико – лишний пример того, как не следует жить: молодой парень умер, и никто его не пожалел, никто не поплакал о нем, наоборот – все только невольно перевели дух. А ведь он был человеком! Кюре Дидье сказал, что следует ценить все хорошее в жизни. «Вы, Селин, были соучастницей в преступлении, но вам дали шанс вернуться в достойную жизнь, – сказал он мне. – Вам предоставили недорогое жилье, помогли с работой, для вас открыли реабилитационный центр, чтобы следить за вашим здоровьем, помогать с пользой проводить досуг. Это ведь замечательно, что о вас не забывают, всячески поддерживают! Цените это. Цените каждую, самую маленькую, услугу окружающих вас людей, каждый, самый простой добрый поступок, каждый лучик света. И, прошу вас, старайтесь поменьше грешить…»

У бедняжки от холода лицо под конец речи приняло синеватый оттенок, а бледные губы мелко задрожали.

– Так вот, вы не пожалели на меня денег в дорогущем ресторане, а конкретно сейчас – выслушали без ухмылки. Поэтому я еще раз прошу у вас прощения и желаю вам счастливого Рождества.

Проговорив свою речь, Селин резко развернулась, почти бегом кинувшись в сторону ближайшей станции метро, а я в очередной раз не бросился ее догонять – напротив, поспешил толкнуть дверь в офис. Поднявшись в свой кабинет, не снимая пальто я рухнул в кресло, уставившись на размытую акварель окна.

Итак, еще один день, еще один урок жизни: неблагополучная девчонка попросила у меня прощения, дав славный пример для подражания.

«Вы не пожалели на меня денег в дорогущем ресторане…»

Елки-палки, мне немедленно припомнилась моя собственная злость после нашего обеда в «Трех коронах» – в кои-то веки накормив бедную золушку, я злобно скрежетал зубами из-за потраченных денег. В таком случае, сегодня впору было мне самому попросить у Селин прощения. За излишнюю жадность и снобизм.

Я прижал руки к груди и вполголоса произнес покаянную речь, после чего резко поднялся и направился в приемную, чтобы по примеру Селин от всей души попросить прощения у мадам Лево. Но все мои заранее заготовленные слова и тирады мгновенно вылетели из головы, когда за столом я увидел на удивление печальную и словно бы только что плакавшую секретаршу.

– Что случилось, мадам Лево? Отчего вы такая грустная?

Ее губы тут же задрожали, а я, отчаянно не желая, чтобы мадам