Бу Бальдерсон - Министр и смерть Страница 43

Это было признание в двух убийствах и описание сопутствующих им событий: большей частью оно соответствовало той реконструкции происшедшего, которую дал Министр. Кристер Хаммарстрем написал письмо ранним утром в миг, когда самоубийство казалось ему единственным выходом. Перед смертью, написано было в признании, он чувствует потребность высказаться и оставить отчет о том, что с ним произошло и почему.

Он был влюблен в Еву Идберг или по крайней мере считал, что был в нее влюблен. Он повстречал ее в клинике, где она занималась с больными лечебной гимнастикой, и скоро вступил с ней в связь. Через полгода, однако, страсть остыла, и однажды в мае он отправился с женой на машине на Линдо, чтобы побыть там с неделю и внести ясность в свои чувства и в свое будущее. На даче без особо ожесточенной борьбы с собой он решил порвать с Евой, полностью доверился жене и встретил с ее стороны полное понимание и прощение. Возвращаясь домой в город, он столкнулся на крутом повороте с автомобилем, выехавшим на полосу встречного движения. Жена, пристегнутая к сиденью неисправным ремнем безопасности, и водитель встречной машины погибли на месте. Сам он остался невредим. Очевидцев происшествия не оказалось, но полиция, проведя обычное в таких случаях, рутинное расследование, никаких претензий к нему не имела.

Ева Идберг, напротив, тут же отыскала его и объявила: она очень хорошо его понимает, он умышленно убил свою жену, чтобы соединиться с ней, с Евой, но она, имея в виду все эти обстоятельства, даже в мыслях пойти на такое не может.

«Я был потрясен потерей жены, и обвинение показалось мне настолько вздорным, что я не придал ему особого значения. Я лишь с облегчением констатировал, что наконец-то Ева исчезнет из моей жизни. Но не тут-то было. Она постоянно искала встречи со мной — и дома и в клинике, и эти встречи все более становились похожими на настоящий кошмар. Она упрекала меня, унижала и, как вскоре выяснилось, стала угрожать — все тем же жалующимся, рыдающим, нестерпимым тоном. Сначала она не просила у меня денег, во всяком случае, не просила прямо, хотя постоянно возвращалась к тому, каким мучением стала для нее работа в одной клинике со мной и как тяжело ей жить, не получая никакой денежной помощи от бывшего мужа. Тут я посчитал, что у меня есть шанс отделаться от нее и предложил ей сумму, равную ее годовому жалованью, которую согласен ей выдать, если она покинет службу. Она приняла мое предложение, но очень скоро снова появилась в клинике, устроившись на временную работу. Теперь ей нужны были «разовые пособия»: для поездки на Канарские острова, для покупки автомобиля и прочих столь же дорогих начинаний. Однако гораздо больше мучили меня ее всегдашние, постоянные упреки, ее жалующееся, хныкающее сочувствие. Наконец я объяснился с ней, сказав, что не хочу больше быть ее палочкой-выручалочкой на все случаи жизни, и тут она показала свои железные коготки, намекнув, что голос совести уже давно подсказывает ей обратиться в полицию и рассказать там все, что она знает о гибели моей жены. Я не мог допустить, чтобы наши фотографии — особенно фото моей жены — появились в газетах. Будучи полностью уверен, что суд придет к тому же выводу, что и полиция, я все же понимал, что невинность мою с полной достоверностью установить невозможно и что денежные выплаты Еве ставят меня в глазах суда в, мягко говоря, положение неловкое. Я продолжал платить ей — мои доходы это позволяли — и пытался относиться к ней как к психопатке, хотя удавалось это плохо: уже одно ее присутствие напоминало мне об измене, о том, что я мог бы вовремя починить ремень. В конце концов я потерял всякий покой. Тогда я полностью ушел в работу и все больше суббот и воскресений стал проводить здесь, на острове, где Евы не было и я мог получить необходимую разрядку, копаясь в клумбах.

Два года назад Ева потребовала от меня большую сумму, чтобы купить «усадьбу и обосноваться в деревне». В отчаянной попытке освободиться от нее я дал деньги. Под давлением постоянных требований даже мое, прежде такое солидное, состояние теперь стало быстро таять. И только обнаружив, что купленная «усадьба» оказалась не чем иным, как виллой местного аптекаря, и уяснив, что у меня отбирают последнее прибежище, я начал проигрывать в уме варианты избавления от нее.

Вначале это была только игра. Волнующая и интересная игра фантазии — своего рода отдушина, к которой я прибегал, когда давление с ее стороны становилось невыносимым и я начинал ощущать, как разъедает меня изнутри горячая ненависть. Признаться, я всегда испытываю чувство радости, даже, может быть, всемогущества, когда медленно, терпеливо, тщательно подготавливая какой-нибудь план, потом успешно реализую его — не важно, касается ли это хирургической операции, обустройства сада или... убийства! И вот прошлым летом игра пошла всерьез... и я попытался убить ее.

Этим летом положение стало совсем невыносимым. Она искала встречи со мной каждый день. Последний раз это случилось во второй половине дня перед тем, как я убил ее. Я и прежде терял самообладание и угрожал ей — боюсь, это происходило несколько раз на виду у всех в клинике. Но в эту среду я совсем потерял голову — настолько наглыми и безмозглыми были ее вечные обвинения. Я тут же на месте хотел прикончить ее тяжелым подсвечником...

...Теперь я хотел бы сказать, что сожалею о том, что сделал. Я жалею, что убил Беату Юлленстедт. Единственно, что утешает: она умерла быстро и избавилась от бессмысленных мучений, которые терзали бы ее еще несколько месяцев. И я жалею, что убил Еву. Но не из-за нее самой, ее мне не жаль, а из-за себя. Когда она лежала там, в спальне, мне казалось, ее открытый рот кривится в усмешке... Словно она и сейчас знает, что даже мертвая она способна превратить мою жизнь в сущий ад».

В постскриптуме Хаммарстрем объяснял, что, доверив бумаге свои мысли и чувства, он ощутил облегчение. Он даже засомневался, стоит ли ему делать тот последний решительный шаг? Может, есть еще надежда?.. Но он не порвет письмо, он не знает, будут ли у него силы или возможности написать его еще раз? Но он не оставит письмо дома. В состоянии крайнего замешательства и переутомления, в каком он находится, лучший выход — послать признание вместе с вещественными доказательствами самому себе по почте. Если он останется жив, он сам получит пакет, а если нет, пакет получит полиция, и истина все равно станет известной даже после его смерти, чего он и желает...

Крепкий молодой человек в клубном пиджаке придвинулся к Хаммарстрему вплотную и не спускал с него глаз.

Я услышал, как во двор дачи въезжают полицейские автомашины.

Поздним вечером в конце августа, когда я снова благополучно водворился в моей квартире на улице Бастугатан, мне позвонил Министр. Он был сильно взволнован.

— Алло! Ты не спишь?

Я ответил ему, что нет, уже не сплю.

— Я буду отцом! Поздравь меня, она только что сказала! Я буду отцом!

Я взглянул на часы, вздохнул и подумал, что, нет, никогда, видно, не переведутся на свете люди с непритупленной реакцией на вечное чудо жизни. Сотворив уже не одно дитя, он по-прежнему каждый раз выражал все то же удивление и без проволочек спешил разнести радостную весть среди родных и знакомых.

— Я очень рад. Четырнадцать детей — это все-таки... все-таки...

— Мало?

— Нет, не мало, но как-то незавершенно... число не круглое!

— Теперь они разрешат мне строиться там, на острове!

Я тут же решил защитить свои интересы.

— Твой покорный слуга надеется, что ты улучшишь санитарное состояние дачи?

— Санитарное состояние? А... ты прав! Я перестрою туалет. Сделаю его трехочковым. Этим я займусь сам. А ты пока будешь ходить к Хюго, он заново строит свой...

С испорченным настроением я пожелал ему доброй ночи и повесил трубку.

Проснувшись наутро, я включил радио, чтобы прослушать прогноз погоды, но вместо прогноза наткнулся на повтор новостей. «...министр внутренних дел сообщил, что вносит на осеннюю сессию риксдага законопроект, предусматривающий значительное уменьшение участков, обслуживаемых муниципальными врачами, а также улучшение условий работы последних в том, что касается...»

Я взял свою любимую газету, читать которую для меня все равно, что открывать только что пришедшее письмо от друга. Передовая статья была посвящена новому предложению Министра: «...буржуазные партии не раз предлагали многократное сокращение участков, обслуживаемых врачами. То, что министр внутренних дел наконец-то внял голосу разума, нельзя воспринимать иначе, как с чувством глубокого удовлетворения. Это еще раз доказывает, что неустанные усилия оппозиции далеко не напрасны. Если все время бить в одну точку, рано или поздно, но мы добьемся желаемого...»

Да, добьемся. Но лучше всего бить один раз, наносить один, но точный и сильный удар. В челюсть!