Покаяние разбившегося насмерть - Валентина Дмитриевна Гутчина Страница 44

Между тем час был поздний, и мои глаза немного устали за этот долгий рабочий день. Я от души зевнул и потянулся, напоследок вытряхнув фотографии из большого конверта с печально-иронической надписью рукою того же Пьеро «Я – старик…».

Небольшая стопка цветных снимков была отражением последних дней его жизни: на всех фотографиях были занятия в реабилитационном центре, по большей части – репетиции театра «Луна», групповые фотопортреты, а также несколько снимков с занятий йогой под руководством доктора Молю.

Ясное дело, каждый снимок я рассматривал с большим вниманием и интересом, быстро отметив, что главный герой большей их части – мой добрый друг Андрей Бессонов. Он весьма эффектно позировал, для каждого снимка принимая позы то мудрого, то беспечно веселого, то печального, но всегда неординарного режиссера. От души посмеявшись над всеми этими забавными снимками, я принялся разглядывать те, на которых были запечатлены репетиции пьесы «Визит трех волхвов» – впервые я мог изучить лица и гримасы участников драмы, живых и ныне покойных.

Три волхва практически на всех снимках всегда находились в центре – в своих темно-фиолетовых хитонах и колпаках, они сразу же притягивали к себе взгляд. Пьеро на всех снимках скромно стоял с краю с самой мирной улыбкой, с руками, сложенными у груди – как молящийся верующий в соборе. Оставшиеся два «волхва» вполне соответствовали тому, что я о них слышал и читал в прессе.

Молчун Мишель Дювво действительно был великим молчуном, что без труда «читалось» и на фотоснимках: он стоял всегда с плотно закрытым ртом и печальным взором огромных тоскливых глаз. Точно такие глаза были у соседки моей бабули Вари в деревне под Тамбовом – тети Томы, снабжавшей нас козьим молоком. «Коровьи глаза! – со смехом говорила баба Варя. – Когда она так на меня смотрит, мне кажется – вот-вот замычит!..»

Малыш Нико также вполне соответствовал своему амплуа: чудесный актер. На нескольких снимках он, по-видимому, произносил свои душераздирающие монологи, от которых рыдал весь зрительский зал – в больших светлых глазах светились великая любовь и вера, хотелось крепко обнять этого славного паренька в благодарность за все добрые чувства, что он дарил своим искусством… Вот уж точно, если бы кто-нибудь показал мне эти снимки и следом сказал, что этот светловолосый паренек шантажировал народ «грязными» снимками, что он радовался чужим слезам и отводил душу, «организуя» склоки и скандалы, я бы ни за что не поверил! Как вы можете говорить такое про этого ангела во плоти!

Красавица Селин также присутствовала на многих снимках, безупречно позируя и принимая самые эффектные позы. Не знаю, как давалась ей сама роль девы Марии чисто по драматургии, но смотрелась она просто чудесно: светлые волосы были убраны под мягкий капюшон накидки, стройный силуэт, изящный изгиб бровей, таинственная улыбка…

Дополнительная любопытная деталь: каждый снимок был подписан рукою Пьеро: «Наш театр «Луна»!», «Мы учим наши роли», «Малыш Нико – редкий наглец, но талантливый актер», «Как вам Пьеро, декламирующий свою реплику?» – эта последняя надпись была сделана на единственном снимке, где Пьеро стоял в самом центре, скромно произнося свою реплику волхва.

Разглядывая снимки, я в очередной раз увлекся, совершенно позабыв о времени. Между тем старинные напольные часы в моем кабинете вдруг неожиданно издали двойной «бум» – я поднял глаза и увидел, что пробила полночь. Наступил новый день, когда мне следовало встать пораньше, чтобы позаботиться о билетах на Москву, а я до сих пор еще не добрался до постели.

Я встал, принявшись поспешно загружать фотографии в конверт, собираясь все аккуратно сложить в коробку, чтобы вернуть в шкаф мадам Лево. Как назло, словно чтобы задержать меня в офисе на лишние минуты, снимки из одного конверта вдруг дружно рассыпались на пол. Пришлось, чертыхаясь, опуститься на корточки, собирая их и тут же торопливо засовывая в конверт. Так в моих руках оказался забавный снимок, сделанный, по-видимому, на занятии по хатха-йоге: доктор Винсент Молю застыл в той самой асане дерева, которую я сегодня позорно провалил. Естественно, доктор стоял ровненько, с закрытыми глазами и забавно восторженным выражением лица, словно парил в бездонных небесах.

Я усмехнулся – снимок пришелся столь же «в тему», сколь все мои сегодняшние беседы, включая неожиданное извинение Селин и открытие мадам Лево великой влюбленности в нее Пьеро. Главное – овладеть искусством сохранения идеального равновесия жизни. Как это сказал доктор?

«Лично для меня йога – это великое искусство равновесия: равновесия физического, ментального, духовного. Равновесие – это точка великого созидательного счастья где-то внутри нас, найти ее – значит, не просто стать умиротворенным, наполненным созидательной энергией, но и дарить, заряжать этой доброй энергией других людей…»

Светлая улыбка доктора была наилучшей иллюстрацией к его собственному высказыванию; с обратной стороны фотоснимок был надписан Пьеро зеленым фломастером: «Мой бог Винсент Молю». Как говорится, простенько, но со вкусом. Выходит, наш атеист Пьеро высоко ценил и уважал уроки йоги Винсента Молю, называя психотерапевта своим богом.

Как ни крути, а мне давно пора было отправляться баиньки. В два счета загрузив весь архив Пьеро назад в коробку, а коробку поставив на ее место в шкафу мадам Лево, я поспешил рвануть домой, чтобы побыстрее выбросить все из головы, отключиться и, как когда-то процитировал мне Шекспира комиссар Анджело, «уснуть и видеть сны…»

Глава 26. Ночные ребусы

Поистине, эти сутки, не смотря на часовой звон полуночи, ни в какую не желали завершаться – они легко перетекли в новое число декабря, продолжив свои бесконечные диалоги, монологи и внутренние рассуждения, словно время вдруг потеряло свои четкие рамки, став чем-то аморфным и безразмерным.

Всю дорогу в отель где-то на периферии моего сознания звучал то голос мадам Лево, ее плач и всхлипывания, неожиданно переключаясь на смиренную просьбу Селин простить ее и все ее грехи, тут же становясь еле слышным, словно звучавшим издалека, голосом Пьеро, влюбленно взывавшего к голубоглазой Гертруде.

Шагнув в свой номер в отеле, я в считанные минуты принял теплый душ и поспешил нырнуть в постель, от души надеясь немедленно уснуть, отдохнуть душой и телом, начисто отключившись от всех переживаний дня. И тут, как только моя голова опустилась в белоснежную нирвану подушки, я неожиданно обнаружил, что, не смотря на дикую усталость, никак не могу уснуть.

Едва ли не в течение целого часа я ворочался