Дарья Донцова - Лебединое озеро Ихтиандра Страница 45

Продолжая орать, муж обхватил ноги жены и снял ее с лестницы, она глупо захихикала.

— Эдуард! — укорила сына хозяйка. — Ну и выражения!

— Мама, — поморщился Эдик, пытаясь удержать издающую квакающие звуки Лену, — давай отбросим церемонии и наконец признаем: моя жена алкоголичка.

Софья опустила голову.

— Здесь Даша. Что она о нашей семье подумает?

Эдик перестал бороться с женой, та села на пол и стала с интересом разглядывать свои пальцы.

— Света, Дарья, да и другие наши гости не слепые, — сказал Эдуард, — да, проблема Елены сразу не бросается в глаза. Но нам лучше не замалчивать ситуацию.

— Ты ошибаешься, — захныкала Лена, — я трезвее папы римского!

Муж демонстративно подергал носом.

— Ну и что? — простонала Привалова. — Это аромат жвачки, тройная мятная свежесть. Где спиртное?

Эдуард прищурился.

— Старый трюк пьяниц — жвачкой перебить запах выпивки! Боже, я пытался тебя уважать, но не получается.

— Ерунда, — заорала Привалова. — Не фига на меня всех собак вешать. Ну да, воняет! Но не спиртным, а чем-то другим!

Поскольку я в данный момент оказалась ближе всех к супруге Эдуарда, то именно мне под нос она подсунула свою правую ладошку. Я уловила знакомый запах. Узнать его мне не удалось, но аромат тот же, что витал вокруг несчастного Кости.

Патрик нажал кнопку, лестница практически беззвучно втянулась под потолок.

— Пойдемте спать, — засуетилась Софья. — Поздняя ночь!

— Только пули свистят по степи, — неожиданно процитировал старую песню Патрик. — Давай, Лен, я помогу тебе встать!

— Не хочу, — закапризничала та, — надоел! Отвали, гнида! Не лезь!

Софья укоризненно покачала головой и покосилась на меня. Владелице приюта было явно стыдно, что посторонний человек слышит эти слова. Как большинство женщин, Мурмуль не хотела выносить сор из избы. Какие бы проблемы ни случались в семье, посторонние о них знать не должны. Не важно, что внутри дома осыпалась штукатурка, главное, фасад покрыт мрамором.

Привалова оперлась ладонями о паркет, попыталась встать, но ее руки разъехались в стороны, и она с визгом упала на пол лицом.

Софья закрыла глаза.

— Боже, какой стыд, простите, Даша.

Мне тоже стало неудобно, одновременно накатила жалость к Мурмуль, захотелось успокоить хозяйку, и я прикинулась полной дурой.

— У вас такой скользкий пол! Сама вчера чуть не грохнулась в коридоре!

После этого замечания я сделала вид, что с интересом рассматриваю скульптуру, а Патрик кивнул на маленький столик и сказал:

— Даша, вы говорили, что интересуетесь живописью? Возьмите альбом Босха, вот он, полюбуетесь на ночь.

Творчество нидерландского художника, который, по моему убеждению, был не совсем нормален, никак нельзя считать подходящим для расслабления перед сном. Насмотритесь репродукций, на которых изображены чудовища и уроды, и заработаете бессонницу. Но нам всем было очень неудобно за пьяную Лену, поэтому я схватила альбом и зачирикала:

— Да, спасибо, большое спасибо, огромное.

— Пожалуйста, — кивнул Патрик.

— Спасибо, спасибо, — талдычила я.

— О! Пожалуйста, пожалуйста, — вторил Патрик.

От смущения мы вели себя крайне глупо. Ни у Софьи, ни у Патрика, ни у меня не нашлось мужества смотреть на то, как Эдик поднимает с пола супругу.

— Босх — великий художник, — частил психолог.

— Да, великий, — эхом повторила Софья.

— Удивительные картины, — бубнил Патрик, а мы с Софьей кивали в такт его словам.

Согласитесь, ночь не самое подходящее время для обсуждения творчества живописца.

С каждой секундой ситуация делалась все глупее. Привалова вырвалась из рук мужа, хотела самостоятельно встать и снова вошла носом в паркет.

Эдуард наклонился к жене, подхватил ее под мышки и почти понес в спальню.

— Доброй ночи, — нервно пожелала Софья и ушла.

Патрик предпочел испариться молча.

Я, зачем-то прихватив альбом Босха, попрыгала к лестнице и чуть не упала. Пол, где только что лежала Лена, почему-то оказался очень скользким, вероятно, в этом месте на паркет нанесли излишнее количество лака.

Соблюдая крайнюю осторожность, я добралась до своей спальни, сбросила халат, легла под одеяло, а так как никакой книги, кроме альбома Босха, не было, я открыла его. Предвижу ваш вопрос: почему бы не закрыть глаза и не попытаться задремать? У каждого человека есть свои особенности, я ни за что не задремлю, если не пробегу глазами хоть пару абзацев.

Я перевернула титульный лист и обрадовалась: ни малейшего отношения к Босху книга не имела. Она называлась «История великих обманщиков» и была посвящена людям, которые выдают современные копии старых картин за подлинники.

Я неожиданно увлеклась повествованием и узнала много интересного. Оказывается, опытный эксперт, даже не проводя тщательного анализа, может сказать, давно ли было написано полотно. Ответ ему подскажут кракелюры. Если картина состарилась естественным образом, то паутинка трещин на ней будет неравномерной, в одном месте лак потрескается больше, в другом меньше. А вот если его нарочно состарили, тогда кракелюры будут ровные, аккуратные.

Нахватавшись ненужных сведений, я зевнула, погасила ночник, повернулась на бок и задремала. Дверь тихо скрипнула, на пороге появилась темная фигура. Очень осторожно она вошла в комнату и зажгла фонарик. Узкий лучик света направился на кресло, где лежал мой халат. Таинственная личность приблизилась к нему и начала шарить по карманам.

Я включила ночник, на секунду зажмурилась, раскрыла глаза и ахнула:

— Николай Ефимович! Что вы делаете в моей комнате?

Поповкин попятился.

— Где я? Что? Как тут очутился?

Лицо деда было растерянным, но взгляд его неожиданно оказался цепким, жестким, и я заподозрила, что дело нечисто.

— Хватит кривляться! — заорала я.

— Кто? Кого? Как меня зовут? — зашептал старик. — Я хотел принять душ!

— И поэтому пришли в мою спальню за халатом? — фыркнула я. — Что вы тут искали?

— Кто? Кого? Я? — упорно изображал маразматика Николай Ефимович. — Темно! Ничего не вижу. Ох! Настенька! Я тебя разбудил? Прости беспамятного старика!

Мне надоело ломать комедию. Я села в постели, закуталась в одеяло и спокойно сказала:

— Слушайте, это смешно. Человек, страдающий болезнью Альцгеймера в тяжелой форме, безумен, он никогда не станет нормальным на короткое время. Вам здорово не повезло. В бытность преподавательницей французского языка я работала в институте. На нашей кафедре служила Олеся Звягина, у ее матери была болезнь Альцгеймера. Мы с Олесей дружили, я бывала у нее дома, старалась ей помочь и теперь знаю: маразм не судорога. Он не может вас скрутить, а потом на некоторое время отпустить. Если вы стали жертвой Альцгеймера, то это навсегда, ваше состояние будет постепенно ухудшаться. Не хочу сказать, что надежды нет. Сейчас существует спектр лекарств, которые помогают отдалить стадию окончательного слабоумия. Но вы-то как раз ее и пытаетесь симулировать. Извините, Николай Ефимович, из вас актер — как из меня Майя Плисецкая. Таскаетесь везде с диктофоном, наговариваете в него имена людей, путаете кашу с супом, никого не узнаете. Вроде похожи на инвалида. Да только маразматик никогда не сможет включить звукозаписывающее устройство, он даже не помнит, зачем нужен мини-магнитофон. Лекарство, которое вам дали, осталось не выпитым. Вы изобразили, что глотаете пилюлю, но потом так же ловко ее выплюнули. Согласитесь, это тоже необычно для склеротика. Больные люди вообще ничего не помнят, ну например, берут чашку и надевают ее на голову, а вы весьма успешно принимаете пищу, умело пользуетесь ложкой, вилкой и сейчас окончательно себя выдали, потому что вошли в мою спальню с фонариком. Значит, знаете, как им пользоваться! Что вы искали, а?

Поповкин молча моргал.

— Ну ладно, сама посмотрю, — улыбнулась я и, решив не стесняться старика, встала с кровати в одной ночной рубашке и схватила халат.

— Что здесь? Вроде ничего интересного.

Пальцы нащупали в кармане скомканные бумажки и какую-то трубочку. Я вытащила шариковую ручку, ту самую, что вчера вечером нашла в саду, в дупле дерева.

Глава 27

— Ну не это же вам понадобилось? — прищурилась я.

Поповкин попятился к двери.

— Где я?

Мне стало противно.

— Да перестаньте, умейте проигрывать. Если вы не уйдете, я прямым ходом отправлюсь к Софье и расскажу о своих подозрениях в ваш адрес.

Я говорила и раскручивала ручку.

— Хорош больной, — бубнила я при этом.

Я указала на «потроха» ручки.

— Интересная штукенция. Обычные шариковые самописки состоят из стержня, пружинки, корпуса и пупочки, нажав на которую вы приводите письменный прибор в боевую готовность. Но в этой есть еще небольшая пуговица. Или это не пуговица, а?