Дарья Донцова - Домик тетушки лжи Страница 46

– Надо-то чего? – спокойно поинтересовалась она. – Или ищешь кого?

Шел 1987 год, и москвичи еще не успели стать тотально подозрительными.

– Ваша кошечка?

Баба покачала головой и ткнула пальцем в потолок.

– У Райки квартиру жильцы снимали, с дитем. А сегодня уехали, видать, надоел им котенок, вот и кинули.

– Что же делать? – растерянно спросила я.

– А ничего, – мотнула «химической» головой баба, – на помойку снесть!

– Там мороз, замерзнет.

– Ну и хрен с ним, – ответила, зевая, тетка, – кому он нужен!

– Может, себе оставите, смотрите, какой хорошенький, – пробормотала я.

Бабища замахала руками.

– Да ты че? Ремонт только сделали! Обои обдерет, зассыт все…

– Умрет ведь…

– Себе забирай, коли такая жалостливая, – буркнула баба и захлопнула дверь.

Я в недоумении поглядела на несчастное существо. Теперь оно уже не плакало, а икало, худенькое тельце мерно вздрагивало, тоненькие лапки безвольно лежали на грязной плитке.

Я решительно подхватила котенка, потом сдернула с головы вязаную шапочку и сунула туда найденыша. Ремонта у нас нет и не предвидится, а полы покрыты линолеумом. Даже если котенок и будет делать лужи, то невелика беда.

До метро я неслась бегом, непокрытая голова мигом замерзла. У самого входа в подземку меня неожиданно поймала цыганка.

– Эй, красавица, подскажи, где тут хлеба купить?

Я знаю, что уличные гадалки начинают разговор с самой невинной фразы, и хотела молча прошмыгнуть внутрь, но черноволосая девушка ухватила меня за рукав.

– Эй, тебе говорю, Даша.

Удивленная, я притормозила.

– Откуда знаешь мое имя?

– Чего его знать, – усмехнулась девчонка, – на лбу написано. Счастливая ты, хочешь погадаю?

– Я бы не прочь, да денег нет, уж извини, поищи другого клиента.

– Просто так наворожу.

Я удивилась еще больше.

– Почему?

– День у тебя такой.

– Какой?

– Судьбоносный, – спокойно сказала цыганка, – вот вижу богатство, дом большой, кирпичный, ты в золоте, дети около, полна коробочка, и внуки будут, мальчонка да девочка… Нищета уйдет, всю жизнь, а жить тебе до 104 лет, счастье с тобой останется. Знаешь почему?

– Нет, – ошарашенно ответила я, прижимая к себе шапочку с молчащим котенком.

– Ты свою судьбу сегодня на лестнице подобрала, – ответила смуглянка и быстрым шагом ушла, не взяв у меня ни копейки.

Хотите верьте, хотите нет, но все вышло именно так, как она говорила. Через год после появления в нашем доме кошечки, названной Клеопатрой, Наташка вышла замуж за француза.

Клепа оказалась необыкновенным созданием, тихим, ласковым, интеллигентным. Наслушавшись рассказов разных людей о кошачьей вредности, я ожидала от нее проявления вздорного характера. Но нет, она не царапалась, не орала по ночам, не прыгала в форточку и не таскала со стола мясо. Клепочка быстро выучилась ходить в туалет, причем начала пользоваться унитазом, а не лоточком, где лежала старая газетка. О наполнителях для сортира Москва в те годы не слыхивала. В отличие от многих кошачьих, она была всеядной и с одинаковым удовольствием ела мясо, рыбу, творог и кашу. Спать стала со мной в кровати, я, наверное, патологически не брезглива, а потом Клеопатра превратилась в члена семьи. Именно она воспитывала всех остальных наших животных, причем делала это серьезно. Бандюше не раз доставалось от нее за неподобающее поведение, поэтому наш клыкастый питбуль до обморока боится всех кошек. Единственная, кто ни разу не получал от нее оплеуху, это Жюли. Йоркширская терьериха прибыла к нам в дом вместе со своей хозяйкой, няней Серафимой Ивановной, нанятой для близнецов. Жюли едва исполнилось несколько месяцев, она сейчас-то не превышает по размеру карманное издание детектива, а в то время и вовсе была крошкой. Клеопатра, воспитавшая в своей жизни безумное количество котят, очевидно, приняла Жюли за новую, невесть откуда взявшуюся дочку и принялась пестовать собачку. Она вылизывала Жюли, таскала, пока могла, за загривок по всему дому, грела по ночам и шипела на Снапа, пытавшегося поиграть с йоркширихой… Жюли выросла, но приемной матери не забыла. Собачку и Клепу связывает нежная дружба, их часто можно видеть на диване, спящих бок о бок. А кошка – это не человек. Она никогда не устроится на ночлег возле того, кто вызывает отрицательные эмоции.

Но и на солнце случаются пятна. Клепа не любит, когда ее заставляют делать что-то вопреки кошачьей воле. Впрочем, мы никогда не принуждаем ее, потому как знаем: Клеопатра способна отомстить мучителю. Нет, она не станет дергаться, царапаться и выть! Это выше ее достоинства. Клепочка попросту описает человека, дергающего ее за хвост.

– Это что? – повторил Борис, недоуменно разглядывая мокрые брюки. – Что?

– Говорила же, – хихикнула я, – не трогай кошку – и вот результат!

– Ну, пакость! – завопил режиссер и швырнул Клепу в кресло. – Ну и воняет, жуть!

Кошка, упав на подушку, коротко мяукнула. В ту же секунду, поняв, что мамочку обидели, Жюли кинулась на Бориса и, недолго думая, вонзила мелкие, но острые и крепкие зубы в щиколотку мужика.

– Ой, ой, ой, – завопил тот, тряся ногой, – пошла прочь, идиотка!

Но Жюли не отпускала добычу и злобно рычала, если бы она могла, то растерзала бы обидчика. Клепа преспокойно вылизывалась в кресле, но терьериха хотела отомстить по полной программе.

– Уйди! – заорал Боря и отшвырнул Жюли.

Та взвизгнула. Теперь возмутился всегда спокойный, даже апатичный Хуч. Жюли, его любимая женушка, рыдает от боли! Издав боевой клич, мопс кинулся на Борю и ткнулся тому в ноги. Режиссер, не ожидавший нападения, заорал.

– Сумасшедший дом!

Рукой он нащупал столик, схватил журнал «Четыре сезона», роскошное, толстое, шикарное издание, рассылаемое обеспеченным людям, и с треском опустил его на мопса. Хуч упал и завыл. Боря перевел дух и спросил:

– Они белены обожрались?

Я не успела ответить, потому что старая, слепая и глухая Черри, оскалив желтые, но довольно большие зубы, возникла перед режиссером.

– Э-э-э, – предостерегающе поднял руку с журналом Боря, – поосторожней!

Голос его прозвучал грубо и резко. И это было ошибкой режиссера. Черри вовсе не собиралась кусать мужика, она всего лишь его пугала. Но Снап, считающий дряхлого пуделя своей подругой, подскочил к Борису и издал громкое:

– Р-р-р.

– Убери их всех, – завопил постановщик, – немедленно!

Испуганный Федор предпочел выйти в коридор.

– Фу, Снап, – велела я.

Но ротвейлер продолжал рычать. Он у нас злится крайне редко, на моей памяти это случилось только один раз, когда Катерина пролила ему на спину кружку горячего какао. Но, видно, Борис просто капитально надоел Снапу. Крикливый, шумный, вечно с вонючей сигаретой во рту…

– Р-р-р.

– Прекрати, Снап, – приказала я, великолепно зная, что пес не укусит парня.

Но тут Жюли вновь кинулась на Бориса, тот принялся отбиваться журналом, задел Хуча, мопс вцепился в другую брючину. В процессе потасовки дерущиеся наступили на артритные лапы Черри, та мигом истерически зарыдала. Снап зарычал сильней, подскочил к Борису и ткнул его своей мощной головой под колени. Подкат был сделан по всем правилам. Взмахнув руками, постановщик рухнул на ковер. Падая, он задел журнальный столик, на котором, кроме газет, находилась еще тьма всяких вещей, а среди них огромный степлер. Канцелярская принадлежность оказалась на полу, рядом с задней ногой Снапа. Вернее, конечность ротвейлера пришлась как раз в то место, куда всовывают картонные листы, когда желают их скрепить. Рыдающая Черри шагнула вперед, нажала лапой на рычаг степлера, раздался щелк, из гнезда выскочила острая, железная скрепка и воткнулась в Снапа.

– У-у-у! – взвыл ротвейлер.

Услышав вой, вся стая, озверев, начала рвать брюки Бориса, я пыталась оттащить Хуча, Жюли и Черри, но безрезультатно. Они вырывались из моих рук и снова вцеплялись в то, что еще несколько минут назад было широкими вельветовыми джинсами. Снап плакал, пытаясь выкусить скрепку, Клепа и Фифина, подняв шерсть, шипели… Тут распахнулась дверь и влетел Банди. Увидев кучу малу, он решил, что в комнате происходит какая-то замечательная забава, для участия в которой его забыли пригласить. Бандюша ринулся в центр событий. Борис лежал на полу, пит наступил ему на живот когтистой лапой. Окончательно обозлившись, режиссер заорал, словно паровоз, несущийся сквозь туман:

– Пошли вон, уроды!

И это было его второй, роковой ошибкой. Наш Бандюша с детства панически боится громких звуков, и реагирует на шум всегда одинаково. Раздалось журчание.

– ……. – завизжал Борис.

Я постаралась сохранить серьезное выражение на лице, но, честно говоря, получалось с трудом. В эту секунду распахнулась дверь, появилась Зайка и сказала:

– А ну все вон, живо!

Собаки мигом оставили жертву и вынеслись в коридор. Боря сел.