Пьер Сувестр - Фантомас – секретный агент Страница 5

— Мне не нравится эта история, — объявил он. — Все дела, в которых замешаны офицеры, и особенно офицеры Второго бюро, крайне деликатны… Никогда не знаешь, куда они тебя заведут… Видите ли, господин комиссар, они руководят всей обороной Франции и… черт возьми!

Жюв внезапно замолчал, потом спросил:

— Скажите, мог бы я взглянуть на тело этого бедняги?

— Конечно! Но что вы хотите найти?

Комиссар проводил Жюва в один из залов, где на полу лежал труп капитана Брока. Чьи-то благочестивые руки зажгли свечу, и, отдавая должное рангу покойного, два стража порядка бодрствовали рядом, ожидая, когда тело унесут.

Жюв осмотрел труп.

— Вы сказали мне, комиссар, что профессор Баррель из Медицинской академии случайно присутствовал в момент кончины?

— Да, это так.

— Какую причину смерти он назвал?

Комиссар улыбнулся.

— Вот кстати, может быть, вы мне разъясните, дорогой мой Жюв, его диагноз. Профессор заявил, что смерть последовала в результате «явления торможения»… Что значит «торможение»?

Без всякого уважения к диагнозу мэтра, Жюв пожал плечами:

— Торможение, — повторил он, — это ученое, очень ученое слово…

— И что оно значит? — уточнил комиссар.

— Ничего не значит! Они называют так смерти, которых не могут объяснить… строго говоря, это надо перевести так: «смерть от страха»… от страха? Почему? Как? Человек, умирающий от страха, должен был вообще страдать от сердечной слабости, и в этом случае медицина говорит: смерть наступила в результате такого-то явления. Но «торможение»? Это термин, которым пользуются для смертей непонятных, необъяснимых… Это термин, с помощью которого наука скрывает свое незнание, когда не хочет его обнаружить.

На этот раз комиссар засмеялся.

— Итак, Жюв, вы приходите к заключению, что профессор Баррель объявил, что этот офицер умер от торможения, потому что на самом деле не знал причины его смерти?

— Именно!

Жюв отвечал устало и односложно. Он встал на колени и наклонился над трупом.

— Что же вы ищете? — спросил с любопытством комиссар.

— Причину этого «торможения»! — повторил Жюв, произнеся это слово с плохо скрываемым бешенством.

— Вы ничего не нашли?

Жюв внезапно встал и, повернувшись к полицейским, приказал:

— Разденьте этого мертвеца!

— Зачем это? — удивился комиссар.

— Это нужно для вашего рапорта.

— Вот еще! Зачем?

Жюв был раздражен, он потерял терпение.

— Вот для этого, — сказал он, указав пальцем на куртку офицера.

— Для этого? Для чего? Я ничего не вижу.

— Вы ничего не видите, потому что плохо смотрите… Давайте, господин комиссар, наклонитесь и рассмотрите эту маленькую царапинку на сукне…

— Да, ну и что?

— Это вам ни о чем не говорит?

— Нет, клянусь честью!

— Разденьте труп! — повторил свое требование Жюв. Потом, повернувшись к комиссару, прибавил: — Мне это говорит о том, что человек был убит выстрелом из ружья или револьвера.

— Ну, что вы!

— Вот увидите…

— Но одежда не порвана…

Жюв засмеялся.

— Господин комиссар, — сказал он, — вы не должны упускать из виду, что оружие с большим проникающим действием, стреляя снарядами малого диаметра, нарезными, оставляет на тканях почти незаметные повреждения. Пуля проходит так быстро, что нити ткани не рвутся, а как бы раздвигаются, а после прохождения пули снова сдвигаются, и это можно вообще не заметить, если не исследовать так внимательно, как я это только что сделал… А кроме того… взгляните!

Как только полицейские расстегнули жилет офицера, показалась рубашка, залитая у сердца кровью.

Подойдя, Жюв продолжал свои объяснения:

— Так вот я и говорю, что пуля малого диаметра, обладающая большой проникающей силой, вызвала немедленную смерть, нанеся рану, которая мало кровоточила, настолько точно она была нанесена.

Комиссар запротестовал:

— Но это невероятно! Как мог этот человек покончить с собой так, что никто этого не заметил? И револьвер его не был найден? И все это произошло в тот момент, когда он высунулся из машины, чтобы дать инструкции шоферу?

Жюв, казалось, не был расположен отвечать. Однако, помолчав, он дружески взял комиссара полиции за руку и попросил:

— Нельзя ли нам вернуться в ваш кабинет, я хотел бы сказать вам пару слов.

Удостоверившись, что двойная дверь кабинета плотно закрыта, и никто не может их слышать, Жюв, опершись обеими руками о бюро и глядя прямо в лицо комиссара, начал:

— Господин комиссар, мы с вами одного мнения об обстоятельствах этого инцидента, не правда ли? Этот офицер умер от пули в сердце в момент, когда он проезжал по площади Этуаль, точнее, в момент, когда он высунулся из окна машины, — и никто не видел этого и не слышал?

— Да, Жюв, это так… Это самоубийство непостижимо!

— Это не самоубийство, господин комиссар…

— Что же это?

— Преступление!

— Преступление? Да вы с ума сошли!

— Этот человек был убит выстрелом из ружья с далекого расстояния! Именно из ружья, потому что револьвером нельзя было бы действовать с такой точностью… Выстрел из ружья, сделанный издалека, ибо площадь Этуаль была полна народу, но никто не видел убийцу… Вы кое о чем забыли, господин комиссар, а это очень важно. Убитый — офицер, офицер Второго бюро, офицер, который в момент своей кончины вез важные бумаги, одной из которых недостает! Это не только говорит о преступлении, но дает нам и его мотив!

Еще более пораженный, комиссар молча смотрел на Жюва; наконец, он проговорил:

— Но это невозможно! Совершенно невозможно! Повторяю вам, Жюв, вы все это выдумали! Вы забываете, что ружейный выстрел производит шум!

— Нет, господин комиссар! Теперь есть оружие совершенно беззвучное, например, ружья, которые стреляют более, чем на 800 метров, и при этом ничего не слышно, кроме сухого щелчка.

— Но, в конце концов, Жюв, подобные преступления бывают только в романах. Ведь преступник должен был стрелять, находясь в толпе… Кто же обладает такой немыслимой смелостью? Какой бандит рискнул бы на это?

Жюв стоял теперь перед комиссаром полиции очень спокойно и, скрестив руки, казалось, бросал ему вызов, как бы предвидя, что встретит в нем обычное недоверие.

— Вы спрашиваете меня, какой преступник может решиться на такое? Какому преступнику может удасться это убийство? Господин комиссар, я знаю лишь одного подобного преступника… Его имя — синоним изобретательности, всех безумных покушений, всех жестокостей…

— И кто это?

— Это… это…

Но Жюв вдруг замолчал, будто испугавшись слова, которое собирался произнести.

— Черт возьми! — сказал он. — Если бы я знал имя преступника, я арестовал бы его…

В ту минуту, когда несчастный капитан Брок рухнул на сиденье своей машины, насмерть сраженный таинственной пулей, Бобинетта, не подозревая о том, что случилось с ее любовником, продолжала свой путь, давая указания водителю.

— Вы меня высадите в аллее, которая проходит за Китайским павильоном, — приказала она.

Поздние лучи солнца еще освещали Булонский лес, но гуляющие уже спешили к городу, не желая оставаться здесь в холодное время сумерек. Бобинетта, расплатившись с таксистом, вступила на маленькую тропинку, идущую вдоль аллеи.

Молодая женщина, казалось, наслаждалась своей быстрой, вольной, независимой прогулкой. Вскоре, однако, она замедлила шаг. С одной стороны аллеи была пустая скамья; Бобинетта проверила время по своим часам и села, вглядываясь вдаль.

— Мы оба точны, — пробормотала она, издалека узнав направляющегося к ней человека.

К молодой женщине приближался жалкий старик, согнувшийся под тяжестью объемистого аккордеона. Ему могло быть лет шестьдесят, но из-за длинной белой бороды, которую, видно, никогда не подстригали и не заботились о ней, бороды, закрывавшей половину его лица, из-за седых усов и длинных, как у художника, волос, которые скрывали лоб, он казался гораздо старше.

Нищий? О, нет! Этот человек, несомненно, с негодованием отверг бы такое предположение, не допуская и мысли, что он мог бы жить на подаяние! Разве его аккордеон не доказывает, что у него есть постоянные средства к существованию? Он считал себя музыкантом. Весь этот квартал Парижа знал его, бедного старика, бродячего музыканта, переходящего из одного двора в другой, чтобы устало играть модные романсы, безразлично с какими мелодиями и ритмами, красивыми или безобразными.

Никто не знал его настоящего имени, его называли Вагалам — меланхолик, потому что его музыка своими жалобными нотами действительно навевала грусть на тех, кому доводилось ее послушать.

Вагалам — истинно парижский тип, один из тех странных и вместе с тем классических персонажей, с которыми часто сталкиваешься на тротуарах, людей, которые всем известны, но никто, тем не менее, не знает точно, кто они такие, как живут, куда идут и откуда приходят…