Наталья Александрова - Шашлык из трех поросят Страница 5

Ведь Катька говорила, что здесь будет выставка современного искусства, а такие вышитые картины были в моде лет пятьдесят назад, если не больше. Помню, моя бабушка на досуге вышивала уменьшенную копию картины «Витязь на распутье». Она занималась этой вышивкой несколько лет, но ей и тогда не приходило в голову выставлять свое рукоделье в выставочном зале!

— Тс-с! — Ирина прижала палец к губам. Во-первых, православие — это очень актуально.

А во-вторых, Катька мне все объяснила: эта старушка, автор вышивок, у нее, кстати, очень соответствующее имя — Евдокия Лукинична, так вот, она в большой дружбе с отцом Онуфрием, настоятелем Коневецкого собора, и настоятель из церковных средств оплатил проведение выставки. Кажется, это с ним она сейчас разговаривает…

— А! — Жанна понимающе кивнула. — Спонсор! Ну тогда все ясно!

Торопливо миновав произведения престарелой вышивальщицы, подруги невольно затормозили. Им показалось, что они попали в цех металлургического завода или, по меньшей мере, в авторемонтную мастерскую. Часть галереи, в которую они попали, была заставлена конструкциями, сваренными из стальных трубок, балок, заржавленных металлических полос и деталей от различных устройств и механизмов. Посреди этого царства металла стояла женщина лет тридцати в платье, изготовленном из блестящих алюминиевых пластин, в кожаном летном шлеме и тяжелых ботинках на десятисантиметровой платформе. Около этой дамы сгрудилась целая толпа журналистов, наперегонки щелкающих фотокамерами, протягивающих к ней микрофоны или торопливо строчащих что-то в блокнотах.

— Эта композиция, я называю ее «Последний из металлоидов», изображает мыслящего робота, выжившего после ядерной катастрофы. Это сочетание заржавленного, изъеденного коррозией металла и блестящих хромированных деталей говорит нам о противоречивых чувствах, наполняющих его душу при виде догорающих руин человеческой цивилизации.., а эта цепь, которую мы видим в левой части композиции, символизирует глубокую, нерасторжимую связь последнего из металлоидов с вымершим человечеством…

— Хорошо излагает, — прошептала Жанна на ухо подруге, — а эта самая «нерасторжимая связь» в левой части мыслящего металлоида тебе ничего не напоминает?

— Ой! — восхитилась Ирина. —'Это же цепочка от старого унитаза! Когда я была маленькой, бачки устанавливались наверху, под самым потолком, и сбоку свисала точно такая цепочка с фаянсовой бомбошкой, за которую нужно было дернуть, чтобы спустить воду!

— Точно! — подтвердила Жанна. — Интересно, где она эту цепочку раскопала? Их, наверное, уже лет сорок нигде не бывает!

Журналисты, плотным кольцом окружавшие «железную леди», ловили каждое ее слово и непрерывно фотографировали.

— Это и есть Антонина Сфинкс, — прошептала Ирина, — великая и ужасная! А самое ужасное в ней то, что она сейчас с Катькиным бывшим мужем…

— Что — сейчас? — переспросила Жанна.

— Ну ты, Жанка, прямо как с луны свалилась! Совершенно не интересуешься жизнью богемы! Она живет с ним…

— Замужем за ним, что ли?

— Ну, не то чтобы совсем замужем, но практически да.

— Пойдем тогда скорее отсюда, нам тут нечего делать! — Жанна пригнулась, как опытный солдат под обстрелом, и проскользнула мимо Антонины и окружающих ее журналистов.

Следующая часть галереи была отведена под Катину экспозицию.

По стенам были развешаны яркие панно, после металлоконструкций Антонины Сфинкс, показавшиеся подругам особенно привлекательными. Особенно красивым было одно, изображавшее двух всадников, мужчину и женщину, медленно едущих на арабских конях по ночному саду. Над головой прекрасных всадников сияли две лиловые звезды, свет которых наполнял всю картину.

Катя стояла под этим панно и грустно оглядывалась. Возле нее не было ни зрителей, ни журналистов. Ее разноцветная прическа, напоминающая веселый светофор, удивительно контрастировала с печальным выражением лица, и даже полосатое платье не спасало.

— Ой, девочки, хорошо, хоть вы пришли! обрадовалась она при виде подруг — А то я стою тут в гордом одиночестве, как стойкий оловянный солдатик…

— А теперь мы будем, как три тополя на Плющихе, — ляпнула Жанна.

Ирина толкнула ее кулаком в бок и жизнерадостно защебетала:

— Не переживай. Катюша, еще просто мало людей пришло, выставка только открывается!

Скоро набегут и зрители, и журналисты, яблоку негде будет упасть! А твои работы лучше всех, никакого сравнения! Так что тебе гарантированы самые блестящие отзывы!

— Не утешай меня, — вздохнула Катерина. Я же вижу, какая толпа возле Тонькиных железяк., скажи честно — тебе-то самой мои панно нравятся?

— Очень! — искренне воскликнула Ирина. Они такие жизнерадостные, такие яркие! Мне как-то сразу легче стало на душе! Особенно мне вот это нравится, — и она показала на всадников.

— Правда? — Катя зарделась. — Это самое последнее, я его буквально накануне выставки закончила.., оно мне и самой больше всех нравится! Правда, последняя работа всегда кажется самой лучшей…

— Ну и хорошо! — с напускной жизнерадостностью воскликнула Ирина. — Самое главное, чтобы тебе самой нравилось! Мнение равнодушной толпы ровным счетом ничего не значит. Художник — сам высший судья своим творениям. Не помню, кто это сказал…

— Наверняка какой-нибудь неудачник, которого обошли ежегодной премией… — проворчала Катя, — хорошо тебе говорить, твои книжки расходятся большими тиражами, и пресса тебя замечает, а ко мне хоть бы один журналист подошел.., а вон, посмотри, вокруг Антонины журналисты так и вьются.., что они находят в ее "ломаных мясорубках?

— Подержанных газонокосилках! — подхватила Ирина.

— Вышедших из строя унитазах! — внесла свою лепту Жанна.

— А все-таки около нее толпа… — вздохнула Катя, — девочки, а что она все время на меня шипит, как беременная кобра, прямо ядом плюется?

— Ну Катя, я просто поражаюсь твоей наивности, неужели ты не понимаешь? — фыркнула Жанна. — Ведь твой бывший теперь с ней…

— Ну и что? Вот если бы наоборот — тогда еще можно понять.., и вообще, мы с Шуриком очень мирно расстались.., совершенно без скандала, как интеллигентные люди…

— Ты так считаешь? — возмутилась Жанна. Ты уже забыла, что он тебя загнал в глухую, дремучую коммуналку! Твой Шурик — самый настоящий козел и первостатейный жлоб!

— Да ладно, я на него зла не держу! Тем более, теперь я замужем, у меня все хорошо! У меня есть Валик…

Жанна хотела сказать, что муж, годами кочующий по африканским саваннам с дикими племенами — вряд ли то, о чем мечтает каждая нормальная женщина, но Ирина заблаговременно прочла ее мысль и ткнула локтем в бок. Жанна охнула и покосилась на подругу, буркнув недовольно что-то насчет некоторых тетех, святость которых граничит с глупостью.

— А кто это там приехал? — оживленно проговорила Ирина, чтобы перевести разговор на менее опасную тему.

Возле входа в галерею действительно наметилось явное оживление. К дверям с озабоченным видом пробежал администратор, откуда-то появились крепкие ребята с профессионально непроницаемыми лицами, журналисты покинули Антонину Сфинкс и потянулись ко входу.

Двери широко распахнулись, и в зале, в окружении небольшой свиты, появился высокий черный человек.

— Это атташе по культуре Кот-де-Леон, — прошептала Ирина, — в газетах писали, что он собирается посетить эту выставку.

— Какой кот? — удивленно переспросила Катя.

— Тундра! Это страна такая в Африке — Кот-де-Леон! Уж тебе стыдно не знать, у тебя же муж — главный специалист по Африке…

— Действительно… — Катя расстроилась, — а ведь у меня самой в школе была пятерка по географии, но что-то я такой страны не помню.., а этот атташе очень прилично выглядит, и одет в смокинг, а не в национальный костюм из шкур и перьев…

Атташе неторопливо прошел мимо ностальгических вышивок, ненадолго задержался возле металлоконструкций Антонины Сфинкс и наконец подошел к Катерининой экспозиции.

Вслед за ним двигалась небольшая группа его сотрудников, чуть сзади держались журналисты. Но атташе, конечно, очень выделялся среди своего окружения и вообще среди всех посетителей выставки. Он выделялся среди них, как породистый арабский скакун среди заморенных кляч, как борзая среди стаи дворняжек.

Он был высок и строен, как пальма. Он был черен, как безлунная африканская ночь. Отлично сшитый смокинг облегал его, как вторая кожа. Зубы атташе сверкали, как тридцать две превосходные жемчужины. Белки его глаз отливали предрассветной голубизной.

Неожиданно атташе замер перед панно с двумя всадниками в благоухающем ночном саду и возбужденно заговорил на незнакомом гортанном языке. В его монологе постоянно повторялись два слова: унга вароси. Может быть, они звучали не совсем так, но ничего более похожего европейский слух трех подруг не мог изобразить.