Дарья Донцова - Вулкан страстей наивной незабудки Страница 50

– Обычно, я не разглядывала ее внимательно, – призналась Галина.

– Но в ванной девочку мыли? – не успокаивалась эксперт.

– Руки-ноги да, а голову нет, – вспомнила Галина, – да и не до того мне было. На кухне Никита лежал. С раной на шее. Ужасной. От уха до уха! Тесак у меня острый, как бритва, широкий. Боже!

Гортензия встала.

– Дайте мне сказать. Иначе дело обстояло. Мать ушла. Дверь хлопнула. Я обрадовалась, потому что хотела позаниматься музыкой. Купила в магазине тайком учебник по сольфеджио, работала с ним, когда дома родителей не было. В квартире, кроме Никиты, еще находилась Кара.

Гортензия повернулась к подруге.

– Ты помнишь?

– Да, – ответила та, – я через пару секунд после Галины Сергеевны ушла.

Горти посмотрела на меня.

– Именно так. Я Карину провожать не пошла, я никогда ее до двери не доводила. Открыла учебник, начала читать, вдруг… грохот, звон и такой звук, словно мешок уронили. Слух у меня стопроцентный, я поняла: в кухне что-то упало. Встала, споткнулась об угол ковра, плюхнулась, вскочила и в коридор вылетела. Смотрю, мама моя из квартиры выскакивает, дверь закрывает.

– Нет! – возмутилась старшая Моисеенко. – Ты не могла меня видеть, я уже в сквере с папой сидела, ушла до Карины. Еще сказала вам, перед тем как уйти: «Буду кухню мыть, дверь запру, не лезьте ко мне, а тебе, Кара, пора домой».

– Ой, да ладно, небось ты вернулась потихоньку, – отмахнулась Гортензия, – я еще удивилась. На тебе был халат темно-коричневый, ты его всегда надевала, когда на кухне толкалась. Что, и про дурацкую одежду я тоже сейчас выдумала?

– Это нет, – признала Галина Сергеевна, – я аккуратная, и дома никогда халдой не ходила, носила и ношу платья хорошие. Когда готовишь, можно испачкать вещь. Передник рукава открытыми оставляет, и всю грудь за ним не спрячешь. Мне пришла в голову мысль: заведу-ка шлафрок. Очень удобно. Накинула его, подпоясалась, и возись с тестом-фаршем. Если муж домой не вовремя вернулся, я халат с плеч долой и в момент становлюсь красавицей.

– Отличная идея, – одобрила Аня, – возьму ее на вооружение.

– И платок в цвет был, – продолжала Галина, – волосы у меня богатые даже сейчас, а раньше их вообще на трех овец хватило бы, копна на плечи падала. Но волос даже очень любимой женщины неприятен в супе. Поэтому я пользовалась косыночкой, спокойно варила-жарила.

– Не стану спорить, – заявила Горти, – она не врет, но я четко видела фигуру в халате и косынке, которая на лестницу выбежала. Ой, я так испугалась! Кинулась на кухню. А там! Миска с печенью на полу, весь фарш вывалился, Никита лежит, горло у него…

Гортензия схватилась за грудь.

– Слов нет. Я же маленькая была, тринадцать лет всего, подумала: брату помочь надо. Нагнулась над ним… спросила: «Кит, можешь встать?» А у него… глаза… такие… я поняла: вот она, смерть. Зачем-то нож схватила, который рядом валялся, в детскую убежала, на кровать залезла, оцепенела. Потом мама пришла, обняла меня, сказала: «Прости, прости, я не хотела, чтобы так вышло». А я ничего произнести не могла, язык заледенел. Я не трогала брата. Руки-ноги испачкала, потому что около его тела находилась. Мать убила Никиту. Я видела ее!

– За дверь выходила Галина Сергеевна? – уточнил Валерий.

– А кто еще? – удивилась Гортензия. – Халат мамин, ее платок. Дома никого больше не было.

– Лицо уходившей вы видели? – продолжал Крапивин.

– Я стояла в коридоре, она на лестничную клетку выскакивала, я в спину ей смотрела, – протянула Горти.

– Вспомнила! – подпрыгнула Галина. – Я, когда муж из автомата у метро позвонил, бросила печенкой заниматься, халат и косынку повесила на крючок у двери в кухню и ушла. Потом этот ужас начался. Не до готовки было. Я только через неделю вспомнила про халат и… не нашла его. Он исчез вместе с косынкой.

– Мама, – устало произнесла Гортензия, – тебе не надоело прикидываться? Ты нацепила халат, чтобы не измазаться, убила Никиту и убежала. Я сначала в шоке была, потом поняла: Никита тебя довел, вот ты и повела себя так, как генетика подсказала. Если ты из семьи маньяков, то рано или поздно человека жизни лишишь. Папа умер, мать сейчас в разнос пойдет, еще кого-нибудь зарежет, ее поймают, вылезет на свет правда, мне покоя не будет. Лучше буду ее стеречь. Ведь мама призналась в убийстве, шептала мне: «Прости, прости, не хотела, чтобы так вышло». Почему она извинялась?

– Горти, что за чушь ты несешь? – заплакала Галина. – Кто кошку убил в санатории и в свой сарафан завернул?

– Вон чего вспомнила, – поморщилась дочь. – Я пошла ночью купаться, а у меня одежду украли. Любая нормальная мать поверила бы своему ребенку. А ты мне скандал закатила. Зачем? Ответ: хотела меня довести до драки. Звезданула бы я тебя за то, что ты меня такой, как Никита, считаешь, и усе! Отдала бы меня в интернат, а сама твори, что хочешь. Но я не поддавалась на твои провокации. Терпение лопнуло только с появлением Клебанова. Ты рассказала Татьяне, что убеждала меня отдать свою часть клиники мужу? Дескать, Игорь очень умный, он для меня много заработает. И свою долю на Клебанова небось перевести хотела!

– Нет, – возмутилась Галина, – мой пятьдесят один процент по завещанию отходит Каре, они с мужем после моей кончины о клинике позаботятся. Твой отец мне на один процент больше, чем тебе, отписал.

Эдита застучала по клавишам ноутбука.

– Подвожу итог, – сказал Александр Викторович. – Галина Сергеевна считает дочь убийцей Никиты, знает, что она внучка маньяков, и не отпускает девочку от себя ни на шаг, чтобы не случилось беды. Гортензия считает мать убийцей Никиты, знает, что она дочь маньяков, и не отпускает ее от себя ни на шаг, чтобы не было беды. Галина волнуется, что будет с дочерью после ее смерти, поэтому придумывает замужество с Клебановым и начинает давить на Гортензию.

– Да, да, – зашептала младшая Моисеенко, – она каждый день истерики закатывала, требовала: «Хочу видеть тебя супругой Игоря».

– А вы хотели петь? – спросил Ватагин.

– Больше всего на свете, – выдохнула Горти, – муж мне не нужен. И дети тоже. Плохая генетика у них будет. И я решила убежать! К черту мать! Пусть всех поубивает. Больше не желаю ее стеречь и бояться, что правда про Раскольниковых на свет вылезет. Я карьеру певицы начала! Филипп Несмеянов меня послушал и подписал контракт.

– Как вы с ним познакомились? – удивилась Аня. – Ходили везде только с мамой или Кариной.

Гортензия тяжело вздохнула.

– Порой мне удавалось мать одну оставить в квартире, я боялась, конечно, но иначе могла с ума сойти.

– Тюремщик стережет заключенного, но и сам с ним за решеткой сидит, – кивнул профайлер. – Так где вы свели знакомство с Несмеяновым?

– Не помню, – соврала Горти.

– Думаю, вас кто-то друг другу представил, – продолжал Александр Викторович. – Ни вы, ни Филипп не стали бы общаться с незнакомыми. Кто этот благодетель, а?

Гортензия насупилась.

– Какая разница? Не ваше дело! Я взрослая, имею право распоряжаться собственной жизнью. Не помню!

– Вы подумайте, – попросила Буль, – а я пока кое-что объясню.

Люба встала, подошла к доске, взяла фломастер и начала чертить, приговаривая.

– Когда горло перерезают тесаком, то кровь взлетает фонтаном. Убийца в секунду пачкается, как правило, он не успевает отскочить и оказывается весь измазан: руки, лицо, волосы, одежда. Сердце не сразу прекращает работу, оно бьется, выталкивая кровь из системы. Но у девочки, по словам матери, только руки-ноги были измазаны, и понятно почему, она ходила по кухне, наклонялась над телом, дотронулась до покойного.

– Не думаю, что Гортензия лишила жизни брата, – вмешался Ватагин, – все ее дальнейшее поведение свидетельствует об ином. И сомневаюсь в виновности Галины Сергеевны. Она, совершив ужасный поступок, не смогла бы пойти в сквер и беседовать с мужем. Не тот у нее склад психики. Некоторые дети маньяков гордятся своим родителем, обожают его, стараются повторить «подвиги» отца. И в этом случае можно говорить о дурной наследственности, но Галина Сергеевна строила свою жизнь так, чтобы не превратиться в Марину Степановну, Сергея Петровича или Николая. Это ее самый большой страх, стать такой, как они. Я не верю, что мать лишила жизни сына.

– Думаю, ни Гортензия, ни Галина Сергеевна не виноваты. Александр, помните дело Браткиных, – подала голос Буль.

– Конечно, – кивнул Ватагин, – этот случай описан в разных научных работах. Даже диссертация на эту тему есть. Семья из трех человек. Борис – муж, Елена – жена, Вера – сестра Елены. Последняя – лежачий инвалид, родственники за ней ухаживали много лет, устали, измучились, никогда вместе никуда не ходили. В день пятнадцатилетия свадьбы Борис говорит Елене, что приготовил ей сюрприз, и зовет жену в магазин, чтобы купить ей колечко. Вера впервые остается одна. Пара идет на рынок в Лужники, и там они друг друга теряют. Важная деталь: Браткины живут на Ленинском проспекте, им до стадиона пять минут пешком. Супруги ищут друг друга больше часа, в конце концов встречаются, приобретают кольцо, возвращаются домой и видят, что Вера задушена. Борис думает, что больную сестру убила Лена, а жена считает виновным мужа. Они обожали друг друга, но никогда не разговаривали откровенно. Это основная беда всех супружеских пар: неспособность откровенно беседовать, выложить партнеру, что у тебя на душе. Американцы бегают к психотерапевтам, европейцы горстями глотают антидепрессанты, русские пьют водку. Но почему-то никто не хочет просто обсудить свои проблемы с домашними. Браткины тайком хоронят Веру, три года пытаются жить нормально, потом Елена принимает большую дозу снотворного, ее откачивают, и она признается врачу, что живет с мужем-убийцей, знает, что он задушил Веру ради нее, хотел избавить ее от камня на шее, но Лене страшно, плохо… Затевается следствие, Борис объясняет полицейским, что Елена лишила жизни Веру ради него… И в конце концов истина торжествует. Несчастного инвалида на тот свет отправил сосед по подъезду, он знал, что Браткины недавно продали дом в деревне, получили приличную сумму денег… дальше нам неинтересно. Похоже, у вас та же ситуация. Мать считала виновной дочь, а та…