Артур Кангин - Хроника гениального сыщика Страница 51

— С этим мы как-нибудь разберемся, — оскалился герр президент. — Дорога в тысячу ли начинается с первого шага.

— Ай, была ни была! — с привизгом крикнул Ебитович, содрал с макушки президента венец и бросился вон.

— Вы видели это? — изумился Абрамкин.

— Мы остановим Иудушку, — ладонь Рябова потянулась к потайной кобуре.

— Не надо! Достаточно одного звонка.

Звонка не хватило.

Нургаляйкин утек. Как пояснил Абрамкин, тайными кремлевскими подвалами.

Спутниковая съемка зафиксировала Ебитовича через пару часов в подмосковном лесу. На его поимку были брошены элитные силы спецназа. Беглец же успел где-то надежно схорониться, то ли в берлоге, то ли в дупле.

Абрамкин вытирал лицо носовым платком с президентской монограммой:

— И зачем ему корона в лесу? От кого он там хочет услышать божественную истину? От медведя? От белки?

Рябов мужественно заиграл желваками:

— Он крейзанулся…

Вот уже трое суток мы находись в кремлевских апартаментах, на всем готовеньком. Убойное питание, турецкая баня, махровый халат. Ни на минуту нельзя было оставлять президента с самим собой. Он вновь мог нырнуть в пучину каталепсии.

И надо сказать, за эти два дня с Абрамкиным произошла кардинальная метаморфоза. Он лично проводил заседания правительства РФ. Отправил в отставку премьера. Десяток тузов-управленцев получили коленом под зад.

— Я уничтожу глистократию! — упрямо шептал президент.

Дабы чем-то занять себя, Рябов играл на раскладном саксофоне дивно синкопированную мелодию «Когда святые маршируют». Я же в походном ноутбуке штудировал статьи о внематочной беременности. Как-никак, я акушер, повитуха.

После разгона кабинета министров Юрий Абрамкин зашел в нашу угловую комнатушку, рядом с Овальным кабинетом.

— Я вот чего, ребятушки, не понимаю… Использовали ли эту корону наши предки по назначению или же нет?

— Шейка матки… — упрямо зубрил я статью.

Зазвонил президентский мобила. Абрамкин рывком поднял его к уху.

— Алло? Вас понял.

Потом пояснил нам:

— Нургаляйкин вернулся.

Ебитович пришел обтрепанный, как Маугли. В одной рванине. И без венца.

Попросил лист бумаги и ручку.

Каллиграфическим почерком написал заявление об отставке.

— А где корона? — взметнул бровь Абрамкин.

— Медведь отобрал. Косолапый…

— Зачем же медведю корона?! — взвизгнул я. События явно приобретали крен нехороший.

Рябов прикоснулся к потайной кобуре браунинга.

— Теперь надо ждать неадекватного поведения подмосковных животных.

— Верни, сука, корону! — с людоедскими интонациями попросил президент.

— Я вам не егерь… С топтыгиными не на короткой ноге! — огрызнулся Ебитович.

— Верни, говорю!

И тут в дверь входит Ф. Ф. Медведкин, с венцом на макушке.

— Я же тебя отправил в отставку?! — обалдел президент.

— Я из потомственных егерей, — оскалил зубы Медведкин. — С косолапыми на короткой ноге. Сам отдал.

— Ай, молодца! — обнял отставника Абрамкин. Забрал корону.

— Верните меня в предсовмины. А шею сверну глистократии.

— И верну!

Нургаляйкин подошел к малахитовому столику, взял свое недавнее заявление об отставке, порвал его на мелкие куски.

— И меня верните! Я стану родным братом Медведкину. Я не садист, я хороший.

— Верну… — расплакался президент. — Вы гляньте, какие люди?! Орлы!

— Думаю, о глистократии теперь можно забыть, — на выходе из Спасских ворот сказал я Рябову.

— Ах, Петя, Петя… — иронично скосился на меня гениальный сыскарь.

Глава 64

Кротовьи очки

Как-то после музицирования на раскладном саксофоне сыщик Рябов резко спросил:

— Петя, а вам известно, что все гении сумасшедшие?

Я чуть не подавился утренней овсянкой.

— По-моему, это чудовищное преувеличение?

— А как же Ван Гог, отрезавший себе ухо? Эдгар По, умерший под забором?

— Это частности.

— Слабо же вы знаете историю… Понимаете, дорогой акушер, когда природа дает человеку чего-то слишком много, она требует возврат долга. Причем с грабительскими процентами.

Рябов оттер перламутровый мундштук саксофона клетчатым платком с монограммой частного сыскного агентства «Радуга».

— Почему вы об этом заговорили? — заиграл я желваками.

— Вчера видел интервью с председателем Центробанка.

— Павлом Гусем?

— Ага. Он обронил весьма странную фразу, мол, деньги — зло. Если уничтожить деньги, коррупция сама собой сойдет на нет.

— Мечты утописта.

— Если не припадок паранойи. А ведь Павел Гусь, без сомнения, фигура исключительно гениальная.

— Он зачем-то собирает марки немецких нацистов. Вяжет носки из шерсти тонкорунной овцы.

— Не только это. С отличием закончил Гарвард. Поднял Россию с колен, выплатив международному фонду все долги.

— Постойте, Рябов! Вот вы, например, очевидный гений. Назвать же вас безумцем у меня не повернется язык.

Зазвонил телефон. Опережая Рябова, я схватил трубку.

— Алло! Это Юрий Абрамкин. Ваш президент. То есть, президент РФ. Что, впрочем, одно и то же.

— Очень приятно… — почтительно сглотнул я слюну.

— Вы слышали, какую поганку по зомбоящику загнул Павел Гусь? Предлагает, зараза, всю наличность, до копеечки, прилюдно сжечь на Красной площади.

— Зачем? — сыщик безапелляционно выдернул у меня трубу.

— В целях борьбы с коррупцией и подростковыми суицидами.

— Что вы решили?

— Сначала я его хотел отправить в отставку, а потом в трижды орденоносную клинику имени Кащенко. Ночь не спал. Кусал подушку. Потом как озарило. А если попробовать? Как говорят в народе? Бог не выдаст, свинья не съест.

— От нас хотите чего?

— Быть рядом на стреме. Вы со своим гениальным умом…

— Ой, не надо!

— Я тоже лесть не люблю. Так вот… Чуть что не так, сразу дадите мне отмашку. И мы повернем оглобли назад.

— Главное не перейти точку возврата, — нервно поежился я.

— Короче! Первая партия бабок будет сжигаться в воскресенье, в 12.00. У Лобного места. Жду!

— Казнь денег?

— Именно! Я дал приказ ангажировать все возможные СМИ. Как отечественные, так и забугорные.

Президент отсек линию.

— Чао… — на автомате пробормотал я.

К Лобному месту подъехали пять КАМАЗов, груженых наличностью. Причем только рублями.

Часы на Спасской башне с тяжкой внушительностью пробили полдень.

Юрий Абрамкин лично щелкнул китайской зажигалкой с изображением шанхайской гетеры.

Новехонькие пачки бабла горели скверно. Слишком плотно стянуты, нет кислорода. Если не верите, испытайте сами.

Павел Гусь подошел к дымящейся куче и пошевелил ее страсбургским зонтиком.

Патриарх всея Руси перекрестил разгорающийся костер полупудовым крестом с изысканными камнями Сваровски.

Огонь взялся горазд веселей.

Я наклонился к чуткому уху инспектора:

— Не догоняю, почему пипл не ломится за деньгами?

— Видимо, все очень горды. И в памяти жива сцена сжигания наличности в камине. Помните роман «Идиот» Достоевского?

— Безумная Настасья Филипповна?

— Точно.

К нам подошел Павел Гусь, сокрушенно разглядывал обгоревшее острие зонтика.

— Как вам фиеста?

— Бьютифул! — вспомнил я забытый английский.

— По мне, так тоже. Русаки ведь очумели от бабла. Нужна для затравки прививка, а потом и тотальное излечение.

К нам шагнул президент:

— Россия, как птица Феникс, воскреснет из пепла.

— Богоугодное дело совершаете, сыночки, богоугодное, — к нам подоспел патриарх Ферапонт.

— А почему сжигаются исключительно русские деньги? — дернул Рябов плечом.

Павел Гусь оживился:

— На забугорные денежки мы закупим народу одежу и продовольствие.

— Не только! — встрял президент. — Мы приобретем лучшие западные заводы и технологии.

Жена президента, Алина Борисовна, заслышала разговор, подплыла. Поправила черную бретельку лифа.

— Россиянам надо дать не рыбу, а удочку, — сощурившись, откомментировала.

— Спиннинг? — уточнил я.

— Вроде того.

Языки пламени поднимались все выше и выше. Становилось жарко.

«И зачем только Гусь взял зонтик? — озадачился я. — На небе ни облачка».

Рябов отмахнул от лица дым ассигнаций, достал из весеннего макинтоша пачку «Кэмела», щелкнул зажигалкой с раздевающейся жительницей Сан-Франциско.

— Все это так… Однако как вы поступите с валютой, коя осталась на руках граждан?

— Попросим сдать ее, — усмехнулся Абрамкин.

— Держите карман шире! — иронически всплеснул я руками.

Президент РФ посуровел:

— Тогда придется прибегнуть к карательным мерам. Государство же оно, как мать. Гладит-гладит по головке, а чуть что не так — хлабысь — по жопе ремнем.