Кондратий Жмуриков - Следствие ведут дураки Страница 65

«Арагви»… Осип! Так Осипа же убили! И Жодле… и Флагмана с двумя охранниками. И все это сделал один и тот же человек.

…Или дьявол?

Иван Саныч глухо застонал. Положение его было жутким, иначе не назовешь. Осип был мертв. Его убийца, он же убийца Жодле, Магомадова и Флагмана, растворился в каменных джунглях Питера. Астахов остался совершенно один, без денег, без ключей (от квартиры, где упомянутые деньги лежали), без Осипова умения открывать квартиру без ключей. Под дамокловым мечом федерального розыска и одновременно угрозы со стороны братвы, один из «авторитетов» которой принял в голову пулю, верно, предназначенную Астахову. Он не представлял, что же, собственно, ему делать. Он не мог поручиться за то, что после всего происшедшего отец не сдаст его.

Просто потому, что отныне Иван Саныч не мог поручиться ни за что.

Астахов дернул ногой. В нос ему ударил омерзительный запах, определенно исходивший от какой-то отвратительной зеленовато-серой слизи из серии «смерть фашистским оккупантам». Этой слизью, носившей определенно ассенизационный характер, была перепачкана левая штанина. Иван Саныч сиротливо шмыгнул носом, горбясь, присел на бордюр; проползающий мимо гражданин, икая, осведомился, который час, и Астахов, не глядя на него, бесцветно ответил:

— Все равно — уже поздно…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ: ПОСЛЕДНЯЯ. ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ, ИЛИ СОNTE DE MAURGEAU

Небо насморочно клокотало, кашляло и чихало. По взлетным полосам, затянутым лужами, танцевали фонтанчики воды от падающих капель. Где-то там, в простуженном овсяном киселе неба, грипповал хор ангелов, уныло завывая и распространяя дождевую тоску, холод и сырость. В эту откровенно нелетную погоду аэропорт Шарль де Голль тем не менее принимал авиалайнер, следующий рейсом Берн — Париж.

На борту лайнера находился пассажир, еще более мрачный, чем, взлетные полосы Шарля де Голля, чем дождь и гриппующие ангелы. Он был в черной рубашке и темном костюме, несмотря на то, что в швейцарской столице Берне, где он сел на самолет, была превосходная погода.

Особенно мрачны были вертикальная морщинка на переносице этого человека и взгляд небольших, широко расставленных темно-серых глаз. Они, наряду с небольшой темной бородкой, стильными полубаками и упомянутым черным костюмом, делали пассажира похожим на молодого Элвиса Пресли, постригшегося в католический монастырь.

Это был Ваня Астахов.

За три недели, истекшие с того кошмарного утра с канализацией, с пьяным ползущим гражданином и с фразой о том, что «все равно уже поздно», он повзрослел лет этак на двадцать. Едкий юмор, расцвечивавший его жизнь в цвета радуги или хотя бы в радужные бензиновые разводы в лужах на асфальте, — этот юмор бесповоротно изменил ему. Смех, который осыпал гнусное бытие, как карнавальные конфетти осыпают грязную дорогу в колдобинах и выбоинах, смолк. Чавкающая грязь сожрала звездочки конфетти и раскинулась под ногами распяленной тушкой мертвой жабы.

И даже Париж встретил этого мрачного человека дождем, как будто не летний, августовский, Париж это был, а какой-нибудь Рейкъявик, Мурманск или октябрьский Лондон.

Впрочем, сетовать на судьбу ему было нечего. Он сам наживал себе проблемы, причем проблемы плодились под чутким руководством Ивана Саныча, как какие-нибудь вирусные бактерии. И странно было, что Иван Саныч вообще выжил.

Лететь прямым рейсом Петербург — Париж он не рискнул. И были все для того основания: его могли вычислить по списку пассажиров, и тогда — конец. Он скрылся в Финляндию, как в свое время это проделал, скрываясь от коварного царского правительства, незабвенный Вэ И Ленин. Прогулка по ленинским местам продолжилась посредством рейса Хельсинки — Берн, где, как известно, главный страдалец за униженный и оскорбленный пролетариат тоже пожил недурно. Впрочем, страдать за русский народ, как известно, лучше всего в Париже, и потому Ваня Астахов последовал примеру Ильича и отправился в столицу Франции. Сейчас он путешествовал под собственным именем, демонстрируя Европе свое демонстративное нежелание шифроваться под чужим именем (не дай Бог… бр-р-р!!.. женским). Так что наследство покойного Гарпагина светило ему вполне, дело стало за малым: убийца, «черный человек», по-прежнему разгуливал на свободе, следовательно, оговоренное в приписке условие наследования выполнено не было.

Семьдесят миллионов франков продолжали ласково и недосягаемо улыбаться Ване из-за бронебойного стекла и металла банковских сейфов.

Прибыв в Париж, Астахов посетил один из блошиных рынков в арабском квартале Парижа, откуда вышел с удачно приобретенным пистолетом с полной обоймой. После чего взял такси (хотя одно упоминание о парижском такси и особенно — таксистах вызывало у него содрогание) и отправился… правильно, в Сен-Дени.

Престояла встреча старых знакомых. Она состоялась неожиданно скоро: Иван Саныч не ожидал, что сразу застанет дома того, к кому он, собственно, и приехал в гости.

Таксиста-«прохвессора» Ансельма.

Ваня увидел его у того же желтого забора, но с другой стороны. Ансельм стоял спиной к проезжей части и обрезал виноград. «Садовод, едри твою!.. — злобно подумал Астахов. — Строит тут из себя… Шерлока Холмса на покое!»

И, вдруг взъярившись, он перемахнул через забор, бесшумно приблизился к Ансельму сзади и проговорил над ухом «профессора старой формации»:

— Бонжур, месье Ансельм!

Тот вздрогнул и обернулся.

— Бонжур? Чем обязан? — спросил он по-французски.

— Да вы можете на своем родном языке, — отозвался Астахов, — я по-французски только до шести считать умею.

Ансельм недоуменно прищурился на него, а потом произнес со сдержанной тревогой в голосе, которую без труда уловил Астахов:

— А, это вы, Иван? Я вас как-то сразу не узнал. Вы… сменили имидж, что ли.

— Вот-вот, что-то около того. Я смотрю, вы тоже сменили имидж. Косите под милого сен-денийского садовника, хотя еще недавно были петербургским убийцей.

— Одну минуту… — начал было Ансельм, но тут злоба, которую не без труда сдерживал Ваня, прорвалась наружу: Астахов схватил Ансельма левой рукой за отворот рубашки, а правой выхватил из-под пиджака пистолет и приставил к подбородку «садовника»:

— Одну миниту? Одну минуту тебе?… Да ты и так уже пожил дольше, чем тебе надо! Зажился, бля!! Но ничаввво… я енто исправлю, как говаривал Осип, царство ему небесное! Чего уставился?! А ну пойдем в дом, мать твою! Таксист, дибилистический череп!! Да какой ты, на хер… иди, ежкин кот, не кочевряжься мне тут!!

Ансельм, который сначала было что-то пыхтел и отстранялся от Ивана Саныча, вдруг обмяк и покорно позволил Астахову почти что пинками довести его до дома, а потом втолкнуть на веранду. Тут Астахов буквально повалил Ансельма на диван, а потом отошел от него метра на два, прицелился и произнес:

— В общем так, ты. Сейчас ты будешь рассказывать мне свою биографию, а на каждое твое слово, которое… которое я сочту брехней, я буду отвечать тебе пулей. Нет, не в голову, чтобы ты, падла, сразу отмучился. Не-ет!! Не дождешься! — заорал он так, словно Ансельм в самом деле только того и ждал, чтобы Ваня Астахов облагодетельствовал его пулей в голову. — Я сначала тебе ножки поотстреляю, как таракану, потом яйца откожерыжу… в общем, мало не покажется, ты, Ансельм, или как там тебя зовут! Мне терять нечего, не-че-го, понимаешь ты? Так что на здешнюю вонючую полицию мне начихать! И в твоих интересах тебе лучше говорить мне правду! Понятно?

— По-нят-но, — с трудом выговорил тот.

— Отвечай… ты был в Петербурге?!

— Бы…был.

— Вот, уже хорошо! Ты убил Рыбушкина, Жодле, Магомадова, Осипа и Флагмана?

— Погоди-те… я не… не стреляйте, я все скажу, только дайте мне собраться. — Ансельм выглядел подавленным и ошеломленным. Кажется, Астахов в самом деле устроил удачную «пресс-хату». — Я вот так сразу… да, я был в Петербурге, но это было давно.

— Три недели назад — это давно?!

— Нет, погодите, какие три недели? Последний раз я был в Петербурге, когда он еще Ленинградом назывался. Лет десять тому назад.

Астахов свирепо клацнул предохранителем пистолета:

— Ты че мне тут паришь? Какие еще десять лет?! Че это за сказки «Десять лет спустя, или виконт де Бражелон»? Я тебя предупредил, кажется!

— Пре-ду-предил… Но я вас уверяю… это вовсе не так. Вы, Иван, не…

— Хорошо, — перебил его Астахов, усилием воли унимая дрожь во всем теле и присаживаясь на краешек стула, — поговорим по-другому. Начнем с самого начала.

И он выстрелил.

Пуля вошла в пол у самой ноги Ансельма, и тот рыхло дернулся, сразу изменившись в лице, и страшно побледнел.

— Следующая будет тебе в ногу, — предупредил Иван Саныч. — Ну так начнем с самого начала. Ab ovo, как говаривали древние римляне, то есть буквально — начнем с яйца. С самого начала. Римляне начинали яйцами, а ты можешь ими кончить, — свирепо добавил он. — А это процесс чрезвычайно болезненный.