Тайны Васильков или мое нескучное лето - Лина Филимонова Страница 68

оно действительно пролежало столько лет в этом кувшине? Когда я его читала, у меня было ясное ощущение, что я слышу бабушкин голос и чувствую ее взгляд… Как это на нее похоже! Она ни слова не написала о себе, о своем сне и своих опасениях. А ведь она понимала, что, если я найду и прочитаю это письмо, значит, ее уже не будет в живых. Мне было ужасно грустно… Оттого, что бабушки больше нет, оттого, что меня тоже когда-нибудь не будет, оттого, что наше приключение закончилось… Закончилось? Но ведь мы еще не нашли сапфировую сережку! И, кстати, бабушка ни словом не говорит о том, что это именно сережка.

— Шестьдесят пятый день рождения, — произнесла я.

— Мы были здесь, — сказал Борис.

— Что-то я не могу вспомнить, — пожаловалась я. — Сколько мне было лет?

— Двенадцать.

Я изо всех сил наморщила лоб, но это не помогло. Я ничего не вспомнила.

— В тот день ты впервые в жизни самостоятельно испекла торт. Полдня никого не пускала на кухню, — пытался оживить мои воспоминания Борис.

— Торт? — Какое это очень смутное и нечеткое воспоминание зашевелилось в моей голове.

— Кажется, он был из опилок, — с ухмылкой продолжал Борис. — Во всяком случае, на вкус очень напоминал кусок фанеры.

— Неправда! — возмутилась я. — Торт был вкусный. Всем понравился.

— Ну что, проснулись воспоминания? А сверху были украшения из разноцветного пластилина.

— Это был марципан! — Как только у человека хватает наглости так клеветать на меня!

— Ну что, прояснилось в голове? — спросил Борис.

— Есть немного, — согласилась я. — Но если это имеет отношение к моему торту, то я ничего не понимаю.

Я беспомощно посмотрела на Ваню и на Степана Пантелеевича.

— Не сомневаюсь, что торт был вкусный, и вы съели его без остатка, — сказал Ваня.

— Спасибо за поддержку.

— Думайте дальше, — ответил на мой вопросительный взгляд Степан Пантелеевич.

— Подарки, — сказал Борис.

— По-моему, мама с папой подарили ей утюг, — сказала я.

— Электрический чайник, — поправил меня Борис.

— Утюг, — возразила я.

— Чайник.

— Утюг, — я твердо стояла на своем.

— Ты же сама говорила, что ничего не помнишь, — попытался сбить меня с толку Борис. У тебя тогда в голове были одни телепузики.

Я чуть не задохнулась от возмущения.

— Мне было двенадцать лет, а не три!

— Ну тогда покемоны.

— Сам ты покемон! Самый настоящий! Я в то лето, между прочим, прочла «Войну и мир» и три раза перечитала «Вечера на хуторе близ Диканьки»!

— Добровольно? — спросил Борис.

— Добровольно.

— Я вам говорил, что моя сестренка слегка чокнутая? — обратился Борька к присутствующим.

— Ваша сестренка — очень образованная и начитанная барышня, — сказал Орлиный Глаз. — Мы все это прекрасно знаем.

— Да, — пробормотал Ваня.

Мне показалось, что после слов Борьки, Ваня стал смотреть на меня как-то настороженно.

— В общем, это был какой-то электроприбор, — подытожила я.

— А ты помнишь, что я подарил бабушке? — спросил Борька с плохо скрываемым ликованием в голосе.

— О! — вспомнила я. — Ты подарил кресло-качалку! Бабушке оно очень понравилось.

— А ты сказала, что теперь бабушка станет похожа на настоящую бабушку, которая была нарисована на картинке в какой-то детской книжке: с седым узлом на голове, в кресле качалке и с вязанием в руках.

— А бабушка сказала, что вязать она не умеет и учиться не собирается. Так что картинку придется немного исправить…

Мы с Борькой замолчали и уставились друг на друга. Через мгновение мы ринулись к креслу-качалке. Борька схватил его и перевернул вверх ногами. Потом потряс. Потом положил его на пол и внимательно осмотрел, сначала с одной стороны, потом с другой. Я, Ваня и Степан Пантелеевич сгрудились возле Бориса, пристально оглядывая кресло.

— Подушка, — сказал Ваня.

Борис перевернул кресло в нормальное положение, отстегнул подушку и начал ее ощупывать. На его лице застыло напряженное выражение. Я не выдержала и тоже вцепилась в подушку с другой стороны.

— Давай ее разрежем, — предложил Борис.

— Давай, — согласилась я.

— Неси ножницы.

Я пошла к комоду, Борька — за мной.

— Подождите, — услышали мы голос Вани.

Он наклонился к сиденью и что-то пристально разглядывал. Мы грохнулись на колени рядом с ним.

— Тут скотч, — сказал Ваня и, протянув руку, дотронулся до одной из бамбуковых перекладин, образующих каркас кресла.

Кресло было покрыто лаком, и поэтому скотч совершенно не бросался в глаза.

— А под ним — разрез, — произнес Борис шепотом.

Он попытался подцепить край скотча ногтем, но у него ничего не получилось.

— Дай я, — я несколько раз провела пальцем вдоль скотча, нащупывая, где будет удобнее за него ухватиться и, обнаружив такое место, поддела его самым длинным своим ногтем на безымянном пальце.

Ваня и Борис дружно выдохнули.

— Не дышите мне в затылок, — сказала я, стараясь отделить скотч от бамбука. Это мне удавалось с большим трудом. Но все же удавалось.

Через пять минут напряженного пыхтения поверхность вокруг едва заметного разреза была очищена. Я осторожно надавила на разрез. Он легко поддался моему нажиму. Оказывается, по бокам от этого разреза находились еще два перпендикулярных разреза, образуя сильно вытянутую в ширину букву «п».

— Надо поддеть ножом, — сказал Борис и метнулся на кухню.

Он принес нож с длинным тонким лезвием, вставил его в разрез и провел им туда и обратно по всей букве «п». После этого осталось только открыть образовавшуюся крышку импровизированной шкатулки и достать то, что там находилось.

Сначала мы увидели край голубой шелковистой ткани. Я осторожно потянула за него и вытянула плотный сверток. Я держала его в руках, не в силах пошевелиться. Мои руки внезапно ослабли, в пальцах не было ни капли сил. При всем желании я не могла раскрыть этот сверток. Но меня никто не торопил. Все молча смотрели на голубую ткань, под которой, очевидно, скрывалось то, что мы так долго искали, и молчали.

— Ну же, — первым не выдержал Борис. — Давай, разматывай.

Я сразу вышла из оцепенения, которое показалось таким долгим, но на самом деле длилось, наверное, всего лишь несколько секунд и развернула сверток.

Это была она. Сапфировая сережка. Она переливалась в ярких солнечных лучах, и я не могла бы сказать точно, какого она цвета: синего, фиолетового, голубого или сиреневого. В середине этого сверкающего великолепия был большой сапфир, а вокруг него — множество мелких сапфиров и бриллиантов, как и говорил Павел Юрьевич.

— Ух ты, — восторженно воскликнула я. — Это действительно настоящее сокровище!

— С ума сойти, — поддержал мой восторг Борька.

— Вы знали, что этот кувшин с секретом? — спросила я Степана Пантелеевича, когда мы, наохавшись и навосторгавшись, пошли на кухню, чтобы подкрепиться чаем и