Клод Изнер - Встреча в Пассаже дАнфер Страница 8

Виктор решил заняться проявкой снимков. Он стал готовить раствор, но выяснилось, что закончилась сода, и настроение у него сразу испортилось.

Таша тем временем сражалась у себя в мастерской с огромным панно, изображающим всадницу на мчащейся галопом лошади. Она отложила палитру, сказав себе, что ей никогда не сравниться с Лотреком, и наклонилась, чтобы погладить Кошку, которая, громко мурлыкая, терлась об ее ноги.

— Тебе хорошо, Полукисточка, ты довольна жизнью: целыми днями только спишь, набиваешь себе брюшко, да еще и погуливаешь, если не запереть тебя дома. Что, я не права? Ну да, конечно, бедняжка, в прошлом году у тебя отобрали котят и раздали чужим людям! И все равно я тебе завидую: у тебя есть потомство… Моя сестра Рахиль беременна, а у нас с Виктором по-прежнему нет детей. Хотя… возможно, это к лучшему…

Таша потянулась и села в одно из кресел в стиле Генриха IV, стоящее рядом с канапе эпохи Регентства. Эту мебель Виктор купил в еще 1890 году. Больше всего Таша нравилась двуспальная кровать, стоящая в нише. Когда пружины стонали, не выдерживая бурных любовных утех, супруги перемещались в спальню к Виктору, хотя Таша было там не слишком уютно. Странно, как это они, такие разные люди, могут любить друг друга! Наверное, это возможно только благодаря взаимному уважению.

Таша пролистала альбом с набросками иллюстраций к сказкам Андерсена. Ей заказал их один бельгийский издатель, и она взялась за работу, так как ее картины не продавались. Несмотря на успех выставки, организованной в 1894 году «Ревю бланш», ни один коллекционер не приобрел ее картин. Таша отдавала себе отчет в том, что работами женщин-художниц интересуются куда меньше, чем произведениями их коллег-мужчин, но ее все чаще посещали сомнения. Стоит ли ей продолжать заниматься живописью? Виктор считал, что да. Но холсты, рамы и краски стоили дорого, поэтому Таша бралась за любую работу: она рисовала иллюстрации к книгам и карикатуры для газет, особенно для «Пасс-парту», где когда-то начинала, а еще раз в неделю давала вместе с матерью уроки акварели. Она придирчиво оглядела эскиз к сказке «Русалочка», который считала лучшим, и вдруг подумала, что и сама, подобно Русалочке, приносит себя в жертву — только не любви, а независимости. Таша вспомнила, как рисовала весной театральный задник для «Театр Либр». Столько самоотверженного труда — и такая смехотворная плата! Ей часто приходилось жертвовать интересными предложениями в пользу денежных. Вот и теперь она обдумывала предложение сэра Реджинальда Лимингтона, близкого друга английского писателя Оскара Уайльда, судебный процесс над которым вызвал в мае много кривотолков. Речь шла о том, чтобы сделать четыре декоративных панно для украшения одной из гостиных парижского особняка Лимингтона. Таша склонялась к тому, чтобы взяться за это — и на этот раз не только для того, чтобы покрыть свои расходы. Она надеялась раз и навсегда избавить Виктора от безосновательной ревности и доказать ему, что ничто не разрушит их брак.

— Идиотка! Ты вся — сплошное противоречие! Любишь мужа, но несмотря на его недовольство, все равно встречаешься с друзьями-художниками. Да, но не сидеть же круглосуточно в четырех стенах, правда, Кошка? Иначе дойдет до того, что я буду скучать даже по бездельнику Морису Ломье!

Таша отдалилась от всей этой братии, когда дело Дрейфуса вызвало во Франции всплеск антисемитизма. Был он виновен или нет, художники Форен и Каран д’Аш[23] яростно выкрикивали расистские лозунги. После ссылки Дрейфуса на Чёртов остров они поутихли, однако Таша не торопилась возобновлять с ними знакомство и ограничивалась общением с братьями Натансонами.[24] Она слишком серьезно пострадала от глубокой ненависти русских к евреям, чтобы испытать подобное снова, причем в стране, которая казалась ей образцовой с точки зрения соблюдения прав человека и гражданина. А ее отец Пинхас, опасаясь репрессий, вообще перебрался в Нью-Йорк…

Таша вздохнула и сунула альбом с набросками в стопку эскизов. Кошка мяукнула.

— Ты права, пора принимать решение. Я соглашусь на предложение сэра Реджинальда.

…Человек в клетчатом костюме и потертом котелке появился в книжной лавке «Эльзевир» за двадцать минут до закрытия. Жозеф, просияв, вышел ему навстречу.

— Вы пунктуальны, месье Дельма! Ваши книги упакованы.

— Я должен вам три франка, вот они. Я тут подумал… и принес вам своего Конан Дойля. У меня оказалось два экземпляра, они не совсем новые, зато это первое английское издание.

— Как мило с вашей стороны! Я как раз изучаю английский, и мне будет очень полезно почитать Конан Дойля в оригинале. Пойдемте, поговорим в задней комнате, здесь нам могут помешать, — предложил Жозеф, увидев в дверях внушительную фигуру Эфросиньи.

Кэндзи тем временем поспешил на помощь милой барышне, которая искала сентиментальные новеллы. Он проигнорировал взгляд Эфросиньи, пристально изучавшей его волосы, изменившие цвет благодаря патентованному средству «Нигритин», и притворился, что не слышит ее жалоб на служанку Зульму Тайру:

— Эта негодяйка не прибрала за собой на кухне! Это ей даром не пройдет!

Неизвестно почему в магазин рекой хлынули покупатели. Их голоса действовали Виктору на нервы — он злился на Таша, которая объявила, что в ближайшие несколько недель будет выполнять какую-то важную работу, и ей, возможно, придется ночевать в особняке сэра Реджинальда Лимингтона на улице Фезандри! Виктор возмутился: да кто такой этот проходимец, чтобы навязывать ей свое общество? Таша заметила, что заказчик — настоящий денди, который высоко ценит ее талант. Он попросил расписать стены его дома мифологическими сюжетами. Виктора такое объяснение не удовлетворило, и он весь день кипел от злости и ревности.

Вот почему, когда Мишлин Баллю подошла к нему, он встретил ее враждебным взглядом. Но смутить консьержку было невозможно, и Виктор сдался, согласившись ее выслушать.

— Позвольте мне занять мансарду на шестом этаже! Я бы припрятала там свои фарфор и столовое серебро на случай, если лишусь работы. Надо быть готовой ко всему… Глядите-ка, помяни лихо, и оно тут как тут: вот и гадюка Примолин, во все бочки затычка! — Консьержка оттеснила Виктора к комнате в глубине лавки и шепнула: — Ей нельзя доверять. Так что, вы согласны пустить меня в мансарду?

Виктор молча кивнул.

— Очень мило с вашей стороны! Вот только есть одна загвоздка… там все заставлено мебелью, а еще такой огромный сундук, ну, знаете, тот самый, в котором ваш покойный дядюшка хранил свои вещи… Он занимает так много места!.. Я позволила себе заглянуть в него одним глазком и увидела там только старые счета и какие-то бумаги. Если бы вы разрешили мне выкинуть хотя бы часть из них, я бы смогла положить туда мой фарфоровый кофейный сервиз, ну, и несколько салатниц, их подарил мне мой покойный супруг Онезим…

— Хорошо, я разберу сундук.

— Когда именно?

Симеон Дельма с любопытством наблюдал за этой сценкой. Жозеф счел своим долгом вмешаться:

— Не обращайте внимания, месье Дельма, это наша консьержка, она всегда говорит очень громко… — Жозеф спохватился, что не представил своего нового знакомого. — Виктор, это месье Дельма, один из моих преданных читателей. Месье Дельма, Виктор Легри — мой шурин и компаньон. Могу ли я показать месье Дельма наши книги?

— Безусловно, — сказал Виктор и вновь повернулся к консьержке.

— Вы застали меня врасплох, мадам Баллю, — пробормотал он.

— У вас ведь найдется завтра часок, я же не бог весть чего прошу! Я положу ключ рядом с Лафонтеном… — не отставала мадам Баллю.

— Это Мольер.

— Ох, какая разница, у обоих были парики и оба сочиняли рифмы! — не смутилась она.

— Доброй ночи! — буркнул измученный Виктор и бросился вон из магазина.

— Нет, все-таки странный он человек! Что я, не имею права попросить о незначительном одолжении? Я тут, между прочим, день и ночь надрываюсь, пока кое-кто спит с курочками в обнимку!

— А вам не приходило в голову, мадам Баллю, что если курочка оставит гнездо, мы останемся без омлета на завтрак? — шепнул ей Кэндзи.

— Боже, да тут не только месье Легри, тут все как один чокнутые! — взвизгнула консьержка, посчитав себя оскорбленной.

— Не удивляйтесь, месье Дельма, такие перебранки у нас дело обычное, — сказал Жозеф обескураженному посетителю.

Симеон Дельма кивнул:

— Да-да, мне такое хорошо знакомо. Я вырос в большой семье. Мы иногда так шумели, что консьержка являлась выяснять, в чем дело.

Жозеф испытывал к новому знакомому все больше симпатии.

— Может, останетесь отужинать с нами? — предложил он. — Моя супруга была бы счастлива…

— Нет-нет, я не хочу вам докучать.

— Не отказывайтесь, вам даже идти никуда не придется, наша квартира тут, над лавкой, на втором этаже. А если вам нужно предупредить супругу…