Петра Рески - Палаццо Дарио Страница 8

Кроме того, отец Ванды регулярно ездил в собор в Амальфи, где мироточили мощи Св. Андрея. Каплями омолаживающего миро он смачивал ватный тампон, привозил домой и помазывал лоб каждого члена семьи.

Никогда отец не положил бы на стол хлеб как не положено, потому что это неуважение к хлебу, который может в качестве отмщения принести беду. При переезде на новую квартиру в Вомеро он посыпал солью во всех комнатах и целый день жарил во фритюре рыбу, отказываясь прерваться, чтобы выпить чашку кофе, потому, что запах рыбы лучше всего отгоняет злых духов.

Однажды мать Ванды выронила у плиты бутылку с оливковым маслом и, поскользнувшись на нем, растянулась на полу. Отец при этом впал в истерику. Его глаза, казалось, выскочат из орбит. «Ci viole una vergine!»26 – отчаянно кричал он.

Несчастье можно предотвратить, повторял он, только упросив девственницу пописать на то место, где было пролито масло. Мать Ванды расхохоталась, и это чуть было опять не спровоцировало развод. «Ну хорошо, – сказала она, – попроси Ванду». Тогда-то отец и узнал, что его дочь давно не девственница. Подавленный, он рассеянно посыпал масляное пятно солью, что тоже должно было помочь. А когда несколько дней спустя Ванда увидела, как он мочится на колесо своего нового «фиата», она решила, что таким образом он хочет защитить их дом от проклятия, к которому могла привести потеря ею девственности. Помочиться на колесо, пояснил отец, это единственное стоящее средство защитить автомобиль от будущих испытаний. Это окончательно вывело мать из себя, несмотря на давно принятое ею решение не вступать с ним в споры об оккультизме. «Может, так ты и защитишь машину, Марчелло, – сказала она. – Но разве обязательно это делать днем?»

– Тосса ferro! – говорил отец каждый раз, когда кому-то хотелось чихнуть или высказать свое пожелание: «Подержись за железо!»

– Если бы ты была мальчиком, – однажды серьезно сказал он Ванде, – ты бы поступала иначе.

И ей очень захотелось узнать, в чем же у мужчин есть преимущество.

– Ну, – протянул отец, – мужчины могут подержаться здесь, за это место. Это отводит от них несчастье.

Ванда не сомневалась, что, переступая порог Палаццо Дарио, ее отец подержался бы за это место.

Микель вошел в комнату, чтобы подготовить Радомира к его вечернему выходу. В руке он держал тарелку с вымоченным в молоке куском говядины, главным секретом туго натянутой кожи на лице Радомира. Пять минут – и чудо готово! Радомир подставил лицо Микелю, и тот положил на него мясо. После процедуры мясо отдавали Марии, которая его отбивала. «Жить надо экономно!» – внушал всем Радомир.

С тех пор как Радомир поселился в Венеции, карнавал стал смыслом его жизни. Одиннадцать дней праздника означали для него тридцать три костюма, потому что он менял их по три раза в день. Карнавал был для него священен. Он наслаждался движением сквозь толпу, которая расступалась перед ним, как море перед Моисеем и израильтянами. Он, как живительный нектар, впитывал все, что слышал о своих нарядах. Он являлся на публике трижды в день: утром и после обеда он сидел в кафе «Флориан» на привычном месте у окна в первом зале справа от входа. Вечером он появлялся на приемах в Палаццо Ка Зенобио или Пизани-Моретта. Год назад в кафе «Флориан» его избрали «Королем карнавала», и с тех пор он получал там бесплатный эспрессо.

На вешалке рядом с креслом Радомира висели костюмы всех эпох. Шаровары, куртки и камзолы с прорезными рукавами, высокие жабо, набивные короткие штаны и трико. Костюмы китайских мандаринов и одеяния дожей. Бархатные панталоны и парчовые куртки цвета голубой гортензии и насыщенного желтка. В общей сложности шестьдесят два костюма, многие из которых он сшил сам. Он покупал лучшие ткани в Риме, недалеко от Пантеона, в магазине, обслуживающем Ватикан.

Микель снял говядину с лица Радомира. Тот скорчил несколько гримас, желая убедиться, хорошо ли натянулась кожа, и посмотрел на Ванду. Она улыбнулась.

– Ты плохо выглядишь, – сказал он. – Ты не пользуешься помадой?

Ее помада съелась, а это было для Радомира равносильно обкусанным ногтям. Он поднял свое дряблое лицо к Микелю, и тот сначала смазал его кремом, а затем припудрил. Ванда вспомнила совет отца набраться терпения с этим Радомиром. «Не перечь ему, – сказал отец, – он чокнутый». Поэтому она благоразумно сжала губы.

– У меня не хватает времени на тебя, сердечко мое. Постоянные переодевания, макияж и, наконец, интервью с прессой. Голова идет кругом. – Он глубоко вздохнул.

Для сегодняшнего своего вечернего выхода в кафе «Флориан» он выбрал костюм в стиле рококо. Микель приподнял подбородок Радомира, отступил от него на шаг, чтобы осмотреть плоды своего труда на расстоянии – эту манеру он наблюдал летом у акварелистов, писавших виды Венеции. Им овладело вдохновение, и потому он решил добавить к макияжу Радомира штрихи бирюзовой подводки для век, хотя, подумала Ванда, бирюза слишком уж контрастировала с розовым костюмом. Он вывел штрихом от уголков глаз четкие стрелки в форме ласточкиного хвоста, на щеки Радомира легли красные румяна, на сморщенные губы – карандашный силуэт, как лук купидона.

Микель чинно, как церемониймейстер, надел на голову Радомира парик и покрыл сверху сеточкой для волос. Затем помог хозяину надеть бархатную жилетку.

С утра до позднего вечера Радомир был источником премудростей и острот, афоризмов и парадоксов. Они облаком витали вокруг него, как и сейчас.

– В карнавальном костюме нельзя забывать об исторической точности и соответствии со временем. В восемнадцатом веке жилетки застегивали только на нижние пуговицы. На верхние пуговицы их застегивали только мещане, потому что у них не было камердинеров, которые могли бы их расстегивать, – пропыхтел он.

Микель помог ему надеть камзол поверх жилета.

– Костюм – это состояние души. Карнавал – пристанище духа. Уже тогда, когда я спускаюсь по лестнице Палаццо Дарио, я превращаюсь в того, чей костюм на мне надет, – продолжал Радомир.

Микель почистил его плечи щеткой.

– Карнавал вводит меня в транс. Стоит мне одеться Людовиком ХIV, и я легко иду чуть выворачивая стопы, так, как он сам это делал.

Микель подушил его парик.

– А из-под этой треуголки, которая принадлежала дворянину моего любимого восемнадцатого столетия, я смотрю на народ, естественно, с тем же высокомерием, которое было свойственно аристократам того века.

– Тебе удается, – сказала Ванда.

Он замолчал и наконец предстал перед ней в розовом шелке из столетия dixhuitieme27 с позументами и галунами, высоким крахмальным жабо и парчовой накидкой, черными туфлями с пряжками и на красных каблуках. Он оглядел платье Ванды. Это было черное платье от Сюзи Вонг. Ванда считала его очень элегантным. Радомир поцеловал воздух у ее щеки.

– Вечно голая! Вечно голая! – прошептал он и надел треуголку со страусовым пером.

– Я жду тебя через час! – сказал он и нырнул в темноту.

Ванда видела из окна, как он выходил из дома. Она пообещала встретиться с ним в кафе «Флориан», где его ожидало интервью для газеты. Ванда должна была сыграть роль его пресс-секретаря и завершить беседу.

– В конце концов, нет ничего хуже журналистов, которые думают обо мне: «Ah, celui-la a du temps a perdre!28», – сказал он.

Ванда села на вапоретто у церкви Сайта Мария делла Салюте, а затем пересела на линию, ведущую к Сан Марко. На ней была черная кожаная маска, через прорези которой она смотрела в окно вапоретто. На маске настоял Радомир. Надев ее и отступив от зеркала на шаг, Ванда увидела, что стала похожа на конокрада.

По площади Св. Марка публика в костюмах передвигалась, как фигурки на механических часах. Сквозь гул и крики толпы, зависавшие под сводами аркад, прорывался Вивальди. Вокруг щелкали и трещали фотоаппараты. «Ну давай же, снимай! – кричала женщина своему мужу, который старался поймать в объектив трех молоденьких мещанок. – Ты их сейчас опять упустишь!» К окнам кафе «Флориан» прилипли со своими камерами, словно улитки, видеолюбители.

Радомир сидел, как обычно, в восточном салоне, все остальное представлялось ему пустыней. В салоне арт-деко пастельного цвета и дальше в зале для некурящих слева впереди сидели только японцы и те, чья фантазия ни на что больше не была способна.

Ванда постучала снаружи по стеклу, стараясь привлечь к себе внимание Радомира. Он разговаривал с журналистом, похожим на администратора в отеле, когда тот получает заказ на очередное дополнительное обслуживание одного из номеров. Он изображал на лице удивление и царапал карандашом в блокноте, фиксируя каждое слово Радомира. Последний флиртовал. Молодые мальчики, задававшие ему вопросы, были для него образом воплощенного либидо.

После «Панорамы», приложения к «El Pais», и «International Herald Tribune» это интервью для «Figaro Magazine» было третьим за сезон, с гордостью сообщил Ванде Радомир. А кроме того, к нему еще напросилось японское телевидение.