Антон Кротков - Загадка о русском экспрессе

Антон Кротков

Загадка о русском экспрессе

Глава 1

Ефрейтор Иван Боков не зря считался лучшим в роте стрелком. На закате дня он сумел подстрелить почтового голубя, перелетающего наши позиции…

Дело было так: Боков находился в охранении с молодым солдатом из недавнего пополнения Ващенкиным. В тишине, наступившей после многих часов вялой перестрелки, Боков вдруг отчетливо расслышал хлопанье птичьих крыльев и удивился, ибо знал, что птицы не любят войну. Даже веками круживших над полями битв в ожидании мрачного пиршества падальщиков — черное воронье, коршунов, галье, — и тех отпугивал запах, оставшийся после прокатившейся неделю назад по этим местам грязно-зеленой волны отравляющих газов.

Минуту солдат стоял не шелохнувшись; ему не сразу удалось отыскать глазами на фоне стремительно темнеющего неба маленький юркий силуэт быстрокрылого курьера. Пернатый странник приближался со стороны нашего тыла и направлялся в сторону австрийских позиций. Боков вскинул винтовку. Первой своей пулей он метил в голову птицы, но, кажется, не попал, ибо голубь продолжал лететь, только стал уклоняться в сторону. Можно было подумать, что умная птаха сумела оценить всю степень грозящей ей опасности и старалась облететь стрелка стороной. Она уже находилась почти над нашими окопами. Менее опытный стрелок посчитал бы дело безнадежным.

Но Боков быстро передернул затвор и снова начал целиться еще до того, как вылетевшая дымящаяся гильза упала к его ногам. Теперь он пристроил мушку прицела примерно посередине трепещущего в воздухе тельца птицы и, сосредоточившись, стал ровно, с безупречной плавностью давить на курок. Винтовка снова дернулась в руках.

Еще мгновение Иван сомневался, но вот от голубя полетели перья, и он стал падать, точно тряпка. Боков, не раздумывая ни секунды, перемахнул через бруствер. Уже на бегу, не оборачиваясь, опытный солдат велел своему молодому напарнику оставаться на месте.

Голубь упал шагах в тридцати от наших окопов, вблизи проволочных заграждений. Но и до австрийских позиций отсюда тоже было рукой подать. Быков рассчитывал, что ему удастся понахалке схватить свой трофей и вернуться раньше, чем противник опомнится и откроет по нему огонь. Когда ефрейтор подбегал к голубю, тот был еще жив: трепыхался, поднимал крыло.

Но едва Боков поднял с земли окровавленное теплое тельце, как со стороны австрийцев послышались хлопки одиночных винтовочных выстрелов. Это часовые в неприятельских окопах заметили русского на ничейной земле и подняли тревогу. Поблизости от Бокова прожужжали несколько пуль. Затем ухнула трехдюймовка. Над головой смельчака с густым воем пронесся снаряд. Впрочем, этот начиненный взрывчаткой «чемодан» предназначался не одинокому смельчаку, шныряющему по ничейной земле. Таким образом только севшие ужинать австрийские офицеры демонстрировали свое недовольство русским командирам, нарушившим заведенное меж ними джентльменское правило: не беспокоить друг друга после определенного часа.

Не мешкая более ни секунды, солдат припустил к своим окопам. Он едва успел запрыгнуть в траншею, как за спиной у него сердито застрекотал «проснувшийся» пулемет.

Шагая, пригнувшись, по траншейным переходам, Боков еще издали, услышал тихий звук граммофона. На него потянуло дымком с аппетитным ароматом жареного мяса — запахом фронтового благополучия. За очередным изгибом траншеи ефрейтор наткнулся на поручика Петра Гурдова, цветущего вида мужчину сорока двух лет. Гурдов являлся помощником командира роты и должен был обо всем тому рапортовать.

Гурдов служил в армии уже восемнадцать лет, но лишь шесть из них офицером. Выходец из унтеров, он хорошо знал все тонкости пехотной службы и представлял собой тип офицера «армейский служака». Как кадровый военный, Гурдов воевал с первых дней войны.

Новый же командир роты, которому Гурдов подчинялся, пороху не нюхал совсем. Только по причине того, что в первые два года кровавой бойни русская армия лишилась цвета своего кадрового офицерского корпуса, на передовую — в окопы — стали попадать отставники из придворных гвардейских полков, штабные теоретики, а также призванные на службу из запаса штатские и зеленые юнцы — выпускники ускоренных офицерских курсов…

Гурдов внимательно выслушал доклад ефрейтора и осмотрел птицу, однако привязанное к ее лапке послание отвязывать не стал, предоставив это почетное право командиру роты.

Когда ефрейтор вслед за поручиком вошел в офицерский блиндаж, он увидел намыленного командира роты штабс-капитана барона фон Клибека, сидящего в большой ванне. Эта походная офицерская купальня, сделанная из отличного чугуна, всегда следовала за ротой в обозе. Обозники называли ванну «гаубицей» за огромный вес и — по старой памяти — за бесполезность в бою — в армии еще не забыли страшный снарядный голод первых лет войны, когда русские пушки не могли отвечать на ураганный огонь неприятеля из-за удручающего снабжения боеприпасами.

Стоящий над бароном денщик с георгиевским крестом на груди по команде штабс-капитана подливал в остывающую воду кипяточку из большого медного чайника и рассказывал о солдатском житие:

— А в четырнадцатом году, конечно, сытнее жилось. По фунту мяса в день отваливали на рот, да по четверти фунта сала, хоть брюхо лопни. Зато в штыковую ходили на бодром «ура». В рукопашной немцам да австриякам с нами было не сладить. Да-а… широко жили. И воевать силенок хватало, и по бабам бегать. И мысли в голове веселее были.

— А теперь, выходит, не так весело стало? — спросил своего денщика намыленный командир роты.

— Да какое уж там веселье, ваше благородие Отто Федорович, — на перловке-то, на пшенке, да на плесневелых сухарях! Хоть бы кашу салом заправить, — вздыхал за товарищей совестливый вестовой. Сам-то он, служа при офицерах, не прозябал на скудных харчах. Однако за своего брата-окопника переживал и надеялся открыть глаза ротному на тяжелое положение вверенных тому солдат.

Штабс-капитан фон Клибек прежде служил в гвардии в Петербурге. В 1913 году перед самой войной барон вышел в отставку в чине поручика и несколько лет прожил в столице беспечным состоятельным бонвиваном.

Нынешнее тяжелое положение на фронте, острейший дефицит офицеров вынудили командование выискивать все возможные резервы, чтобы заполнить тысячи образовавшихся в ротах, батареях и эскадронах офицерских вакансий. Так барон вновь попал на службу, попутно сменив погоны гвардейского поручика на пехотного штабс-капитана. Дело в том, что в обычные армейские части гвардейские офицеры назначались с повышением на один или два чина.

Штабс-капитан сидел в ванной весь в мыле, с блаженно закрытыми глазами. По этой причине он не мог видеть тихо вошедшего в блиндаж своего заместителя. А воспитанный в почитании начальства, бывший унтер-офицер Гурдов молча ожидал возле двери, не решаясь прерывать разговор командира. Наконец денщик аккуратно вылил на плешивую голову штабс-капитана ушат теплой воды, барон открыл глаза и наконец заметил Гурдова.

— Ах, вы уже вернулись, Петр Григорьевич! — немного театрально, с легкой аристократической картавинкой воскликнул фон Клибек. — Ну что, выяснили, из-за чего австрийцы вместо того, чтобы поедать свои венские антрекоты и запивать их пивом, послали нам пятнадцатифунтовую «ноту протеста»?[1]

Поручик Гурдов подробно отрапортовал штабс-капитану о случившемся.

Поднявшаяся по вине ефрейтора перестрелка была ему прощена командиром роты, едва штабс-капитан понял, что на его участке фронта перехвачен почтарь, несший противнику шпионское донесение.

Пока командир вылезал из ванны, пока позволял денщику заботливо вытереть полотенцем свое белое и рыхлое, как у купчихи, тело, а потом помочь надеть на себя махровый халат, пока неторопливо отвязывал письмо от лапки голубя и читал его при свете керосиновой лампы, Боков деликатно осматривался.

Офицерский блиндаж был глубоким и сухим. Перекрыт в три наката шестивершковыми сосновыми бревнами, положенными вперекрест. Деревья с такими крупными «калиброванными» стволами в окрестных лесах не росли, их специально доставили к линии фронта по железной дороге, а далее наемными крестьянскими подводами. Бревна были стянуты меж собой проволокою. Сверху на них был насыпан слой земли в четыре аршина.

Под такой надежной крышей господа офицеры могли спокойно переждать любой артиллерийский обстрел. Только прямое попадание тяжелого снаряда могло превратить это великолепное убежище в привилегированную братскую могилу.

Впрочем, об опасности за такими толстыми стенами как-то забывалось. Внутри блиндажа было так тепло и уютно, что и война отсюда должна была восприниматься совсем не так, как из грязных, сырых нор, в которых ютились по ночам и в непогоду простые окопники. Даже зажиточный крестьянин позавидовал бы тем удобствам, с которыми господа офицеры обустраивали свой быт на передовой. Стены блиндажа были обшиты жердочками, пол здесь был не земляной, как в солдатских укрытиях, а настлан досками. Имелась печка, которая в холодную погоду обогревала землянку так, что она становилась теплей и уютней любой городской комнаты.