Филип Гуден - Бледный гость

Филип Гуден

Бледный гость

Печаль для похорон пусть остается:

Нам на пиру не нужно бледной гостьи.

Растущий месяц

Убийца пристально рассматривал тело своей жертвы: откинутая в сторону рука еще подергивалась, а вытянутую ногу сводила судорога. Он еще раз занес дубину, но, похоже, новый удар не требовался: лежащий у его ног, без сомнений, умер, а слабые конвульсии – всего-навсего остатки покинувшей тело жизни. Из-под расколотого черепа растекалось густое, темно-красное пятно.

До этого момента полностью поглощенный своим делом, преступник стал озираться. Надвигались сумерки. Кто притаился в зарослях? Чьи глаза там сверкнули? Неужели кто-то видел? Или это какой-нибудь зверь? Душегуб нерешительно двинулся по направлению к кустам, однако неясный звук с противоположной стороны заставил его, резко обернувшись, замахнуться дубиной, но, как оказалось, без надобности.

Он подождал, окинул взглядом труп и решил, что его следует спрятать. Неуклюже, все еще сжимая дубину, он откатил тело к ближайшим зарослям. Времени укрыть его понадежнее не было. Но он оставит эту грязную работу птицам и лесным тварям: их желудки спрячут тело лучше всего.

Наполовину прикрыв тело листвой, убийца повернулся и, воровато сутулясь, попятился прочь от места преступления. Он двигался на цыпочках, словно опасаясь, что земля поглотит его… И вдруг замер.

Медленно-медленно он устремил взгляд вверх, все отчетливее осознавая истину, до сих пор ускользавшую от него. Рыжая борода его топорщилась. Над ним высился небосвод, глубокая, темнеющая синева; все это время убийца искал не там. Его поза словно говорила: «Если у меня есть враг, то он смотрит на меня сверху. В этот самый момент. Пока я думал, что никто меня не видит, он наблюдал за мной. За каждым моим движением. И даже хуже: он прочел каждую мою мысль и заглянул в каждый уголок моего сердца. Он увидел мою лживость, мои высокомерие и злобу». Убийца вжал голову в плечи, руки, сжимавшие дубину, безвольно повисли.

Его охватил благоговейный ужас. Он обернулся и взглянул на плохо скрытое свидетельство своего преступления. Он попытался отбросить дубину, но рукоять словно прилипла к рукам. Тогда он закрутился на месте, и с каждым разом круги становились все шире и шире. Он метался, пока не рухнул на землю. Только тогда дубина выпала из его обессилевших рук. Он закрыл лицо руками.

Что я наделал? Господи, спрячь меня от знания того, что я сотворил, от знания самого себя!

О, спрячь меня от Бога!

Но это не произвело должного эффекта. В этот момент Бог появился справа.

Лицо убийцы было закрыто руками, и он не сразу увидел своего Создателя. Затем, поняв, что он не один, убийца взглянул украдкой меж растопыренных пальцев.

Бог заговорил:

– Где брат твой?

Убийца с трудом поднялся на ноги, с изумлением глядя на Бога. Его взгляд словно вопрошал: «Какой брат?» Но Всевидящий повторил свой вопрос.

– Не знаю, – ответил убийца. – Разве сторож я брату моему?

– Что сделал ты? – спросил Бог.

Душегуб проследил взгляд Создателя, смотревшего в сторону зарослей, где лежало тело.

– Голос брата твоего Авеля взывает ко мне. Голос крови брата твоего взывает ко мне от земли.

Убийца ничего не сказал, лишь пал на колени. И едва слова слетели с уст Господа, голова Каина резко подалась вперед, тело неуклюже согнулось и лоб его уткнулся в землю.

– Теперь ты проклят самой землей, что разверзла свои уста, дабы принять кровь брата твоего Авеля. Ты проклят средь людей, Каин, и земля не будет тебе больше опорой. Отныне ты ей чужой.

Теперь Каин уже полностью распластался у ног Всевышнего. Первоубийца, похоже, пытался обнять мать свою землю. Но Господь был непреклонен.

– Будешь ты изгнанником и скитальцем в этом мире. Не будет тебе дома ни в одном месте.

– Все люди отвернутся от меня, – простонал растянувшийся на земле человек. – Все проклянут меня, и один убьет меня.

Он поднял голову, с мольбой глядя на Бога. Казалось, его борода, ярко-рыжая, отметина Каина и Иуды Искариота, вобрала в себя последние блики исчезающего света.

– Нет, – сказал Господь. – Ты обречен скитаться до конца дней твоих, и ни один человек не сможет окончить их, прежде чем я решу. Убившему Каина отмстится семикратно.

И в сгущающейся темноте Господь шагнул вперед, чтобы отметить Каина печатью греха, дабы все люди знали, что он есть первоубийца и что наказание его – лишь Бога право и ни одного человека.

Господь протянул свой большой палец, желая заклеймить лоб Каина.

И тут раздался чей-то грубый, издевательский гогот.

Он донесся до меня откуда-то слева. Прервавший свое действие Бог заметно смутился. Темнота быстро сгущалась, и толпа казалась сплошной массой форм и теней. Авансцена осталась без освещения. Было ясно, что «Братья Пэрэдайз» намеревались добраться до конца своего «Каина и Авеля», прежде чем ночь опустит свой занавес. И я сильно сомневался, что у них при себе имеется лампа или факел. Они были обычными, простыми ребятами, эти три актера, но тем не менее в своем ремесле разбирались неплохо. Пэрэдайз, игравший Каина, к примеру, прекрасно изобразил смесь яростного гнева и нечистой совести. Господь Бог удался не хуже, хотя тут помогла внешность актера: у него были длинная белая борода и угрюмые брови. И пока он вглядывался во мрак, заполнявший рыночную площадь, гогот раздался снова, хриплый и совершенно неуместный.

Вначале я подумал, что кому-то просто до смерти надоела пьеса. Скажем, одному из зрителей опостылел заезженный библейский сюжет о братоубийстве, и он с удовольствием бы станцевал сейчас жигу или отмочил какую-нибудь непристойность. За лондонской публикой подобное, конечно, водилось, но на то он и Лондон, а мы находились в провинции.

Тем временем толпа зашевелилась: кто-то протиснулся прямо к временно возведенным подмосткам, залез на сцену и повернулся лицом к публике. Господь Бог и Каин в каких позах были, в таких и остались: один протягивал большой палец ко лбу другого, чтобы отметить его печатью проклятия.

Я ждал, что же будет дальше, и поражался неискушенности этой маленькой актерской труппы. Как они могли прекратить представление из-за какого-то нахала, влезшего на сцену? Что ж они не объяснили доходчиво этому типу, куда он лезет? Мы, актеры труппы лорд-камергера, порой сталкиваемся с такими типами, которые уверены, что публика нашего «Глобуса» предпочитает видеть на сцене их, а не актеров. Однако желающие занять наше место на подмостках живо выпроваживаются кулаком, пинком или крепким словом.

Здесь же, на рыночной площади, эти провинциальные актеры просто остолбенели. Как и толпа, они ждали, что незваный гость будет делать дальше. Даже актер, игравший убитого Авеля, перекатился со своего места на край помоста, чтобы видеть происходящее. Джек Уилсон пихнул меня локтем в бок, давая понять, что намечается отменное представление. Субъект, стоявший посреди сцены, слегка шатаясь, извлек бутылку откуда-то из складок одежды.

Я почувствовал укол разочарования. Человек, играющий пьяного, может быть весьма забавным на сцене, но настоящий пьяный совсем другое дело: чем крепче он верит в то, что разглагольствует о чем-то важном, тем более он утомителен.

Поглядев на Бога, новоприбывший произнес:

– Это нещессно! Ты прзнаешь Авеля и его горелые жертвопрношения, а Каина и его плоды ты не прзнаешь, – сказал человек, грозясь Создателю бутылкой, зажатой в кулаке.

Белобородый Бог отступил на пару шагов. Авель вновь поднялся на ноги; лицо его было измазано овечьей кровью для придания пущей убедительности первому убийству. Все три актера – Бог, Каин и Авель – выглядели оскорбленными. Возможно, я был не прав в своих предположениях относительно их неискушенности. Скорее всего, привыкшие к тому, что им внимают в почтительной тишине, они просто не были готовы к какому-либо вмешательству в ход постановки.

– Плоды! – продекламировал пьяный, весьма невнятно да к тому же брызжа слюной на тех, кому «посчастливилось» стоять слишком близко к сцене. – Плоды он добывал щессно, в поте лица своего… Каин прсстой земледелесс. Пощему Господь не увжает крессьян? Пощему он не увжает Каина? – горестно вопрошал наш пьяница.

– Каин был убийцей, – прошипели слева от меня.

Слушатели разделились на согласных и несогласных. Теперь это была просто толпа крестьян, собравшихся на рыночной площади. Человеку со стороны они могли показаться скопищем неотесанных олухов и грубиянов. Но, на мой взгляд, они охотно поощряли этого пьяницу в надежде на занятное зрелище. За одно это по крайней мере достойные уважения, они невероятно напоминали нашу лондонскую публику.

– Ввот што он делает. Когда нам нужн дощь, он пслает засуху. А когда мы ждем солнца… Шшто он пслает?