Ева Прюдом - Завещание Тициана Страница 10

И дабы поставить точку на своей драматической судьбе, дядя вгрызся в посыпанную сахаром хрустящую меренгу. Виргилий водрузил на стол кипу рисунков кадорца.

— Какой титанический или, лучше сказать, тицианический труд! — воскликнул Чезаре, расхохотавшись, от чего крошки полетели на рисунки. Пьер смел их тыльной стороной ладони.

— Да, сотни полотен, — подтвердил Виргилий. — Он был не только счастливчиком, наделенным силой и здоровьем, позволившими ему дожить до девяносто девяти лет, но и трудягой. Стоит только взглянуть на все это! — Он разложил рисунки и издалека окинул их взглядом. — И что же требуется отыскать во всей этой куче?

— Изображение убийства, поразившего воображение маэстро, — отвечал Пьер, в котором заметно поубавилось уверенности. — Словом, нужно найти то, чего, может быть, и не существует вовсе.

Виргилий пожал плечами:

— Те три полотна в мастерской — «Святой Себастьян», «Истязание Марсия» и «Коронование терновым венцом» — навели меня на некие раздумья. По-моему, раз уж Тициан не пожелал рассказывать кому-либо об убийстве, при котором присутствовал, он по тем же причинам не мог отразить его и на полотне в натуральном, так сказать, виде. Рассказывая мне об этом, он, конечно же, имел в виду, что закамуфлировал его в некой жанровой сцене… на евангельский или мифологический сюжет. То есть нужно отыскать те сцены, на которых изображена насильственная смерть. А уж тогда попробовать определить, за какой из них прячется «преступление». — С этими словами он налил себе еще вина.

Пьер ощутил, как улетучивается его хорошее настроение при мысли, что снова придется сортировать гору бумаг. Кот, видно, догадавшись, что что-то может помешать его пищеварению, спрыгнул со стола на лавку.

И пока солнце скатывалось в лагуну, а ночь неспешно вступала в свои права, Виргилий, его дядя и приятель с головой ушли в поставленную ими самим себе весьма туманную задачу. Взошла луна, Занни спал на коленях хозяина, когда Предом взял в руки последний рисунок «Венера перед зеркалом».

— Не то, — проговорил он, оценивая его с определенной точки зрения.

— Однако Эрос подразумевает «колчан и стрелы», то есть в конечном счете насильственную смерть, — заметил, зевая, Пьер.

— Для начала, — потрясая «Венерой», отвечал Виргилий, — хотел бы отметить, что здесь Амур в знак передышки как раз отложил свои стрелы. И потом, я не вижу здесь никого, кроме двух невинных младенцев и женщины… в своей лучшей, так сказать, поре.

Тициановская Венера обладала молочным телом, округлым животиком, полными руками, крутыми бедрами и красивой грудью. Весьма чувствительный к женским прелестям Чезаре красноречивой мимикой выразил свое отношение. Взяв в руки отобранную кипу и взвесив ее на руке, он заметил:

— Бог ты мой, как мы продуктивно поработали. Виргилий отодвинул на край стола все, что не относилось к теме поиска.

— Из нескольких сотен мы отобрали несколько десятков. Но и несколько десятков — это слишком много, раз в десять больше, чем нужно! — Он вновь принялся просматривать стопку.

— Как узнать, что в них является скрытым обвинением? Кроме «Истязания Марсия», «Коронования терновым венцом и „Святого Себастьяна“ — две последние темы он, к слову сказать, использовал не один раз, — есть и другие сцены насильственной смерти: положение во гроб, жертвоприношение Авраама, ревнивый муж, закалывающий жену, несколько распятий Христа, два мученичества святого Лаврентия, одно убиение Актеона Дианой, по меньшей мере три истории Тарквиния и Лукреции, Полидоров просто не счесть, одно убиение святого Петра-мученика, убиение Авеля, Давид и Голиаф, Юдифь и Олоферн, Саломея и Иоанн Креститель, побиение камнями святого Стефана и… все. Но, повторяю, этого слишком много!

От бессилия и разочарования он выронил листы, и они разлетелись по столу. Шум разбудил кота, который недовольно мяукнул.

— Занни прав, — проговорил Пьер, вставая и потягиваясь. — К чему непременно впутываться в расследование? Я понимаю, когда речь шла об убийстве твоего отца. Нужно было отомстить. Но тут-то какое тебе дело до убийства, если оно и было? Ты даже не знаешь, кто жертва!

Виргилий положил локти на стол, обхватил голову руками и мгновение сидел молча.

— Видно, это у меня от отца, поскольку как бы вытекает из того идеала справедливости, ради которого он жил, который защищал и из-за которого, возможно, умер. А кроме того, я в долгу и перед Тицианом: ведь он сделал признание, отходя в мир иной, и я воспринял его как последнюю волю умирающего. Как некое завещание, которое он оставил именно мне. Да, именно так: я — его душеприказчик. И пока не докопаюсь до правды, я не почувствую себя свободным от груза этой ответственности. — Он промочил вином пересохшую глотку и добавил с сокрушенным видом: — Но в одном ты прав. Мне неизвестна даже личность жертвы. Как узнать, под чьей личиной она прячется: Себастьяна, Петра, Лаврентия, Исаака, Каина или Олоферна, Актеона, Марсия или Лукреции? А может быть, даже Христа? Не говоря уж о том, что я полный профан в живописи!

Это признание вызвало смех Мануция. Нежно обняв племянника, он, не переставая отдуваться, взъерошил его темные кудри, затем встал из-за стола, застегнул на животе пуговицу и выпил на посошок.

— Вот что я предлагаю: завтра я отведу вас к синьору Тинторетто, с которым мы, так уж случилось, друзья. Если по смерти Тициана в этом городе и остался знаток изящных искусств, так это он. Ты сможешь показать ему отобранные рисунки и задать любые вопросы.

В глазах Виргилия заиграли огоньки.

— Однако, — с хитрой улыбкой добавил дядя, — за это я требую, чтобы остаток вечера здесь больше не звучали слова «преступление», «Тициан», «полотно», «мученик», «резня» и «распятие»!

В окно вливался такой чудесный лунный свет, что дядя предложил прогуляться. Они вышли на небольшую площадь перед книжным магазином; кот отправился за ними. Подул легкий ветерок. Вместе с ним по городу разносился едкий запах дыма. В нескольких точках города сборщики трупов, разгуливающие повсюду с факелами в руках, разожгли костры, в которые летело все, что оставалось от умерших: одежда, постельное белье, пропитанное гноем и кровью. От этого в городском воздухе постоянно витал пепел. Прогорклый дух, полный миазмов чумы, надолго овладел Венецией. Куда бы ты ни пошел, что бы ни делал, эпидемия постоянно давала о себе знать.

Гуляя, они дошли до широкой и самой протяженной площади города — Пресвятой Девы Прекрасной. Здания, окружающие ее, принадлежали к различным архитектурным стилям.

— Обожаю палаццо Дона с его круглым окошком прошлого века, — проговорил дядя. — Взгляните на этих путти… и на ангелочка с гербовым щитом семьи!

— А по мне, так лучше палаццо Малипьеро-Тревизан с его белым фасадом и зелеными медальонам из мрамора и порфира, — отвечал Пьер.

Последним высказался Виргилий:

— А мне больше других приглянулся палаццо Виттури; в нем просматривается что-то византийское. Взгляните на это окно с двумя арками и розетками над ними: словно две точки над буквами «i».

Конец обмена мнениями потонул в ночи. Троица полуночников обошла площадь и вновь вышла к церкви Пресвятой Девы Прекрасной.

— Что за прелесть этот фасад! — восхитился Пьер.

— Ах-ах, — вторил ему дядюшка. — Представь себе, эта церковь гордится тем, что у нее два фасада: один выходит на площадь, другой — на канал. Так что, если будешь назначать здесь свидание красотке, не забудь уточнить, с какой стороны! Иначе зря прождете друг друга, и прощай любовь.

— Недурна и колокольня на углу, — подхватил Виргилий, внезапно увлекшись архитектурой.

Пьер прервал его, спросив у Чезаре:

— А нет ли какой-нибудь легенды, связанной с этой церковью, а, синьор Песо-Мануций?

— Che leggenda?[31] — засмущался тот. — Вполне правдивая история! Пятьсот или даже шестьсот лет назад пираты похитили венецианских девушек. Ремесленники из Кастелло их отбили. В память об этом каждый год в конце января проходит праздник Марий. Начинается он с того, что к церкви является дож, и местные торговцы дарят ему две соломенные шляпы и два кувшина вина. Затем начинается шествие Марий — двенадцати юных дев, самых красивых в городе; шесть городских кварталов собирают им приданое. Красивые, богато разодетые, они направляются в церковь Святого Петра в Кастелло.

В мечтах об этих девах два юных француза и дядя Чезаре вернулись домой и заснули мертвым сном.

Как и Тициан, Якопо Робусти, прозванный в народе Тинторетто[32] — из-за ремесла своего отца, красильщика шелковых тканей, — проживал с семьей в квартале Каннареджо. Два года назад он переселился в прекрасный особняк, купленный его тестем и расположенный на Мавританском подворье, неподалеку от церкви Богородицы в Садах, для которой полтора десятка лет назад он написал серию полотен. Несмотря на жару, утром 29 августа, когда туда заявились Чезаре, Виргилий и Пьер, в мастерской художника кипела работа. Чезаре, частый гость Тинторетто, сразу подметил, что учеников, подмастерьев и помощников маэстро поубавилось и не царит прежнее оживление.