Стивен Сейлор - Загадка Катилины Страница 10

— А как тебе это стало известно?

— Я же говорю тебе: было собрание заговорщиков и я там присутствовал.

Я помолчал, чтобы переварить его слова. Если бы только рядом со мной сидел Арат! Он бы рассказал мне о быках на нынешней ярмарке или о запасах продовольствия. Но вместо того передо мной находился один из самых искусных сторонников Цицерона, и я слушал, как он сообщает мне ужасные сведения о заговорщиках и убийствах.

— Признаться, это с трудом укладывается у меня в голове, Целий. Ты говоришь, что Катилина замышляет убить Цицерона и что ты сам участвовал в тайном собрании?

— Да, я слишком много тебе рассказал, Гордиан, больше, нежели намеревался. Но ведь тебя так трудно убедить.

— Так ты до сих пор убеждаешь меня? Я же сказал, что не хочу подвергать опасности членов своей семьи, а ты мне рассказываешь про заговорщиков и про гражданскую войну!

— Но все это можно предотвратить, если мы будем работать вместе.

Почему — несмотря на мои протесты, на мои разумные доводы, на обещания самому себе, что я больше не буду ввязываться в эти грязные дела, несмотря на мое чувство удовлетворения от того, что я нашел в себе силы отказаться, — почему в это мгновение я испытал некое волнение? Тайны и интриги опьяняют более, чем крепкое вино. Таинственность сообщает прелесть повседневным делам и превращает нудную действительность в предмет, достойный поэм. Человек никак не может насытиться тайной, он с жадностью набрасывается на дополнительные порции. Я не испытывал подобного волнения с тех пор, как оставил город.

— Расскажи мне поподробней о том собрании, — попросил я словно нехотя.

— Оно происходило в доме Катилины, на палатине; прекрасный дом, немного беспорядочно построенный, единственное, что отец оставил ему в наследство, кроме имени. Все началось как дружеский обед, но потом мы удалились внутрь здания. Рабов не пустили, а двери закрыли. Если бы я тебе сказал, кто там был, назвал бы имена сенаторов и патрициев…

— Не надо.

Целий кивнул.

— Тогда я скажу тебе, что рангом собравшиеся были от самых почтенных до самых скандально известных.

— «На любой вкус» — так говорит Катилина.

— Совершенно верно. Ему иногда приходят в голову удачные высказывания. Ты польстил мне, назвав меня лучшим учеником Цицерона, но Цицерон даже не сравнится с Катилиной, когда тот вознамерится произнести страстную речь. Он сыграл на расстроенных чувствах собравшихся, на их неудачах и указал на богатых олигархов как на источник их бедствий; он пообещал им создать новое государство в духе наших предков; он говорил о погашении долгов и переделе имущества. Под конец он взял в руки кубок с вином и заставил каждого порезать себе запястье и капнуть кровью в этот сосуд.

— А ты?

Целий протянул руку и показал шрам.

— Кубок пустили по кругу. Все мы дали клятву…

— Которую ты сейчас как раз разрушаешь.

— Клятва против Рима не является настоящей клятвой, — ответил он, опустив глаза.

— Значит, Катилина признал тебя своим, несмотря на твою близость к Цицерону?

— Да, потому что на какое-то время я поверил его словам. Я попал под очарование его речей и на самом деле считал себя его сообщником. Пока наконец не распознал его настоящую сущность, пока не узнал, что он замышляет убить Цицерона. Тогда я пошел к Цицерону и рассказал ему все. Он посоветовал мне оставаться в сообщниках у Катилины и разведать его планы. И я не один, кто исполняет подобные обязанности.

— А теперь он хочет, чтобы и я следил за Катилиной?

— Нет, Гордиан. Он просто хочет, чтобы Катилина немного пожил у тебя. За ним следят, но он может покинуть город незамеченным. Его основной союзник — Гай Манлий, военный из Фезул. Каталине нужно место в провинции, не такое, о котором бы все знали, а новое, где его и не подумали бы искать.

— То есть у меня? Если еще ему неизвестно, то любой может рассказать, что я давний приятель Цицерона и что он сам помог мне получить это наследство.

— Да, но я сказал Катилине, будто ты очень серьезно поссорился с Цицероном — ведь легко в это поверить, не так ли? — что тебе очень не нравится римская политика и что в данный момент ты симпатизируешь ему, Каталине. Ты умеешь быть сдержанным и осторожным, это бесспорно; ведь этим ты и заслужил себе имя. Катилина и не думает, что ты его пылкий сторонник, он просто считает, что ты можешь ему предоставить на время свой дом. Большего от тебя он и не ожидает — всего лишь убежища, когда ему потребуется покинуть город и остановиться где-нибудь на время по дороге в Фезулы.

— А ты уверен, что в моем доме не будет сборищ и чаш с кровью, пускаемых по кругу?

Целий покачал головой.

— Он не ждет этого от тебя. Ему нужно именно убежище, не место для встреч.

— А что хочет Цицерон?

— Следить за продвижениями Каталины с моей помощью. Разумеется, если вдруг Катилина поведает тебе что-либо важное, то Цицерон надеется, что ты передашь ему эти сведения. Говорят, что ты умеешь выудить у людей правду, даже когда они сами не хотят признаваться в ней.

Я повернулся и посмотрел через западное окно на пологий спуск к реке. Верхушки деревьев были уже освещены лунным светом. Все видимое пространство окутала ночь, теплая и успокаивающая. Воздух казался густым от запахов животных, пота, навоза, травы. Так далеко отсюда Рим, но и здесь от него не скрыться!

— Мне, таким образом, придется иметь дело только с тобой и с Катилиной, а больше ни с кем?

— Да. Цицерона ты не увидишь, он останется для тебя бесплотным призраком. Если тебе понадобится отправить в город послание, то сделать это ты сможешь через меня. Катилина меня не заподозрит.

— Невозможно, чтобы все было так просто, как ты говоришь. Может, из-за твоей молодости и неопытности ты неспособен предвидеть грозящих нам опасностей? Или же ты намеренно смягчаешь ситуацию?

Он улыбнулся.

— Мой учитель Цицерон советует не отвечать на вопросы типа «либо — либо», если любой ответ тебе чем-то грозит. Лучше сменить предмет обсуждения…

В ответ я тоже скупо улыбнулся.

— Ты слишком хитер и порочен для своего возраста. Да, я уверен, что ты можешь обмануть Каталину. Если я соглашусь, то мне необходимы будут гарантии. Нельзя, чтобы меня сочли союзником Каталины, если вдруг его разгромят, как, я надеюсь, и случится. Хорошо бы Цицерон заранее написал письмо и отметал в нем мою помощь в его плане.

Целий изобразил на своем лице непонятную гримасу.

— Цицерон предвидел подобную просьбу. Но сейчас невозможно написать такой документ. Если его обнаружат, то он все испортит, да и тебя поставит под угрозу. Не беспокойся. В надлежащее время Цицерон вспомнит о тебе.

— Но тем не менее мне все-таки необходима гарантия Цицерона. Если я приеду в Рим…

— Он не примет тебя сейчас. Иначе о вашей встрече станет известно Катилине. Разве ты мне и так не веришь, Гордиан?

Я долго размышлял. Дрожь волнения, которую я испытал ранее, переходила в недоброе предчувствие. Я чувствовал себя как пьяница, который не может контролировать себя во время пиршества и потому удерживается от вина, но когда ему вручают чашу для передачи другому человеку, хватает и выпивает ее залпом.

— Я верю тебе, — сказал я.

Но позже, ночью, когда я лежал рядом с Вифанией, во мне зародилось сомнение; оно шевелилось во мне, росло, принимая неясные формы, как туман в ночи. Целий не представил никаких доказательств, что он послан Цицероном. А вдруг его подослал сам Катилина? А если за ним и стоит Цицерон, то почему Катилина не может догадаться о их планах? Где правда, а где ложь в речах Целия? Если этот юноша хвастается, что сможет одурачить Катилину, то он наверняка сможет водить за нос и Цицерона? Не говоря уже о Гордиане Сыщике, который поклялся никогда не влезать в политику.

Вифания шевельнулась.

— В чем дело, хозяин? — прошептала она.

Со времени нашей свадьбы она перестала называть меня «хозяином», но иногда во сне проговаривалась; слова ее напомнили мне о далеких днях, когда мир не был таким опасным и сложным. Я дотронулся до нее. Ощущение ее тела — теплого, волнующего, податливого — развеяло мои сомнения, как солнце разгоняет утренний туман. Она пододвинулась ко мне, и мы обнялись. На какое-то время все тревоги забылись, а потом я заснул здоровым сном крестьянина, которому снятся поля и сено, а мычание быков кажется случайной музыкой.

ГЛАВА ПЯТАЯ

На следующее утро Марк Целий проснулся раньше меня. Я обнаружил его перед стойлом, где он запрягал свою лошадь. Из сарайчика вышли его охранники, потирая глаза и вытаскивая соломинки из волос. Солнце еще не встало из-за горы Аргентум, и мир освещал только бледновато-синий свет. Над рекой стоял туман, заползая в низины по ее берегам. С запада, со стороны поместья Публия Клавдия, донесся крик петуха.