Эллис Питерс - Покаяние брата Кадфаэля Страница 11

— Судьба государства складывается из судеб отдельных людей, — пылко возразил Ив. — Несправедливость, допущенная по отношению к одному, задевает всех и наносит урон всему государству.

Собравшиеся загомонили, стараясь перекричать друг друга, но епископ утихомирил их, властно воздев руки:

— Тише! Возможно, этот юноша выбрал не лучшее время и не лучшее место для этого разговора, но тем не менее он прав. Справедливость и закон должны ограждать каждого.

Затем он обратился к Иву, который хоть малость и робел, но виду не подавал.

— Мне кажется, ты имеешь в виду совершенно определенный случай. Кто-то из твоих друзей угодил в плен при Фарингдоне.

— Да, милорд. И его прячут неизвестно где. Выкупа никто не требует, и ни его друзья, ни его лорд — мой дядя—не могут ничего разузнать о его судьбе. Если бы его милость король соблаговолил сказать, где…

— Я не рассаживаю пленников по собственным подвалам, — громогласно оборвал юношу Стефан.

Кадфаэль подозревал, что король просто-напросто проголодался и потому ему не терпится покончить с затянувшимся спором. Кроме того, он вообще терпеть не мог торговаться и, как правило, раздавал самые ценные трофеи своим корыстолюбивым вассалам, предоставляя им препираться из-за добычи.

— Мало кто из них мне известен, и уж точно я не помню никаких имен. Честно распределить их было поручено моему кастеляну.

Ив тут же ухватился за эти слова:

— Ваша милость, но ведь кастелян Фарингдона присутствует в этом зале. Будьте великодушны, позвольте мне получить ответ от него! — воскликнул он и, видимо опасаясь отказа, тут же спросил: — Где Оливье Британец? Кто его прячет?

Он произнес эти слова достаточно сдержанно, но тем не менее бросил свой вопрос, словно копье, через разделявшее ряды соперников пространство, адресуя не королю, а де Сулису. Юноша нуждался в снисходительности Стефана, если хотел получить ответ. Там, где другие могли лишь просить, король имел право повелевать. А терпение короля уже почти истощилось, правда, виной тому была не настойчивость юного сквайра, а просто-напросто чрезмерно затянувшееся собрание.

— Просьба этого юноши вполне разумна, — нехотя поддержал Ива епископ.

— Да ради Бога, — раздраженно бросил король де Сулису, — скажи ты ему, что он хочет знать, и покончим с этим делом.

Голос де Сулиса, почтительный и покорный, прозвучал из задних рядов приспешников Стефана, оттуда, где Кадфаэль никак не мог его увидеть.

— Ваша милость, я бы и рад, да только ответа у меня нет. В Фарингдоне я никакой выгоды для себя не искал и даже удалился с совета, предоставив решать судьбу пленных рыцарям гарнизона. Разумеется, тем, — добавил он с ехидной слащавостью, — которые вернулись под ваши знамена. А уж что да как они порешили, я о том не допытывался. Доходили до меня слухи, будто некоторых пленных уже, как положено, выкупили, а о прочих ведать ничего не ведаю. Может, писцы и составили какой-нибудь список, но я им не интересовался и никогда не видел.

Задолго до того, как де Сулис закончил, среди сторонников императрицы поднялся ропот, ибо насмешка над защитниками Фарингдона не могла оставить их равнодушными. Волнение пробежало по рядам лордов; скорее всего, будь у собравшихся мечи, их бы уже наполовину вытащили из ножен.

Ив возвысил голос, все еще сдержанный, но гневный, что, в свою очередь, вызвало в ответ столь же гневные восклицания приверженцев короля.

— Ваша милость, он лжет. Это он распоряжался всем от начала до конца. Этот человек бесстыдно лжет!

Его возглас потонул в возмущенном реве. Еще миг, и заполнившие зал лорды принялись бы за неимением оружия отвешивать друг другу пинки да затрещины. Но епископ Винчестерский, величавый и негодующий, поднялся и поддержал громогласный призыв Роже де Клинтона к порядку. Король и императрица, вскочив на ноги, метали громы и молнии, но постепенно спокойствие восстановилось, хотя казалось, что самый воздух в зале дрожал и был полон едкой ненавистью.

— Давайте сделаем перерыв, — угрюмо предложил де Клинтон, когда воцарилась наконец неустойчивая, хрупкая тишина, — и расстанемся без обид и брани, каковые здесь неуместны. Мы встретимся вновь после полудня, и я призываю вас явиться сюда в расположении духа, более подобающем добрым христианам, дабы продолжить наш разговор откровенно, но без горячности. А потом, независимо от исхода этой встречи, мы, оставив мечи и позабыв о вражде, пойдем к вечерне и, исполненные стремления ко благу, вместе помолимся о мире.

Глава четвертая

— Он лжет! — твердил насупленный и покрасневший от злости Ив, сидя за скудным приоратским столом. Впрочем, молодость брала свое, и дурное расположение духа не мешало ему уминать все подряд. — Что ни слово, то ложь. Уверен, он ни на минуту не уходил с того совета. Можете вы представить, чтобы такой человек да ничем не поживился? Причем не отхватил себе самый ценный трофей. Нет, он прекрасно знает, кто держит в плену Оливье. Но уж если даже Стефан не может — или не хочет — заставить его сказать правду, то как этого добиться кому-нибудь другому?

— Скорее всего, насчет де Сулиса ты прав, — рассудительно заметил Хью, — но даже закоренелый лжец может, обмолвившись, обронить правдивое слово. Ибо, скажу я тебе, очень немногие — если такие вообще есть — знают, что случилось с Оливье. Я справлялся о нем где мог, но впустую. Ручаюсь, что и Кадфаэль не преминул переговорить со здешними братьями. Более того, уверен: после того, что он услышал от тебя сегодня утром, и сам епископ станет наводить справки.

— На твоем месте, — добавил Кадфаэль, основательно поразмыслив, — я бы не столько требовал справедливости в зале капитула, сколько занялся поисками за его пределами. Вне всякого сомнения, король и императрица будут главным образом доказывать перед всеми правоту своих притязаний, и им едва ли понравится, если в то время, когда не определены их собственные судьбы, им станут докучать судьбой какого-то сквайра. Не помешало бы вызнать, нет ли здесь кого другого из бывших тогда в Фарингдоне, кроме этого де Сулиса. Ну а я поговорю со здешним приором. Монахи, знаешь ли, хоть сами больше и помалкивают, но на слухи падки не меньше прочих и ушки держат на макушке.

Ничто, однако же, не могло отвлечь Ива от его мрачных мыслей.

— Де Сулис знает правду, — не унимался юноша, — и я эту правду из него вытяну, пусть даже придется вырвать ее клещами из его лживого сердца… О, не надо, не говори ничего, — отмахнулся он, предвидя возражения Кадфаэля. — Я и так знаю, что здесь не могу его тронуть, ибо у меня связаны руки указом епископа.

«Хотелось бы знать, — подумал Кадфаэль, — с чего это он знай долдонит то, что само собой разумеется, словно не нас убеждает, а себя. И почему у него вид такой странный?» Обычно добродушный, открытый взгляд юноши сейчас был как будто обращен в себя. Такое впечатление, словно он то и дело с опаской оглядывается на что-то не до конца понятое и очень его беспокоящее.

— Но скоро и мне, и ему придется покинуть епископские владения, — неожиданно заявил Ив, стряхивая с себя раздумья, — и тогда ничто не помешает мне встретиться с ним лицом к лицу и мечом добыть истину.

Проталкиваясь через толпу на большом дворе, брат Кадфаэль направился в приоратскую церковь. Маловероятно, что важные персоны поспешно встанут из-за стола, чтобы возобновить переговоры, которые, скорее всего, ни к чему не приведут, а стало быть, у него есть время, чтобы побыть в каком-нибудь укромном уголке подальше от мирской суеты. Правда, укромных уголков в приорате немного. Участники совещания рангом пониже, видимо, решили побеседовать там, где не опасались быть подслушанными, и собирались тесными кружками под прикрытием алтарей или в монашеских кельях. Приезжие клирики разгуливали по храму, присматриваясь к его убранству. Местные бенедиктинские братья, вернувшиеся к своим обязанностям после получасового отдыха, молча сновали среди незнакомцев.

Перед высоким алтарем, скромно сложив руки и потупя очи, стояла девушка.

Несмотря на благочестивую позу этой особы, Кадфаэль усомнился в том, что она погружена в молитву. В ясном розоватом свете алтарной лампады монах приметил на девичьем лице едва уловимую довольную улыбку. Стоявший за ее плечом мужчина что-то нашептывал девице на ушко — нашептывал сдержанно и почтительно, но в изгибе его губ тоже таилась улыбка, столь же, если не более, самодовольная. «Ну-ну, — смекнул монах. — Ясное дело, что молодая девица, оказавшись в окружении стольких приметных молодых мужчин, времени даром не теряет и прямо-таки купается в мужском внимании». Монах уже видел эту веселую, жизнерадостную девушку, когда она сопровождала к мессе императрицу, держа в руках молитвенник Матильды и плотную шерстяную шаль на тот случай, если ее госпоже станет зябко в каменной громаде храма. Он слышал, что она доводится племянницей старшей камеристке императрицы. Среди множества съехавшейся в Ковентри знати было всего три женщины благородного происхождения, причем одна из них императрица, а другая почитай что старуха. Этого достаточно, чтобы вскружить голову любой девушке. Хотя, судя по виду, с которым выслушивает любезности и отвечает на них эта молодая особа, на легкомысленные уступки она не пойдет и своего не упустит. Она будет слушать, улыбаться, возможно, даже поощрять и завлекать, но всегда сумеет вовремя остановиться. Здесь ее окружают сотни молодых людей, которые восхищаются ею, льстят ей, оказывают ей знаки внимания, но это не значит, что самый первый или самый бойкий преуспеет более других. Она даст каждому возможность показать себя и выберет самого достойного. Девушка достаточно молода, чтобы получать удовольствие от этой игры, и достаточно умна, чтобы не потерять голову.