Дэвид Лисс - Торговец кофе Страница 11

— Почему тебя интересует кофе?

— Он меня не интересует. Я был в плохом настроении и принял кофе как лекарство. Скорее всего, я удивлялся вслух его целительной силе.

— Я не рекомендую тебе заниматься торговлей кофе, — сказал Даниель.

— У меня нет таких планов.

— Ты поймешь, что это более капризный товар, чем тебе кажется. В конце концов, это всего лишь лекарство, которое изготавливают несколько аптекарей и выписывают несколько лекарей. Что тебе может принести торговля таким непопулярным товаром?

— Ты совершенно прав.

— Торговля товаром, который никому не нужен, только доведет тебя до нищеты.

Мигель со стуком поставил бокал на стол; вино расплескалось, и несколько капель попало ему на лицо.

— Ты что, оглох? — Он потер глаз, куда попала капля вина. — У тебя что, уши в зубах? Ты не слышал, что меня не интересует торговля кофе?!

— Я только хотел объяснить свою точку зрения, — сказал угрюмо Даниель, перекладывая еду у себя на тарелке и дожидаясь, когда ее температура станет такой же, как у него во рту, и он мог бы есть без труда.

— Кстати, — сказал Мигель через какое-то время, — твоя решимость меня даже заинтриговала. Почему кто бы то ни было должен остерегаться торговли кофе?

Но теперь Даниель не хотел продолжать разговор на эту тему.

Они провели остаток ужина практически в полном молчании, Даниель не поднимал взгляда от своей тарелки, а Мигель обменивался взглядами с Ханной так, чтобы этого не заметил ее муж. Если он и задумывался о том, что мог бы оказаться ее мужем, то никогда этого не показывал, но всегда был добр с ней. Мигель редко бывал дома и приходил только ночевать в свой сырой подвал, поэтому им нечасто удавалось побеседовать без присутствия ее мужа, но в те редкие моменты он говорил с ней сердечно, будто они старые друзья и он дорожит ее мнением.

Однажды она даже отважилась спросить у него, почему он спит в подвале. Когда он только к ним переехал, Даниель поселил его в маленькой комнате без окон на третьем этаже. Такие комнаты в Голландии называют кельями священника. Но Мигель пожаловался, что в комнате слишком жарко и дымно, если топить печь торфом, и слишком холодно, если не топить. Ханна подозревала, что были и другие причины. «Келья» находилась прямо над комнатой, где они спали с Даниелем. По утрам в субботу, после того как они с мужем соблюдали традицию супружеских обязанностей (одно из немногих древнееврейских правил, которое Даниель стремился соблюдать, по крайней мере пока она не забеременела), Мигель выглядел смущенным и чувствовал себя неловко.

Итак, теперь он жил в сыром подвале и спал на постели из досок, такой короткой, что даже невысокий человек мог уместиться в ней, лишь свернувшись калачиком. Ночью во время прилива вода из каналов переливалась через окна и заливала пол, но все равно ему эта комната нравилась больше, чем «келья», по крайней мере когда он не поднимался тайком в комнату Аннетье на чердаке.

В конце безрадостного ужина их спас стук в дверь. Оказалось, что это парнасс сеньор Паридо. Он вошел и отвесил низкий поклон. Как и Даниель, он одевался на португальский манер, и, хотя Ханна с детства привыкла видеть мужчин в одежде ярких цветов и в больших шляпах, в Амстердаме это казалось ей немного неуместным. По крайней мере у Паридо был приличный портной, и его одежда в красных, золотых и ярко-синих тонах сидела на нем гораздо лучше, чем на ее муже. Паридо был широкоплечим и крепким, с суровым лицом и тусклыми глазами.

От него исходила меланхолия, причину которой Ханна не могла понять, пока не встретила его на улице; он вел за руку своего сына — слабоумного. Мальчик был одного с ней возраста, но издавал звуки, как обезьяна, которую она однажды видела в цирке. Это был единственный сын Паридо, а жена была уже не в том возрасте, чтобы родить ему другого.

Грусть Паридо не трогала Даниеля. Ханна сомневалась, замечает ли он ее вообще. Даниель видел только огромный дом, дорогую одежду, деньги, которые тот давал на благотворительные цели. Паридо был одним из немногих амстердамцев — и евреев, и неевреев, — кто имел собственный экипаж. У него также были собственные лошади, которых он держал в конюшне на окраине города. В отличие от Лиссабона, пользоваться экипажами в Амстердаме не разрешалось и на каждую поездку требовалось получить разрешение мэрии. Но, несмотря на непрактичность экипажа, Даниель был в восторге от его блестящей позолоты, мягких сидений и завистливых взглядов, которыми его провожали прохожие. Даниель жаждал этого — зависти. Он хотел стать предметом всеобщей зависти и думал лишь о том, как этого достигнуть.

Даниель приветствовал парнасса со всей помпезностью, на какую был способен. Он чуть не упал, вставая из-за стола и спеша отвесить ответный поклон, затем сказал Ханне, что он и сеньор Паридо удалятся в парадную гостиную. Служанка должна принести им вина, бутылку его лучшего португальского, и больше они не хотят ее видеть, а тем более слышать ее колкости.

— Может быть, старший сеньор Лиенсо пожелает составить нам компанию? — предложил Паридо.

Он погладил бородку, по моде коротко подстриженную и слегка остроконечную, как на портрете, изображавшем его тезку.

Мигель оторвался от недоеденной тушеной сельди. Он ответил на поклон Паридо едва заметным кивком. Теперь же Мигель смотрел на него с удивлением, будто не понимал слов, сказанных по-португальски.

— Я уверен, у моего брата были свои планы на то, как провести свободное время, — сказал Даниель.

— Что-то вроде этого, — согласился Мигель.

— Пожалуйста, составьте нам компанию, — повторил свое предложение Паридо, его голос звучал необычно мягко.

Мигелю ничего не оставалось, как согласиться, чтобы не показаться невежливым. Он резко кивнул, словно хотел стряхнуть что-то с волос, и трое мужчин удалились в парадную гостиную.

Ханна взяла в привычку подслушивать, несмотря на намерение повиноваться супругу. Год назад она застала Аннетье, когда та, в лучших традициях голландских служанок, прижимала ухо к тяжелой дубовой двери, ведущей в парадную гостиную. Оттуда раздавался гнусавый голос Даниеля, из-за толстых стен слов было не различить. Сейчас она не вспомнит, что именно девушка подслушивала. Разговаривал Даниель с купцом или с деловым партнером. Может быть, с тем отвратительным портретистом, который, улучив момент, когда Ханна была одна, попытался ее поцеловать. Когда она стала сопротивляться, он сказал, что ему это безразлично и что в любом случае на его вкус она слишком пухлая.

Ханна вошла в прихожую и обнаружила там Аннетье, прильнувшую щекой к двери с таким рвением, что ее поносного цвета чепец съехал набок.

Ханна прижала руки к губам. Она сделала серьезное лицо:

— Ты не должна подслушивать.

Аннетье повернула голову на секунду без тени улыбки на своем бледном голландском лице.

— Нет, — сказала она. — Я должна. — И продолжила свое дело.

Ханне ничего не оставалось, как самой приложить ухо к двери.

Она услышала приглушенный голос Паридо.

— Я надеялся, что у меня будет возможность поговорить с вами, — сказал он.

— У вас была такая возможность вчера вечером. Я видел вас в Талмуд-Торе.

— Почему ему не быть в Талмуд-Торе? — спросил Даниель. — Он ведь парнасс.

— Пожалуйста, Даниель, — сказал Паридо тихо.

Наступила пауза, и затем парнасс начал снова:

— Сеньор, я должен сказать вам следующее. Долгое время отношения между нами были сложными. После истории с Антонией вы послали мне записку, в которой приносили извинения, в тот момент я не придал им значения. Теперь я сожалею, что был холоден с вами. Ваше поведение было безрассудным и опрометчивым, но не злонамеренным.

— Я соглашусь с подобной оценкой, — сказал Мигель после паузы.

— Я не рассчитываю, что мы сразу станем большими друзьями, но мне бы хотелось, чтобы отношения между нами были менее напряженными.

Небольшая пауза, бульканье наливаемого вина. Затем:

— Мне было особенно неловко, когда вы выставили меня перед маамадом.

Паридо засмеялся:

— Признайте же, что мои обвинения были справедливыми, да и в любом случае вам не грозило серьезного наказания. Мои обязанности парнасса требуют, чтобы я служил примером для общины, и в вашем случае я пытался проявить милосердие из симпатии к вашему брату, а не жестокость от обиды на вас.

— Странно, что это не приходило мне в голову.

— Вы видите? — сказал Даниель. — Он не желает покончить с враждой.

Паридо, казалось, не обращал на него внимания:

— Мы сердились друг на друга на протяжении двух лет. Я не могу рассчитывать, что мы станем друзьями только потому, что я этого хочу. Я лишь прошу вас не усугублять враждебность и сам поступлю так же, и, может быть, через какое-то время мы сможем доверять друг другу.