Джулио Леони - Искушение Данте Страница 11

Данте не очень удивился тому, что монах пришел в таверну. Разглядывая богослова, поэт подумал о том, что веселые святые отцы, видимо, встречаются не только в Болонье. Было видно, что ряса монаха сшита из тонкой дорогой ткани.

Хотя богослов наверняка ощутил настороженное отношение Данте, он не подал вида и с подчеркнутой вежливостью приветствовал поэта.

— А это совсем недавно прибывший к нам из Рима геометр и архитектор Якопо Торрити.

— И математик, — не преминул с довольно важным видом добавить римлянин.

Данте вспомнил, что слышал об этом человеке. Якопо Торрити был одним из помощников великого Арнольфо ди Камбио и приехал с ним из Рима, когда начали строить новый собор. Поэт окинул быстрым оценивающим взглядом лошадиное лицо математика, дышавшее большой силой воли. Длинные руки Якопо Торрити словно от рождения предназначались для того, чтобы поднимать камни, в них чувствовалась страшная сила…

В этот момент, не дожидаясь приглашения Теофило, из-за стола встал энергичный человек с собранной на затылке пышной шевелюрой и решительной складкой губ, чем-то напоминавших львиную пасть. Он подошел к поэту и поклонился поэту.

— Меня зовут Веньеро Марин. Всегда к вашим услугам, мессир Данте. Надеюсь, что вы будете ко мне так же благосклонны, как и остальные собравшиеся за этим столом ученые мужи. Они с распростертыми объятьями приняли меня на берегах Арно, хотя мне и не сравниться с ними в мудрости и знаниях, — произнес человек с пышной шевелюрой с приятным венецианским акцентом. — Моя наука — море. А моя кафедра — мостик галеры, с которого земные дела зачастую видятся совсем иначе…

Данте сразу понравился непосредственный венецианец. Похоже, он был ровесником поэта, хотя его обветренное изборожденное морщинами лицо и выглядело старше. Его слова прозвучали как журчание горного ручья на фоне ледяного океана чопорных педантов.

— Наука ветров и морей созвучна учению о движении звезд. И она основывается на точном расчете и понимании истинной сути вещей, — улыбнувшись, ответил Данте венецианцу, изучавшему его пристальным взглядом своих серых глаз. — В этом она сродни виднейшим из наук, которые, однако, не могут похвалиться такой же древностью. Ведь сам Спаситель избрал своих первых учеников среди людей, бороздивших воды!

— Мессир Веньеро не рыбак, а отважный капитан венецианского флота, — поспешно вставил Теофило, словно не желая выпускать из рук бразды правления церемонией знакомства, прерванной порывистым венецианцем. — К сожалению, он поссорился с дожем и покинул Венецию в поисках убежища на чужбине. Поэтому-то он и оказался здесь, вдали от моря…

— К чему скрывать! Мне грозила смертная казнь! — сказал внезапно погрустневший венецианец.

Ошеломленный этим признанием, Данте уставился на него вытаращенными глазами. Венецианец перехватил его взгляд и пояснил:

— Моряку не должно засматриваться на женщин. Даже в Венеции, где почти все — моряки. А меньше всего внимания они должны обращать на жен членов Совета.

— Наши подруги — пропахшие рыбой сирены, — добавил он и расхохотался, но глаза его были грустны.

Последним за столом сидел молодой человек с пышными темными волосами, падавшими ему на плечи. У него был пронзительный орлиный взгляд, на лице лежала тень тайной тревоги и бессонных ночей, проведенных за книгами. Он был неподвижен как статуя. За все это время молодой человек не проронил ни слова, но не сводил глаз с лица поэта.

И вот теперь он заговорил, не дожидаясь приглашения аптекаря.

— Мы встречаемся впервые, и все же вы знаете меня, мессир Данте, а я — знаю вас. Меня зовут Франческо из Асколи.

Данте был поражен. Остальные — почтительно закивали, а Теофило ограничился тем, что пискнул:

— Мессир Чекко избран ректором Studium!

Франческо Стабили — более известный как Чекко из Асколи — славился как самый выдающийся астролог всех времен и народов.

Чекко распростер руки, и Данте с готовностью обменялся со знаменитым ученым крепким объятьем.

— Разумеется, я знаю вас, мессир Чекко, и приветствую в вашем лице великого медика и астролога! — с искренним восхищением воскликнул поэт.

— А я рад приветствовать величайшего из поэтов! — ответил Чекко. — Я давно хотел познакомиться с вами. Вся Италия восхищается благозвучием ваших произведений. Никто и никогда не писал так прекрасно, как вы. Будь сейчас жив император Фридрих, он обязательно пригласил бы вас к себе, чтобы вы пролили бальзам вашей сладостной поэзии на его душу, истерзанную государственными заботами.

— Будь сейчас жив император Фридрих, вы бы пребывали у него при дворе, проливая свет ваших знаний на будущее Империи. Ведь вы — любимый ученик Гвидо Бонатти! — с поклоном ответил Данте.

— Умудренного знаниями о небе! — почтительно добавил Чекко.

— И знатока магических ритуалов! — сказал поэт.

— Можно считать и так…

Наконец церемония знакомства закончилась, и Данте сел на единственный свободный стул, явно предназначавшийся ему. Он устроился поудобнее, откинулся на спинку и задумался, глядя на тех, кто сидел рядом с ним.

Вот кто создаст во Флоренции университет! И среди них — ни единого флорентийца, а смерть уже выхватила одного из их рядов!

— Вот я и на Третьем Небе. В кругах душ, посвятивших себя учению и науке, о которых говорил мне Теофило, — сказал наконец Данте, не обращаясь ни к кому в особенности. — Но почему же вы собираетесь в таком странном месте?.. Мне известно, что ваш Studium еще не имеет своего помещения. Однако Магистрат, разумеется, выделил бы вам зал в монастыре Сан Пьеро. Или в каком-нибудь еще монастыре…

Поэту показалось, что присутствовавшие тайком переглянулись.

— Потерпите немного и все поймете, мессир Алигьери, — сказал аптекарь и кивнул в один из углов таверны, где воцарилось особенное оживление.

Внезапно раздались медленные удары барабана, сопровождавшиеся звоном бронзовых тарелок. Под одобрительные возгласы публики в помещении возникла женская фигура. Посетители тут же повскакивали с мест, замахали руками, завопили разные пошлости и стали колотить деревянными мисками по столам в такт барабану, порой его заглушая.

Данте с вопросительным видом повернулся к Теофило.

— Это Антилия. Танцовщица, из-за которой слава о таверне мессира Бальдо докатилась до самого Рима! — возбужденно пояснил аптекарь.

Поэт огляделся по сторонам.

Так, значит, эту грязную дыру знают даже в Риме! Бедная, бедная Флоренция! Во что ты превратилась! Выйдя за пределы старых стен, ты стала новым Вавилоном! Где твоя древняя честь?! Что это за новые идолы?! Какая-то танцовщица с размалеванным лицом?! Кто она?! Откуда?!

Погрузившись в эти тягостные размышления, поэт ограничился тем, что заметил:

— Антилия? Такого имени нет в святцах.

— Будьте уверены в том, что Антилия не попала бы в святцы, зови ее хоть Мария Магдалина! — рассмеялся Веньеро. — Конечно, ее нет и не будет в святцах, — ироническим тоном добавил он. — Но уверен, что и вам понравятся ее явные и тайные достоинства.

Данте его уже не слушал. Он силился рассмотреть происходящее на том конце таверны, но ему мешала толпа посетителей. В центре всеобщего внимания была смуглая женщина, закутанная в покрывало.

Внезапно раздался чей-то вопль и взрыв всеобщего хохота. В другом конце зала какой-то однорукий верзила схватил за промежность какого-то подвыпившего посетителя и потащил его к выходу. Пьяный орал, как будто его режут.

— И сегодня хозяин действует как настоящий крестоносец, — подмигнув остальным, сказал Бруно.

— Почему как крестоносец?

— Разве вам не известен этот ловкий боевой прием, прибывший к нам из-за моря, мессир Алигьери? — вмешался Веньеро. — На самом деле мавры подарили нам не только свои комментарии к Аристотелю! Когда наши воины в кольчугах и латах впервые высадились на азиатских берегах, язычники сначала испугались, считая их неуязвимыми. Впрочем, они скоро поняли, что и в христианских доспехах есть слабое место и стали действовать так, как только что поступил Бальдо. Хоть у него и одна рука, он легко справится с любым верзилой.

Внезапно раздался бой большого барабана, заглушивший остальные звуки в таверне. Возможно, это был сигнал, потому что танцовщица двинулась грациозной походкой к столу, за которым сидел Данте. Она шла сквозь лес тянувшихся к ней рук как галера, рассекающая морские волны. На ее скрытом до половины покрывалом лице было написано презрение к таким грубым проявлениям восхищения.

Однако Данте показалось, что презрительное отношение танцовщицы к толпе притворно. Наверняка ей льстило всеобщее внимание и она лишь изображала пренебрежение.