Елена Толстая - Фартовый человек Страница 12

Ольга обдумывала этот случай со всех сторон, пока не поняла, что представляет себя в роли жены, а вовсе не в роли пострадавшей невесты. Это окончательно утвердило Ольгу в мысли искать себе парня честного, неженатого и, при возможности, имеющего отношение к Красной армии.

С этими грезами она наконец заснула.

Глава шестая

Воззрения на любовь и вообще личную жизнь пришли в движение и брожение еще в конце прошлого века, да так до сих пор и не вернулись к единому образу. На данном этапе в непримиримой борьбе схлестнулись два взгляда: с одной стороны – все еще удерживал позиции революционный взгляд, с его идеалом абсолютной и смелой свободы, а с другой – опять набирал силу буржуазный индивидуализм с его представлением о брачном партнере как о собственности. На фабрике, где многие работали, с перерывами на Революцию, еще со старых времен, господствовало второе представление. Правда, несколько видоизмененное в соответствии с эпохой.

Считалось, например, хорошим тоном мучить ухажера, даже если он нравился. Ему следовало морочить голову – назначать свидания и не являться, а потом со смехом рассказывать об этом подругам. Или на прямой вопрос – «Любишь ли ты меня?» – отвечать: «Не знаю» – и глядеть при том в самые глаза. Такое поведение называлось «гордым» и поощрялось.

На второй месяц петроградской жизни Ольга записалась в молодежный революционный театр, работающий при фабричном клубе. В театр ее привела другая подруга, Настя Панченко.

Настя была комсомолка. Она носила длинную юбку, бесформенную армейскую рубаху и солдатский пояс. Лицо у нее было хорошенькое, круглое, с широко расставленными ясными серыми глазами и носом-кнопочкой. Настя пыталась выглядеть серьезной и для этого хмурила брови, но суровая морщина упорно не складывалась на ее гладком лбу.

Настя была сиротой. Она происходила из хорошей рабочей семьи. В сумятице восемнадцатого года ее родители погибли: мать умерла от болезни, а отец был застрелен на улице. Настя, чтобы не просить милостыню, решилась идти в проститутки, но в последний момент перепугалась, окатила клиента из помойного ведра и убежала. Вскоре после этого случая Настя вступила в комсомол и отказалась от мирских радостей. Искусство она признавала только такое, которое служило Революции. Например, она два раза смотрела фильм «Уплотнение», снятый по сценарию самого товарища Луначарского.

Она пересказала сюжет фильма Ольге, когда они однажды разговорились во время обеденного перерыва.

– Ты непременно должна ходить в кинематограф, – строго сказала Настя новой работнице. – Необходимо развиваться умственно и как социальная личность.

Разговаривая, Настя смотрела куда-то мимо собеседницы, в даль, откуда мерцали ей незримые огни коммунистического рая.

– Я схожу, – пообещала Ольга. Ей стало любопытно.

– Попроси, например, Ефима Захаровича сходить с тобой, – прибавила Настя.

Ольга насторожилась:

– А при чем здесь Фима?

Настя чуть пожала плечами:

– Он же твой родственник, кажется. Вот пусть он тебя и сводит в кинематограф.

– Ну уж нет, – засмеялась Ольга, – вот еще не хватало! Да Фима – он знаешь какой? Ему палец покажи – всю руку откусит. Один раз сводит в кинематограф, а потом потребует, чтобы я за него замуж вышла.

Настя удивилась, но ничего по этому поводу не сказала. Она вся была поглощена впечатлением от фильма.

– Там к одному профессору вселили в квартиру семью рабочего, – объяснила Настя. – В порядке уплотнения.

– Ясно, – кивнула Ольга, заинтересовавшись. Больно уж увлеченно говорила Настя.

– У того профессора была дочь. У рабочего – сын, – продолжала Настя.

Из Настиного пересказа явствовало, что идея «запретной любви» по-прежнему оставалась в искусстве главенствующей и именно она обеспечивала успех у чувствительной части публики.

– И что, – подхватила Ольга, – они полюбили друг друга?

– Ну да, – вздохнула Настя. – Очень сильной любовью. Их родители, конечно, поначалу были очень против, но потом осознали свою ограниченность и отреклись от прошлого… Интересно, бывает так в жизни? – сама с собой начала рассуждать Настя.

– Кино – это ведь не жизнь, – проговорила Ольга.

– Революционное кино должно стать учителем жизни, – убежденно произнесла Настя.

На том они разошлись и не виделись, наверное, с неделю. Поэтому Ольга была очень удивлена, когда Настя сама отыскала ее в цеху и, перекрикивая грохот работающих машин, предложила встретиться после смены и поговорить насчет молодежного революционного театра, который недавно устроили в клубе.

Мысль стать актрисой так и пронзила Ольгу. В ее сознании нарисовалась бледная женщина с томным лицом и в причудливом головном уборе со страусовыми перьями. Рядом с этим великолепием временно померкла даже шляпка из синего крепдешина, до сих пор красовавшаяся в витрине модного магазина.

Настя ожидала Ольгу на набережной Обводного канала, и не одна, а с молодым человеком в солдатской шинели. Ольга быстро и придирчиво оглядела молодого человека: светловолосый, с тонким и печальным лицом. Такие лица обычно бывают у рано спивающихся богомольных русских мальчиков.

Впрочем, молодой человек был весьма далек от идеи безвременно помереть от предначертанного алкоголизма. Он протянул Ольге руку и представился:

– Алексей Дубняк.

– Ольга, – сказала Ольга.

И улыбнулась.

Русые завитушки у ее щеки были такими милыми, что Алексей сильно покраснел.

– Ладно, идем, – резковато прервала их Настя. – Товарищ Бореев не любит, когда опаздывают.

И быстро пошла впереди. Алексей пошел рядом с Ольгой, приноравливаясь к ее шагу.

– Вы давно в Петрограде? – спросил он.

Ольга ответила:

– Недавно.

И замолчала.

Алексей опять спросил:

– А откуда вы родом?

– Из-под Витебска.

Алексей смотрел прямо перед собой.

– А я питерский, – сказал он, хотя она его ни о чем не спрашивала.

Он так это произнес, что ее прямо жаром окатило. Наверное, «я вас обожаю до гроба» – и то прозвучало бы менее пылко, чем эти простые слова.

«А я питерский», – повторила Ольга про себя, снова наслаждаясь этим мгновенным признанием.

– Кто такой товарищ Бореев? – спросила Ольга.

Настя, шедшая впереди, обернулась, блеснула глазами.

– Товарищ Бореев – гений революционного театра, – отрезала она.

Ольга подумала немного, тщательно воскрешая в уме все разговоры об искусстве, которые она слышала за последнее время.

– Это приблизительно как товарищ Луначарский? – уточнила она наконец.

– Товарищ Луначарский сочинил сценарий для фильма, – объяснила Настя. – Это было один раз. У товарища Луначарского много других важных дел из области культуры. Новое книгоиздание, например, или революционные памятники, как памятник товарищу Марату. А товарищ Бореев всю жизнь намерен посвятить исключительно революционному театру. Он и псевдоним себе взял от слова «Борей» – северный ветер из греческой мифологии. Той, где есть Прометей… – прибавила она с затаенной мечтой в голосе, как будто ничего на свете так не желала, как только встретиться с Прометеем, величайшим героем человечества. – Борей – это ледяной ветер, который сдувает за пределы полярного круга все старое и отжившее, – продолжала Настя. Голос ее окреп, начал звенеть. – Вот в честь чего взял себе имя товарищ Бореев. А настоящая его фамилия – Опушкин.

Ольга внимательно выслушала Настины объяснения, а потом повернулась к Алексею:

– Вы, Алеша, наверное, в армии служите?

Алеша признался, что он красноармеец и пока что раздумывает, оставаться на службе и расти до командира или демобилизоваться и пойти на какую-нибудь хорошую, полезную людям работу. Ольга опять выслушала очень внимательно, пытаясь понять, стоит ли тратить на этого парня чувства и время.

На всякий случай она решила пока что держать его при себе. Это никак не противоречило идеалу «гордого» поведения. Напротив. Чем больше поклонников, тем удобнее их мучить.

Скоро они пришли.

Клуб помещался в двухэтажном фабричном корпусе, откуда давно вынесли станки и где уже лет семь, а то и десять никто не работал. Настя поздоровалась со сторожем, который в виде приветствия пожевал бороду, и поднялась вместе с Ольгой на второй этаж, в большую комнату, наподобие залы, где из предметов обстановки имелись только печка и сломанный стул.

Ощущения обжитого пространства здесь никак не возникало, даже невзирая на то, что народу набилось очень много и повсюду ходили молодые девушки в длинных, фантастических одеяниях. Они все держались обособленно, глядели не друг на друга, а в пустоту и время от времени останавливались и делали изломанные жесты.

Товарищ Бореев стоял посреди залы, широко расставив ноги, и сам с собой сильно гримасничал. У него было темное лицо – не то от недоедания, не то от природы. Он был худой, с непомерно длинными, мосластыми руками, что придавало ему сходство с кузнечиком.