Яма - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович" Страница 12

Оглядел свою темницу. Вообще-то она была не темная, а вполне светлая. Под потолком в углах горели электрические лампы – так называемые «свечи Яблочкова». Я очень гордился любыми достижениями России, поэтому всегда обращал внимание, какие где используют лампочки – американские Эдисона или наши.

Больше ничего приятного или утешительного в комнате я не увидел. Это было какое-то рабочее помещение, используемое строителями метрополитена. На столе лежали чертежи и графики, стены были обклеены всякими скучными объявлениями. Чтобы успокоиться, я все их одно за другим прочитал. И указ Парижского муниципалитета от 30 марта 1898 года о начале строительства «метрополитеновой железной дороги», и подряд, выданный «Companie de Chemins de Fer» на произведение землеройных работ, и приказ главного инженера Ф. Бьенвеню о стандартизации платформ, и мандат компании «Gnom GMBH» на рекрутирование и обучение строительных бригад, и прочую подобную чепуху.

Чтение всегда действует на меня умиротворяюще, даже усыпляюще. Я стал прикидывать, где бы мне полежать камнем, пока не наступит момент обратиться в огонь. Русская пословица гласит, что утро умнее вечера, и это очень хороший совет. Тем более что умнее такого паршивого вечера быть нетрудно.

Пол был замусоренный, и я решил, что устроюсь на столе. Только сначала сжался в комок и вывернулся вьюном, чтобы скованные руки оказались впереди. Иметь короткие ноги иногда очень полезно.

Теперь я мог улечься на спину, с относительным комфортом. Сказал себе: «Я камень, я камень, лежащий на дне глубокого темного омута» и сразу стал видеть сны. Их было много, но я запомнил только самый последний.

Будто я герой русской сказки Емеря-сан, ловлю на реке рыбу и вытащил большую-пребольшую щуку. Она просит отпустить ее, обещает выполнить любое мое желание. Глаза у щуки зеленые, ресницы длинные, щеки румяные, и я вдруг вижу, что это русалка, довольно упитанная и прекрасная собой. «Если я выполню свое желание, ты не захочешь, чтобы я тебя отпускал», – шепчу я, красивая щука смеется и мотает головой.

К сожалению, сон у меня очень чуткий. Раздался негромкий стук металла о камень, и я пробудился на самом интересном месте.

Сначала я просто послушал мерное «тук-тук-тук», еще окончательно не проснувшись и продолжая думать про волшебную щуку и желание, которое я не успел выполнить. Потом сообразил, что постукивают с той стороны, куда затащили господина. Догадался: это Фандорин бьет по стене наручниками. Я уловил, что звук не такой уж мерный, и вспомнил о русском тюремном телеграфе.

Россия – очень большая страна, в которой много очень больших тюрем. В них сидят как плохие люди, так и хорошие, причем в основном вторые. Это всегда так бывает: когда страной правят хорошие люди, в тюрьму попадают плохие, а когда правят плохие, то наоборот. Россия – страна прекрасная, но власть там, к сожалению, почти всегда скверная, иначе мы с господином не находились бы в изгнании. Впрочем я уклонился в сторону, а при описании приключений делать этого не следует, как не следует и углубляться в политические темы, потому что читатели начинают зевать или сердиться. Ведь если бы они хотели почитать про политику, то купили бы газету. Я всего лишь желал рассказать, что хорошие и умные русские арестанты изобрели отличный способ общения между разными камерами: отстукивать буквы по определенной системе. Алфавит делится на ряды по шесть букв в каждом. Сначала выстукивается номер ряда, потом номер буквы.

Я ударил по стене три раза подряд, чтобы дать понять: я слушаю. Схватил со стола огрызок карандаша, стал записывать ответ: 4–2, 4–1, 1–6, 1–2, 6–3… Написал на краю объявления таблицу: все 35 русских букв шестью строчками.

Перевел. Получилось: «У тебя есть часовой?».

Подошел к двери, приложил ухо. На той стороне никто не кряхтел, не сопел, не переминался с ноги на ногу. Вернулся, отстучал: «Нетъ».

«У меня тоже. Былъ, но полчаса назад ушелъ. Огонь».

И я перестал быть камнем, стал огнем.

Прежде всего избавился от наручников. Придвинул стол к стене, под одну из ламп. Ножки громко скрежетали, но часового-то снаружи не было. Влез, разбил стекло. В комнате стало немножко темнее – лампа погасла. Яблочковская «свеча» состоит из двух угольных блоков, соединенных металлической проволочкой. Она-то мне и была нужна. Я завернул конец крючочком, минут пять повозился и освободил руки.

С дверью поступил просто: разбежался, да вышиб ударом ноги. В следующее мгновение точно так же слетела с петель и соседняя дверь, а за нею в коридор выкатился Эраст Петрович. Он умел лягаться еще лучше, чем я.

– Живее! – сказал господин, поворачиваясь ко мне спиной.

Из-за слишком длинных ног он не смог, подобно мне, протиснуться через скованные руки и, должно быть, провел очень неудобную ночь.

Мы произвели столько грохота, что должны были переполошить всё подземное царство. Но со вторыми наручниками я управился быстро, и мы побежали прочь. В какую сторону нужно двигаться, сомнений не было – в противоположную той, откуда сочился яркий свет. В темноту.

Не знаю, гнались за нами или нет – очень уж гулко отдавался под сводами наш стремительный бег. Несколько раз были развилки, и мы поворачивали туда, где темнее.

Наконец в узкой галерее с низким потолком, до которого можно было достать рукой, стало совсем-совсем темно. Пришлось перейти на шаг. Я выставил вперед руку, чтобы не удариться о преграду. Но преграды не было. Мы шли, шли, шли, а лаз всё не заканчивался.

– Интересно, который теперь час, – сказал я, потому что идти во тьме и молчать скучно. – У меня всё выгребли из карманов, в том числе мой «хэмпден».

– Мой «брегет» тоже. Придется покупать новый, я привык к этой марке, – поддержал беседу господин.

– Вероятно, я долго спал. Уже далеко заполдень – судя по ощущению в моем желудке. Он у меня как хронометр. Через четыре часа после еды деликатно напоминает о себе. Через восемь становится требователен. Через двенадцать начинает бурчать. Через шестнадцать – кричит. Слышите?

– Еще бы, – ответил Эраст Петрович. – Странно, однако, зачем строители метро вырыли эту нескончаемую т-трассу со столькими ответвлениями… Скорее всего штольня, по которой мы бежали, соединилась со старинной сетью каменоломен. Я читал, что под Парижем сокрыт еще один город, подземный. В средние века горожане добывали в недрах камень, чтобы строить дома. Потом начали привозить материал из окрестностей, это было дешевле, и городские каменоломни вышли из употребления. Спускаться в них запрещено полицией, потому что несколько раз любопытствующие отправлялись вниз на экскурсию и пропадали в лабиринте. Найти из него выход непросто.

– Ничего, мы найдем, – бодро ответил я.

Я шел первым. Одну руку выставил вперед, второй вел по стене. Она была шершавая, я исцарапал себе все пальцы. И вдруг – не знаю, через час или через два – поверхность стала приятной на ощупь. Теперь она состояла из гладких круглых камней примерно одинакового размера.

– Кажется, мы куда-то приближаемся, господин! – сообщил я. – Иначе зачем облицовка?

Но шло время, а галерея никуда не выводила. Глаза я давно закрыл, потому что им наскучило без толку пялиться во мрак. Поэтому, когда господин воскликнул: «Маса, у меня не г-галлюцинация?», я равнодушно ответил: «Почем мне знать?» Но Эраст Петрович толкнул меня кулаком в спину, крикнул:

– Смотри!

Я открыл глаза. Впереди брезжило что-то серое. Никогда в жизни не видел столь прекрасного цвета!

Мы побежали. Свет понемногу становился ярче. Я уже не вел рукой по приятно-круглым облицовочным камням, в этом не было надобности. Оглянулся на них – и споткнулся на ровном месте. Это были не камни, а человеческие черепа! Обе стены были выложены ими сверху донизу! Оказывается, я несколько часов щупал мертвые головы!

Я закричал. Не от страха, а чтобы поскорее проснуться. Догадался, что всего этого на самом деле нет – ни бесконечного блуждания в темноте, ни подземных ходов, ни черепов. Я вижу дурной сон.