Филипп Ванденберг - Тайна предсказания Страница 13

— Павел, "Послание к Римлянам", — сухо произнес Леберехт.

— Образован, образован! — заметил незнакомец, не спрашивая, откуда тот взял свои знания. Это слегка уязвило Леберехта, ведь он гордился тем образованием, которое получил от отца.

— Не понимаю, к чему вы клоните своими речами. Вы протестант или шпион курфюрста?

— О, Святая Дева Мария, нет! — Человек в черном прикрыл ладонью рот, делая знак, что Леберехт должен быть осторожен в своих словах. Потом продолжил: — Я лишь хочу утешить тебя в такой день и сказать, что Лысый Адам не был еретиком, а тем более колдуном. Просто он был умен, слишком умен для человека его положения и никогда не скрывал своего ума. Известно же: "Умно говорить трудно, умно молчать — еще труднее".

— Вы знали моего отца? Конечно же, вы должны были знать его. Иначе как бы вы могли так говорить о нем! Кто вы, незнакомец?

Облаченный в черное человек усмехнулся.

— Nomina sunt odiosa,[19] как говорит Цицерон, так что давай держаться этого.

Леберехт, украдкой наблюдая через стол за красивой девушкой, вновь сделал большой глоток и ответил:

— Господи, да вы говорите почти так же, как мой отец Адам!

— Здесь все говорят, как твой отец, — успокоил его незнакомец. — По этой причине мы и пришли сюда, и ты, вероятно, тоже. Все здесь — защитники чуждого духа, ученики Аристотеля, алхимиков и астрологов, книжники и люди искусства, в творчестве видящие своего бога, и, возможно, также парочка непокорных протестантов и богатых атеистов.

Теперь Леберехт понял намеки той песни, которую пела Фридерика. Все еще не сводя с нее взгляда, он напрасно старался поймать ее улыбку, в то время как целый рой мужчин вокруг нее, включая и Карвакки, осыпал девушку комплиментами.

— Я — ученик мастера Карвакки, — попытался объяснить свое присутствие в кабаке Леберехт. Это присутствие приобрело теперь, когда он понял, в какое славное общество попал, совершенно иной вес. Рассмотрев лица гуляк, юноша увидел, что, не считая своего учителя, никого из них не встречал раньше. Публика, собиравшаяся у трактирщика на Отмели, была другой — более грубой и менее словоохотливой, зато куда задиристее.

— С ним не так-то просто поладить, — заметил человек в черном, имея в виду Карвакки. — Но он много путешествовал по свету и создал себе собственную религию. Он верует лишь в прекрасное и доброе; все остальное, по его мнению, исходит от дьявола.

— Как он прав! — вырвалось у Леберехта, осознавшего, что ему нечего бояться этого человека. Все-таки незнакомец очень хорошо знал его мастера. — Он просто сделался больным, когда разрушили статую в соборе, — заметил Леберехт. — Вид обломков, лежащих на земле, причинял ему боль, и он велел мне похоронить их, словно речь шла об останках человека. Нашим набожным христианам нелегко понять это.

Незнакомец, удивленный заявлением Леберехта, возразил:

— Я не вижу в тебе набожного христианина и не могу даже винить тебя за это.

Леберехт уперся взглядом в деревянную столешницу и тихо произнес:

— Да, с нынешнего дня все по-другому. Только сегодня я наконец-то понял моего мастера Карвакки, который пытается обнаружить в красоте божественную природу. Там, наверху, на Соборной Горе, Бог куда дальше от людей, чем в этой пивной.

Глаза юноши наполнились слезами, и внезапно его охватил смутный страх. Не слишком ли он доверяется этому чужаку? А вдруг тот — один из бесчисленных шпионов инквизиции, которые в надежде на небесную награду целыми днями шныряют меж людей, чтобы передать крамольные слова доминиканцу Бартоломео.

Движимый этим страхом, Леберехт поднялся и направился к Карвакки. Раз незнакомец так много знает о его наставнике, тот тоже должен его знать! Но когда Леберехт обернулся, чтобы показать пальцем на человека в черном, место, где он сидел, было пусто.

Карвакки, угадавший намерение Леберехта, громко рассмеялся.

— Можешь его не бояться, о чем бы вы с ним ни говорили! — воскликнул он. — Этот человек будет рад, если ты сохранишь его появление здесь в тайне.

— Кто он? — удивленно, но с явным облегчением спросил Леберехт.

Карвакки прикрыл рукой рот. При этом жест его скорее был шуткой, чем мерой предосторожности, ведь остальные, о чем свидетельствовали многозначительные усмешки на их лицах, знали чужака, по-видимому, очень хорошо.

— Мужа этого звать Лютгер, — с лукавой улыбкой ответил мастер. — То есть так называют его сейчас. А по рождению он Якоб Базко, из-под Кракова. Сейчас, как бенедиктинец, он живет в аббатстве Михельсберг. Он — одна из умнейших голов во всем монастыре, и часто стены его аббатства просто тесны ему.

Брат Лютгер! У Леберехта словно пелена с глаз упала. Его отец часто упоминал имя своего тайного учителя. Как часто Адам, исполненный восхищения, распространялся о высокообразованном монахе, для которого философия служила убежищем от узколобости фанатичных попов. Целыми днями, а порой и неделями Хаманн-старший раздумывал над речами Лютгера, обсуждал их с ним, своим сыном, так что образование, которое он, Леберехт, получил от отца, вело начало от Лютгера.

— Ради всего святого! — вырвалось у Леберехта. — И здесь, на этом самом месте! Я должен был узнать Лютгера по его речи. Она звучит так же, как если бы звучала из уст моего отца.

Карвакки убрал руку с плеча девушки и на мгновение стал серьезным.

— Мальчик, поверь, за сегодняшний день Лютгер выстрадал не меньше, чем ты.

— Но он же монах, поклявшийся в отречении от мирской жизни! Кроме того, речи его звучали не так, словно он слепой друг Святой Матери Церкви.

Тут Карвакки снова расхохотался и, фыркнув, сказал:

— Заметь одно: самые величайшие еретики и враги Церкви засели в монастырях и соборных капитулах, то есть в ее собственных рядах. Орден храмовников, начертавших на своих белых плащах бедность, непорочность и борьбу против неверных, был запрещен папой Климентом и сожран иоаннитами, которые преследовали точно такие же цели. Лютгер — до раскола Церкви на две враждующих партии — жил как монах-августинец, а Коперник, о котором говорят, что тот питал сомнения относительно Ветхого Завета и утверждал, что Земля — это незначительная звезда, вращающаяся вокруг Солнца среди множества прочих, был доктором церковного права и членом капитула во Фрауенбурге. Стены, которыми попы оградили свои теплые местечки, служат не для защиты от внешнего мира, а для защиты людей от церковников!

Тут все, кто это слышал, громко рассмеялись, а иные стали кричать Фридерике, чтобы она спела еще пару строф. Лютнист коснулся струн, и красотка экспромтом пропела:

Они насмехаются над человеческой правотой,Извращенно, как Нерон.И отвергают даже то,Чему нас учит природа.Поскольку ни Господь, ни его заповедиНе почитаются этой шайкой.

Леберехт, который теперь сидел вплотную к девушке, наблюдал за всеми проявлениями чувств на ее прекрасном лице, за трепетом тонких ноздрей и пульсирующими висками, дрожащими, как кожа барабана.

Когда она закончила петь, мужчины захлопали в ладоши и стали совать Фридерике в камзол мелкую монету. Девушка учтиво благодарила их, а затем, пока они запасались пивом, проворно покинула зал через входную дверь.

Леберехт, все еще крайне возбужденный событиями дня, чувствовал себя захваченным прекрасным образом незнакомки, как неземным видением. Была ли она ангелом или превратившейся в человека копией одной из статуй собора? Не имело ли ее тело сходства с каменной Евой на Адамовых вратах? Прямой нос, маленький чувственный рот, беззвучный смех — разве не те же? Поистине, думал Леберехт, если и существуют небесные создания, то Фридерика должна быть одним из них.

Не говоря ни слова, он поднялся и покинул "Кружку". Близилась полночь, и в переулках стояла такая тишина, что можно было слышать стук лошадиных копыт на расстоянии в тысячу шагов. И ни следа девушки. Внутренний голос указал ему путь направо, к Верхнему мосту через переулок Красильщиков, где от реки несло, как из пасти дракона, — здесь в Регниц впадал ручеек, протекавший по желобу посередине улицы и уносивший с собой нечистоты вместе с отправлениями естественных нужд жителей.

Кабы не темное пиво, две кружки которого он в себя влил, Леберехт никогда не отважился бы последовать за красивой девушкой, о которой он совсем ничего не знал. Он даже не знал, была ли она благородного происхождения или принадлежала к числу тех девиц, которые перед уходом в монастырь, постригом и началом безгрешной жизни проводили дни свои (или, вернее, ночи) в грехе, позволяя лишить себя девственности совершенно незнакомым мужчинам прежде, чем у них будет отнята всякая возможность этого. Леберехт не ведал, что творит; он чувствовал лишь странное влечение, подобное притяжению магнита, и следовал этому влечению, сам не зная почему.