Александр Арсаньев - Тайны архива графини А. Страница 13

Хозяин постоялого двора встретил меня с тем сочетанием угодливости и равнодушия, что так свойственны этим людям.

Он был как-то особенно некрасив, и не только благодаря изуродованному оспой лицу. Казалось, он принужден отбывать наказание на своем служебном месте и каждый час пребывания здесь приносит ему несказанные муки. И это страдание окончательно обезображивало и без того малопривлекательные черты.

Но в моем случае в его взгляде читалось еще и нескрываемое любопытство. Женщины редко в то время путешествовали в одиночку, и в его глазах я прочитала немой вопрос: «Какая нелегкая занесла эту состоятельную молодую барыньку в нашу глушь?»

Я не торопилась удовлетворить его любопытство, предпочитая сначала оглядеться и узнать его поближе. Ничего не объясняя, потребовала комнату для ночлега, пообещав щедрое вознаграждение за дополнительные удобства и съедобный ужин.

Он отправился выполнять мои распоряжения, а я воспользовалась несколькими мгновеньями одиночества, чтобы осмотреть священное для меня место. Я пока не знала, где именно смерть застала Александра, но уже одно то, что я нахожусь в тех самых стенах, наполняло меня чувством скорби и печали.

Двор мало чем отличался от всех тех, которые мне предстояло посетить в своей жизни. Встречаются средь них более и менее зажиточные, с хорошей кухней и не очень, но все они напоминают друг друга, как щенки одного помета.

Все те же крытые соломой дворовые строения, те же выгоревшие, ободранные снизу и традиционно лилового цвета обои на стенах, те же герани на подоконниках. И те же тараканы, лишь по недоумению названные когда-то прусаками. Во всяком случае, в наши дни по причине чрезвычайного распространения в России их давно пора переименовать в русаков.

Я уже не говорю о начищенном до зеркального блеска двухведерном самоваре, отразившись в котором начинаешь сомневаться в собственном душевном здоровье. Узенькая головенка и толстые румяные щеки в лучшем случае делают вас похожей на купчиху, в худшем – превращают в убогого юродивого.

С тех пор, как самовары стали чем-то вроде национальной гордости в России, подавляющая часть населения с утра до вечера любуется на себя в их медные и серебряные бока и окончательно теряет уважение к себе и своим соотечественникам.

Мое одиночество нарушила толстая румяная баба, напоминающее это самое отражение, по всей видимости, жена дворника, и поприветствовав меня, стала с показным усердием протирать доски стола и раскочегаривать самовар с помощью старого мужнина сапога, время от времени бросая на меня любопытные взгляды.

– Комнаты готовы-с, – произнес вернувшийся к нам владелец постоялого двора, тяжело дыша и вытирая рукавом воображаемый пот с рябого лица.

И я прошла в эти самые «комнаты-с». Предназначенное для меня помещение оказалось неожиданно чистым. Воздух в нем – видимо, специально в мою честь – благоухал какой-то дешевой, но не противной парфюмерией, а подлокотники деревянного крашеного дивана были покрыты белыми вышитыми салфетками.

Ко всему прочему один угол занимало высокое до потолка зеркало с потускневшей, но еще вполне сносной амальгамой, в которое я по привычке сразу же заглянула и отметила, что путешествие явно пошло мне на пользу. Во всяком случае, самым лучшим образом отразилось на цвете моего лица.

Я никогда не относила себя к тем барышням, что нос боятся высунуть из под зонтика, и даже считала за глупость прятаться от солнечных лучей, дабы сохранить аристократическую бледность, и здоровый румянец не считала чем-то постыдным. По крайней мере – в последние годы.

Хочу обратить внимание читателя на то, с какой гордостью об этом пишет моя тетушка. И не мудрено. Ведь в те годы самым восторженным эпитетом для кожи служило слово «алебастр». Мертвенная бледность все еще была в моде, и нужно было обладать недюжинной смелостью, чтобы бросить такой вызов общественному мнению. Но, как вы наверное уже успели заметить, решительности Катеньке Арсаньевой было не занимать.

Умывшись и немного приведя себя в порядок, я по достоинству оценила кулинарные способности Агафьи (так звали хозяйку постоялого двора). А насытившись – позвала ее мужа Акима, или как его величала супруга – Акима Ивановича, и тот не заставил себя ждать.

Видимо, давешний дождь испугал большинство путешествующих, и кроме меня – гостей на постоялом дворе в тот вечер не было. И Аким слонялся из угла в угол, не зная, чем себя занять. Он был достаточно состоятелен, чтобы не утруждать себя черной работой и держал для нее пару молодых, здоровых работников. Поэтому в отсутствие гостей чувствовал себя не у дел и был чрезвычайно обрадован моим приглашением.

– А что, Аким Иванович, – спросила я его, как только он присел на краешек стула и положил шапку на колени, – давно вы при этом деле?

– Третий год пошел, – охотно ответил Аким, польщенный моим вниманием. – А до того извозом промышляли. Так, почитай, всю Россию повидать пришлось. И в Оренбург то есть, и в Казань, не говоря уж о первопрестольной. Туда, почитай, кажный год всенепременно.

Так слово за слово мне удалось разговорить этого человека, и он поведал мне историю своей жизни. Крепостной, из самой что ни на есть голытьбы, этот невзрачный мужичок за несколько лет умудрился не только выбиться из нищеты, но и подняться почти до уровня купца средней руки. О своих доходах он не говорил, но всем своим видом показывал, что банкротство ему не грозит.

Со своей барыней он теперь был в довольно странных для крепостного отношениях – он давал ей взаймы, и часть долгов прощал в престольные праздники, хотя официально до сих пор считался на оброке. И это приносило ему ни с чем не сравнимое удовлетворение. О своих родственниках он говорил пренебрежительно, как бы стыдясь своего происхождения, одевался не по-мужицки и брил бороду.

Все это было любопытно, однако не затем я ехала в такую даль, чтобы изучать жизнь разбогатевших мужиков. Эту породу я знала достаточно хорошо, у меня самой было несколько таких, и я незаметно постаралась перевести разговор на другую тему:

– А что, наверное, скучновато после извозу на одном-то месте? – спросила я как бы невзначай.

– Поначалу тосковал по цыганской жизни, – осклабился Аким. – Но теперь привыкать стал. Опять же женился прошлым годом… Да и гости скучать не дают. Сколько их за два лета тут перебывало – не сосчитаешь… Чиновники, коммерческие люди… А иной раз и генералы не брезгуют, – произнес он внушительно и по старой привычке погладил то место, где когда-то росла борода. – А даст Господь – детишки пойдут, и вовсе не соскучишься.

– А я ведь не случайно сюда приехала, – сказала я, и услышав это, Аким насторожился. – У меня к тебе важный разговор…

– Какое же у вас может быть ко мне дело? – недоверчиво спросил он.

– В прошлом году, Аким Иванович, у тебя тут человек Богу душу отдал…

Я внимательно смотрела на своего собеседника и заметила, что взгляд его стал каким-то затравленным и настроение заметно ухудшилось.

– Так что с того? – осторожно спросил он.

– Да все бы ничего, дело, как говорят, житейское, но только этот человек был моим мужем.

При этих словах Аким крякнул и совсем загрустил.

– Вот оно что… Так что же я-то? Разве я виноват?

– Да разве я тебя виню? Мне бы только посмотреть, где он скончался и услышать о его последних минутах, – постаралась успокоить я Акима.

– Ну, разве за этим… – снова недоверчиво посмотрел он на меня. – Так на этом вот месте и скончались, – указал он на диван и перекрестился.

От неожиданности я вздрогнула. Мне предстояло ночевать на том самом месте…

– А что касается последних минут… – он помолчал, отыскивая нужные слова, – то не знаю, что и сказать…

– Мне важна любая подробность, ты понимаешь?

– Как не понять, – снова крякнул он. – Только я уж и не припомню, может…

– А ты постарайся, Аким Иваныч, а я тебя отблагодарю, – ласково произнесла я и демонстративно положила на стол бумажник.

– Да какая может быть благодарность… – смутился Аким, но уже не отрывал взгляда от бумажника.

Я достала оттуда крупную купюру и положила перед Акимом.

– Большая может быть благодарность.

– Вот, ей-богу… Да что же я могу вам рассказать такого важного?

– А ты рассказывай все, что помнишь, а я уж решу, насколько это для меня важно, – объяснила я и для убедительности раскрыла бумажник, продемонстрировав его содержимое.

И он, волнуясь и заикаясь, с трудом подыскивая слова, начал свой рассказ:

– Приехали они, ваш муж то есть, так же вот к вечеру. И наутро собирались дальше…

Если до этого Аким говорил складно и по его же собственному выражению в карман за словом не лез, то теперь словно поглупел. Каждое слово давалось ему с большим трудом, он делал большие паузы, вздыхал…

Он явно чего-то боялся, это было видно невооруженным взглядом. И только желание получить обещанное вознаграждение не позволяло ему отказаться от этого разговора.