Стивен Сейлор - Загадка Катилины Страница 13

В полдень в безоблачное небо поднялись огромные столбы дыма от костров — это Арат приказал сжечь испорченное сено. Я лично пришел проверить, чтобы сжигали сено с видимыми признаками болезни, но оказалось, что среди снопов попадались и незатронутые. Когда я указал на них Арату, то он признал ошибку, но сказал, что несколько вязанок делу не помогут, да и среди них могут оказаться зараженные. Мне же такая отговорка не показалась убедительной — вдруг это прекрасное сено? Мне приходилось верить Арату только на слово. А что, если он обманывает меня? Вдруг я уничтожил прекраснейший урожай по совету раба, которому доверяю все меньше и меньше?

Столбы дыма продолжали возноситься в небо и на следующее утро; Арат просмотрел еще несколько стогов и обнаружил испорченное сено.

Не удивительно, что из поместья Клавдии прибыл гонец. Раба провели в библиотеку; в руках у него была корзина со свежими фигами.

— Передайте ей слова благодарности.

Я приказал одному из своих рабов позвать Конгриона, который несколько смутился и удивился, что его вызывают так рано утром. Он как-то странно посмотрел на раба Клавдии, и мне показалось, что за время его пребывания в соседнем поместье между ними что-то произошло; рабы часто ссорятся между собой.

— Конгрион, — сказал я, — видишь эти прекрасные фиги, которые мне прислала Клавдия? Чем нам отблагодарить ее?

Конгрион, казалось, немного замешкался, но потом предложил отправить ей корзину яиц.

— Куры сегодня снесли больше обычного, — уверил он меня. — Желток словно масло, а белок как взбитые сливки. Свежие яйца — это настоящие драгоценности, хозяин.

— Хорошо. Проводи его на кухню и дай корзину яиц.

Когда они уже выходили из комнаты, я подозвал раба, который украдкой посматривал в окно.

— Если вдруг твоя хозяйка спросит насчет дыма, — сказал я доверительным тоном, — то это горит сено, пораженное особой болезнью. Сенной пепел, как ее называет мой управляющий. Пусть она передаст это другим Клавдиям, ведь я сомневаюсь, что они пошлют своих рабов, чтобы самим узнать, в чем дело.

Он кивнул и ушел вместе с Конгрионом. Положить яйца в корзину — довольно быстрое дело, но час спустя, проходя мимо задней двери, я заметил, как посланец Клавдии выходит из кухни, держа корзину в руках и что-то шепча на ухо Конгриону. Потом он повернулся ко мне лицом, и я понял причину его задержки — свободной рукой он вытирал с губ остатки сладкого крема. Кто может устоять перед возможностью попробовать шедевры Конгриона? Раб заметил меня и вздрогнул, но потом овладел собой и удалился с ухмылкой на устах.

На следующий день мне представилось еще одно доказательство нерадивости Арата. Уже под конец дня, когда я направлялся к холму, чтобы в одиночестве погоревать по поводу потери большой части сена, на Кассиановой дороге показалась повозка, запряженная двумя лошадьми. Тяжело загруженная, она тряслась и поднимала целые облака пыли и, наконец, остановилась возле дома, у кухни. Вышедший Конгрион принялся наблюдать за выгрузкой.

А где же Арат? Ведь это его обязанность. Я спустился с холма и подошел к Конгриону, который, пыхтя, помогал своим слугам выгружать мешки с просом и деревянные ящики с глиняной посудой. Вечером стало прохладно, но Конгрион весь покрылся потом.

— Конгрион! Ты должен быть на кухне. А эта работа для Арата.

Он пожал плечами и нахмурился.

— Пусть уж лучше будет так, хозяин.

Он говорил, немного заикаясь, и было видно, что он расстроен.

— Я много раз просил Арата заказать мне в Риме посуду — по эту сторону Кум просто невозможно достать глиняные горшки, но он все время откладывал этот вопрос, пока я сам наконец не отдал приказание. Нашлись кое-какие запасы серебра из кухонных расходов. Пожалуйста, не сердитесь на меня, хозяин, но мне кажется, лучше уж я сам буду распоряжаться этим, а не идти с ним на открытый спор.

— Но даже если так, то пусть он хотя бы наблюдает за выгрузкой, ведь это его обязанность. Посмотри на себя, ты весь вспотел, как скаковая лошадь, весь красный, Конгрион, ты слишком надрываешься. Твое место на кухне.

— А Арат пусть роняет ящики и разбивает мою посуду? Пожалуйста, хозяин, я сам справлюсь. Так лучше. Я слишком толст, потому и потею.

Я немного подумал, потом нехотя кивнул.

— Спасибо, хозяин, — сказал он с облегчением. — Так действительно лучше. А то придет сюда Арат, и опять конца не будет спорам. Я уже достаточно насмотрелся на него.

— Да и я тоже, — пробормотал я себе под нос.

Итак, вслед за передышкой наступила буря, по крайней мере, я так думал, уверенный в том, что неудачный сенокос — несчастье, достойное того, чтобы быть единственным в году.

На следующее утро, несмотря на неприятности, я проснулся в отличном расположении духа. Я взял ломоть хлеба, восковую табличку и стиль и отправился на берег реки мечтать о водяной мельнице. Я немного порисовал, но потом стало теплее, и я задремал, откинувшись на спину. Передо мной журчала река. Над головой щебетали птицы. Пятнышки света танцевали у меня на веках, ласкали мои руки и лицо. Несмотря на неприятности, связанные с руководством поместьем, несмотря на споры со сварливыми рабами, несмотря на существование Клавдиев, жизнь все-таки хороша, просто великолепна! На что мне жаловаться? Есть люди, которым приходится значительно хуже, у которых ничего нет. У других же есть гораздо больше, чем у меня, но до чего доводит их неправедное богатство? Я же честный человек и в ладах с богами, повторял я сам себе, я довольно мирно существую рядом с другими людьми, насколько это возможно в такие времена.

Утро было просто восхитительно теплым. Я совершенно расслабился, и тело мое словно излучало тепло изнутри. Я подумал о Вифании. Три ночи любви подряд! Давно уже такого не было — целые годы. Наверное, это еще одно преимущество жизни за городом. В новых обстоятельствах ничто не отвлекало меня от нее. У нас не было даже хорошенькой девушки-рабыни — Вифания позаботилась об этом, — а соседка в этом смысле не представляла никакой угрозы. А как у Клавдии обстоит с этим делом, подумал было я, но тут же подавил в себе крамольные мысли. Я вовсе не хочу ничего знать. Ах, Вифания…

Я вспомнил один момент прошедшей ночи и улыбнулся. Что же зажгло в нас огонь? Ах, да, посещение молодого Марка Целия с модной бородкой и красноречивым языком. Мне и самому его лицо не кажется неприятным. Он все же красив, не поспоришь. Но слишком скользкий и лукавый для молодого человека. Катилина любит окружать себя подобными приятными юношами; остается только догадываться, как Целию удалось втереться к нему в доверие. А что случится, если позволить самому Катилине пожить у меня, как того хочет Целий? И что тогда будет с Вифанией? Катилине пошел пятый десяток, он едва моложе меня, но известен своей энергией, достойной человека вдвое моложе. И хотя его часто ругают, но никто не называл его безобразным. Он тоже красив, не хуже, чем Марк Целий, или, по крайней мере, был таковым, ведь я уже давно не видел его. Красота есть красота — и у мужчин, и у женщин. Красота доставляет радость нашим глазам…

Такие мысли крутились в моей голове, сменившись, в свою очередь, мыслями чисто плотскими, как часто бывает, когда я засыпаю. А потом все слова вытекли из моей головы, словно вода через пальцы. Я лежал на траве и как животное радовался теплу.

А потом я услышал взволнованный голос своей дочери и резко встал.

Диана уже была совсем близко. Она увидела меня с вершины склона и побежала вниз, при этом одна из ее сандалий соскользнула с ноги и упала в густую траву. Я моргал и тряс головой, еще не до конца проснувшись.

— Диана, в чем дело?

Она упала на траву рядом со мной, тяжело дыша.

— Папа, ты должен пойти и сам посмотреть.

— Что посмотреть? Что случилось?

— Там человек, папа.

— Человек? Где?

— В конюшне.

— Еще один гость! — проворчал я.

— Нет, не гость, — сказала она, тяжело вздохнув и задумчиво нахмурившись.

Позже я удивился, как она могла сохранять спокойствие и самообладание. Почему она побежала ко мне, а не к матери? Почему она не закричала и не заплакала? В ней течет моя кровь, думал я, кровь бесстрастного Сыщика.

— Ну и кто же он тогда?

— Не знаю, папа.

— Незнакомец?

Диана пожала плечами.

— Не знаю.

— Как это так? Либо ты знаешь человека, либо нет.

— Но, папа, я не могу сказать, знаю я его или нет.

— Почему? — спросил я, окончательно сбитый с толку.

— Потому что, папа, у него нет головы!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Тело лежало на спине посредине пустой конюшни.

Как оно туда попало — упало ли здесь, притащили его сюда или перекатили, — нельзя было определить, потому что солому вокруг него намеренно взъерошили, а потом притоптали ногами; это было ясно из того, что соломинки лежали и на самом теле, то есть солому разбрасывали вокруг уже после того, как его притащили. Следов нигде вокруг не было. Можно было сказать, что труп вырос из земли, как гриб.