Игра без правил (СИ) - Гурвич Владимир Моисеевич Страница 13

— А что если это так. Почему бы нам не объединиться?

— Люди объединяются либо ради достижения определенной цели, либо против своих врагов. Что в данном случае?

— А если и то и другое? Разве такое не может быть?

— Давайте все выясним по порядку. Какая цель вами движет?

— Мне кажется та же, что и вами.

— А какая цель движет мной?

Натали откинулась на спинку кресла и достала новую сигарету.

— Больше всего я ненавижу быть бедной. Бедность преследовала меня с первой минуты моего появления на свет. Сколько помню родителей, едва ли не единственный вопрос, который они обсуждали: как дожить до конца недели, месяца, года? Где или у кого одолжить деньги? Я ходила в какой-то старой одежде, если я просила купить шоколад или апельсин, то выслушивала длинную лекцию о том, что надо потерпеть, что у нас сейчас нет средств, что есть более неотложные нужды. Еще тогда, в детстве, я поняла: бедность — это кошмар. Все, что угодно, только не бедность.

— Я тоже ненавижу бедность, но какое это имеет отношение к нашему союзу. Может быть, вы собираетесь ограбить здесь у нас банк и присматриваетесь, какой подойдет, — весело произнес он.

Натали резким движением затушила сигарету.

— Пожалуйста, остановите машину!

— Но мы еще не доехали до Воробъевых гор.

— Я хочу выйти здесь.

— Хорошо.

Лобанов остановил машину. Натали выскочили из нее, вместо прощания громко хлопнув дверцей. Лобанов поглядел ей вслед. Характер у этой баронессы совсем не такой уж легкий. Трудно даже себе представить, какой набор мыслей, чувств, желаний и планов таятся в груди у этой изысканной дамы. С ней надо держать ухо востро, иначе и не заметишь, как вляпаешься в какую-нибудь неприятную историю.

Лобанов ощупал спрятанную на груди тетрадь. Сейчас его совсем не огорчало то, что Натали покинула его столь резко. Зато он беспрепятственно может вернуться домой и приступить к изучению дневника своего прадеда. Какую загадку приготовила ему эта старая тетрадь?

Глава восьмая

«И вот я дома. Даже не верится в то что я добрался до Тверской после всех этих страшных событий. Но теперь, слава богу, все эти мучения подходят к концу. Правда, конец этот ужасный, чреватый всеобщей гибелью. Зато он положит предел этой бессмысленной и жуткой бойне. Скоро они сюда придут и ничего не оставят от этого старинного родового гнезда. Так, как это происходило в таких же других имениях, на пепелищах которых мне довелось побывать. Доносящие звуки гаубиц означают, что фронт может быть прорван в любой момент, и эта орда устремится прямой дорогой сюда. Наши часы сочтены, и нужно как можно лучше воспользоваться тем ничтожным запасом времени, который еще есть.

Внизу спят самые дорогие мне люди: жена и дети. Как не тяжело, но завтра я отправлю их отсюда. Наша встреча после столь долгой разлуки продлится всего два дня. Я бы тоже уехал вместе с ними, если бы не картины. Я должен спасти их.

А может права Ирина, когда вчера вечером, после ужина сказала мне, что события последних шести лет развеяли всякое представление о ценностях, которые для нас всегда казались священными. Смешно говорить о произведениях искусства, когда неизвестно зачем погибли и продолжают погибать миллионы людей.

Мы заспорили, я стал доказывать, что значение культуры, искусства еще больше возрастает именно в такие страшные времена.

Удивительно, что в такой ситуации мы чуть не поссорились. Раньше у нас тоже возникали разногласия, но никогда они не вызывали такого ожесточения. Я даже испугался, зараза гражданской войны проникла и в наши с ней отношения.

Но теперь, когда всего в нескольких десятках километрах грохочут пушки, я начинаю думать, что Ирина права. Кому нужны эти картины, скоро в этой несчастной стране не останется ни одного человека, кто бы мог оценить их красоту. В таком случае завтра я могу отправиться из поместья вместе с семьей. И пропади все пропадом!

Но все мои долгие размышления не способны перечеркнуть вопроса: а зачем в таком случае я собирал эти картины столько лет, зачем потратил на них больше половины своего состояния? Чтобы все бросить, чтобы все было бы уничтожено, как уничтожали вандалы сокровища великого Рима?

Ирина права: живопись не может противостоять дикости, но если в этом царстве варварства, невежества, жестокости все же останутся несколько человек, в которых произведения искусства способны пробудить хоть какие-то человеческие чувства, то только ради этого мою коллекцию следует спасти любой ценой. История свидетельствует: как бы долго не продолжались человеческие безумства, наступает момент, когда кончаются и они. А затем начинается новая эра возвращения к культуре, к прежним ценностям.

Так какое же решение мне принять: остаться, чтобы спрятать коллекцию, или оставить ее и уехать вместе с семьей?

Лучше всего, если я оставлю окончательное решение на утро. Я неоднократно убеждался, что сон помогает прийти к правильному выбору. Надеюсь, он выручит меня и на этот раз.

Хотел уже завершить свои ночные заметки, но не могу не написать еще несколько строчек. Только что я подошел к окну, и мне показалось, что рядом с домом промелькнули силуэты каких-то людей. Напрасно я отослал Петра домой, оставаться одним здесь слишком опасно. Сейчас по стране бродят большое количество людей, потерявших всякое представление о человеческой морали. Они готовы на все, на любые страшные злодеяния. Ни женщины, ни дети их не останавливают.

Я проверил все замки и окна, но разве эти слабые защитные барьеры способны их остановить, если под натиском этих разрушительных сил рухнула тысячелетняя империя.

Снова сажусь за дневник, изумленный тем, что я еще жив. Такого дня, как этот, может быть, у меня еще не было ни разу в жизни. Поэтому хочется его запечатлеть на бумаге во всех деталях.

За завтраком я объявил о своем решении. Я увидел, как побледнела Ирина. «Я надеялась, что ты проявишь благоразумие, и все же поедешь с нами», — сказала она. Таким тоном она еще со мной никогда не разговаривала, буквально в каждой произнесенном ею слове сквозил страх и отчаяние. Сердце мое сжалось, но что я мог сделать.

Мы прошли в гостиную. Вечером там пылал огонь в камине, сейчас он был остывшим. Таким же остывшим был и голос жены.

«Умоляю тебя, отправляйся с нами. Ты принимаешь роковое решение. Если ты останешься, мы никогда больше не свидимся».

«С чего ты взяла, я задержусь тут всего на пару дней. Упакую коллекцию и спрячу ее в надежном укрытии. А когда жизнь снова возвратится в то русло, по которому и должна течь, мы приедем сюда — и картины вновь займут свои законные места».

Ирина закрыла лицо руками, ее плечи затряслись. Я обнял ее и прижал к себе, но она едва ли не впервые в жизни резко отстранилась.

«Картины» картины», — вдруг зло проговорила она, — они тебе были всегда дороже меня, детей. Вот и сейчас в самую трудную минуту ты выбираешь не нас, а их».

«Это не так, и ты прекрасно это знаешь, — постарался я говорить как можно спокойней. — Я собирал эти картины, в том числе и для вас, чтобы наши дети могли бы воспитываться в окружении прекрасного, каждый день созерцая творения лучших мастеров мира. И я чувствую себя ответственным за эти произведения, они принадлежат всем, мне лишь доверено их сохранение».

«Кем доверены?» — изумленно спросила Ирина.

— Богом, — убежденно произнес я. — Именно Он направил меня на эту стезю. Я не могу все это оставить на уничтожение».

«А мы? Нас уничтожить можно?»

«Ирина, мы расстаемся всего на несколько дней.

Вы будете ждать меня в условленном месте».

«А если ты так и не придешь туда?»

Я задумался.

«Ты видишь, идет война, каждый день гибнут сотни людей. И однажды в этом списке могу оказаться и я. Ничего не поделать, в такое уж нам выпало жить время. С этим нужно смириться».

Внезапно в наш разговор вмешался аргумент, который сделал его окончательно бессмысленным. До нас долетели отчетливые звуки пушечных залпов. Они были громче, чем вчера. Не было сомнений, что фронт быстро приближался.