Шкура неубитого - Стасс Бабицкий Страница 13

– Нешто я не знаю, как в ваших кафе-шантанах дела обстряпывают? – упрямо повторял Мармеладов. – А ежели я с приятной барышней хочу поговорить вдали от ваших рыл? Что же я, права не имею? Не за спасибо же прошу!

Он положил еще одну монету.

Засаленный фрак затрясся всем телом, но сдаваться пока не собирался.

– Я же упреждал, ваш-ство… Генерал не позволит, чтобы кто-то иной…

– Тю! Что ты меня этим генералом весь вечер стращаешь? Скажи просто: добавить надо. Я добавлю. Вот, смотри, пять полуимпериалов, а? Двадцать пять рублей золотом! Разве кто даст тебе столько за то, чтобы поворковать с барышней вполголоса? А нет, так я заберу деньги и уйду. Что я не отыщу в Петербурге шансонеток посговорчивее?!

Он потянулся, чтобы смахнуть со стола сверкающую башенку, но Сидор вежливо придержал его руку.

– А чего бы и не поговорить, ваш-ство?! Герасим, проводи!

VII

В гримерке Жи-Жи не было зеркал или яркого света, как в театре. Только шкап для одежды, но все наряды в нем не помещались, полдюжины платьев беспорядочно громоздились на спинке стула. Туфли с широкими каблуками выстроились на круглом столике, несколько пар разного размера. Похоже, здесь раздевалась вся труппа – и канканетки, и старуха с флейтой, и карлица на ходулях, выходившая в зал в самом конце представления, чтобы продать публике фотографические открытки с обнаженными барышнями. Все девицы разъехались – кто с кавалерами, кто по домам, но куплетистка осталась. Очевидно, она жила прямо в этой каморке, за ширмой в углу угадывалась кровать, а на подоконнике стоял кувшин для умывания.

Мармеладов ввалился в этот будуар, тяжело опираясь на плечо Герасима.

– Что вам угодно, сударь? – равнодушно спросила певица, но фиалковые глаза ее в это время ощупывали навязчивого гостя с головы до ног с искренним любопытством. – Мне, право, не по душе пьяные визитеры в столь поздний час.

– Вы не подумайте, я не какой-нибудь там прощелыга! Эй, кулёма, ты цилиндру мою не потерял? – сыщик вяло шлепнул полового по щеке. – А, вот ты где! – нахлобучил шляпу, потом сдернул ее и поклонился, заваливаясь вперед. – Окажите честь, сударыня! У меня и деньги имеются, и намерения серьезные…

Он рухнул в кресло, сделал попытку привстать и сконфуженно пробормотал:

– Отдохну… С вашего позволения…

– Намерения? И прямо серьезные? – Жи-жи сбросила ворох платьев на пол, передвинула стул и села напротив Мармеладова, так, чтобы их разделял столик. – Что ж, поведайте о своих намерениях, господин…

– Родион Романович, – подсказал Мармеладов, все еще хмельным голосом. – Если вам так привычнее, то можете называть меня Ро-Ро. А что, разве не гожусь я для сцены?!

Сыщик попытался встать, но завалился назад, промахнулся мимо кресла и опрокинулся бы навзничь, если бы Герасим не успел подхватить его.

– Такой талант годится для цирка, – хихикнула певица. – Вам бы в клоуны податься.

– Мне все равно, страдать иль наслаждаться, – пропел Мармеладов и рявкнул на слугу, – Ишь, вцепился! Клещ треклятый! – и сразу переменился, заговорил плаксиво, – Отпусти меня, родимый. Дай с красавицей заморской пошуршур… Э-м… Пошушукаться доверительно, – он извернулся и снова похлопал Герасима по щеке, с каждым разом ударяя все сильнее.

– Что вы, барин! – проблеял половой. – Больно же.

– Больно! – взревел сыщик, переползая в кресло. – А мне, думаешь, не больно? Вот здесь! – он стукнул себя кулаком в грудь. – Сердце огнем пылает, жжет безбожно. Хочу признаться ей, а ты, ирод, подслушиваешь. Прочь, супостат! Сказано же тебе: tête-à-tête. Сгинь!

Жи-жи, наблюдавшая за ним с недоверием и, вместе с тем, с возрастающим интересом, отослала слугу.

– Выйди, раз просят, иначе он так и будет канючить.

– Но как же…

– Быстрее выговорится, а после уж вернешься, заберешь его и доведешь до извозчика.

Герасим уже взялся за ручку двери, но засомневался.

– А ну-как он приставать полезет?

– Эта пьянь? Он же на ногах не стоит, – певица сморщила носик. – Но если что, я уж крикну, не переживай за меня.

– Да я разве за вас переживаю? – увещевал половой. – Мне своя голова дорога. Что случится, так мне сперва Сидор шею намылит, а опосля и генерал ваш…

– Иди, иди, – фиалковые глаза вспыхнули. – Разболтался тут!

– Иди, – вторил Мармеладов, – и не вздумай подслушивать.

Жи-Жи подождала, пока стихнут шаги в коридоре, крадучись подошла к двери и задвинула щеколду. Также на цыпочках вернулась. Постояла с минуту, разглядывая задремавшего гостя, и осторожно опустилась на пол у ног сыщика.

– Я надеюсь, сударь, что ваши намерения действительно серьезны и чисты, если в этом ужасном месте можно отыскать хоть что-то чистое, – страстно прошептала она. – Поверьте, все, что вы видели на сцене – это мираж, созданный жестоким негодяем, который держит меня в плену. Да, я пленница здесь! Но если в вашем сердце и вправду проснулись чувства, то вы сумеете спасти меня. Уповаю на ваше великодушие…

– Забавно. Уповаете на великодушие, а сами под шумок мои карманы обшариваете, – сказал сыщик внезапно протрезвевшим голосом. – Да уж, вы времени зря не теряете.

Певица отпрянула. Жи-жи не выглядела испуганной, скорее ее заинтриговала столь разительная перемена в поведении гостя.

– Признаюсь, вы меня удивили, – продолжал тот. – Вот так сразу выкладывать сомнительную историю про жестокого антрепренера, который держит несчастную сиротку в заточении. Кто-то еще покупается на подобную чушь? А главное, столь дурно исполненную? Вы же актриса, где интонации? Где одинокая слеза, стекающая по щеке? Никакой тонкости, рубанули топором в лоб: «Спасите, добрый барин»… Хотя вы считали меня мертвецки пьяным, возможно потому и говорили без прикрас. И сколько хотели стрясти? Рублей триста? Полагаю, для купцов, дельцов и прочих прижимистых граждан, у вас отмерен именно такой тариф?

– Кто вы такой? – строго спросила певица.

– Это не имеет значения, – ответил Мармеладов. – Важнее, кто вы. А вы, ненаглядная Жи-Жи, мошенница. Не пытайтесь отрицать, я разгадал, как вы обстряпываете дела с пьяными ловеласами. Схемка слабенькая, но действенная. Сперва пытаетесь разжалобить: «Ах, я несчастная жертва, спасите меня, благородный рыцарь!» Если благородства в госте не обнаружится, вы давите на совесть: «И не стыдно пропивать