Александр Зеленский - Лиходеи с Мертвых болот Страница 14

Девушка очнулась и встряхнула головой. Неуютный пейзаж исчез, снова она была в избе вместе с колдуном и Гришкой.

— Кто что видел, — произнес отшельник, — то пускай при нем и останется. А я скажу, что судьбы ваши тесно переплетены. Вам решать, как будет — сгорите ли, как желтый лист, в пламени, коль слабы окажетесь, или, коль сильны духом, идти вам в края далекие-неведомые, где может сбыться то, о чем думалось и мечталось.

Варвара бросила косой взгляд на растерянного, взъерошенного Гришку, чувствуя, что уши ее пылают. Сердце билось учащенно, в голове стучала мысль — неужели это и есть мой суженый?

Агафон ласково взял ее ладонь и соединил с Гришкиной…

Солнце клонилось за лес, и ночь готовилась овладеть миром.

Варвара вернулась домой. Голова ее была легка, девушка будто опьянела. Управляющий сидел на крыльце и, как всегда, что-то жевал. Рыжий Бориска стоял рядом, опершись о резную, бутылочной формы, колонну, поддерживающую навес над крыльцом.

— Смотри-ка, Бориска! Ха, любовь твоя пришла. Опять по лесу бродила. И не надоело ей? Задерут ее волки, точно задерут.

— Невелика потеря, — махнул рукой Бориска.

— Ну да, для тебя невелика. А мне ответ держать. Ведь самому воеводе она приглянулась. Он ее ласкал, а потом самолично за косы таскал. За косы не каждую бабу воевода таскать станет, — сказал Ефим.

— Да уж, не каждую.

— А ягод она мало собирает, — покачал головой управляющий.

— Да уж, мало.

— Слухай, Бориска, а может, она вовсе и не по ягоды ходит?

— А чего, по грибы, что ль?

— А может, она веселье какое в лесу нашла.

— Да брось, с кем? Вон, глухомань вокруг. Разве только с ведмедем ей развлекаться.

— Ха, с ведмедем, говоришь? Ну что ж, — Ефим подозрительно посмотрел в сторону хаты, где скрылась Варвара. — Может, и с ведмедем. Он тоже разный бывает. Повстречать бы одного такого. Как думаешь, Бориска? Что нам хозяин за евонную шкуру даст?..

Кабак располагался на окраине городка, впритык к главной дороге, ведущей в сторону Первопрестольной.

Здесь всегда было людно. Захаживали в кабак и крестьяне, и служивые, собирался и темный сброд, шаливший с кистенем, появлялся изредка и беглый люд. Частыми гостями были купцы, которые били по рукам и заключали договора на мед, пеньку да добротное аглицкое сукно. Богатые и бедные, честные и воры — никто не брезговал этим местом, поскольку здесь было все, чтобы потрафить и тем, и другим. А потому дела у Хромого Иосифа — хозяина этого заведения — шли хорошо и поводов жаловаться на жизнь у него не имелось.

Посетителям, исходя из того, насколько полнились деньгой их карманы, подавали тут кулебяки, и пряженые, подовые пироги с мясом и яйцами да салом, битые огромные караваи, сырники, уху, соусы, птицу. Испокон веков любил русский человек поесть от пуза. Но еще больше любил он выпить, поэтому лились здесь рекой брага и буза, меды и иностранные вина.

Однако наибольшим уважением пользовалась горькая водка. Настолько прилипла она к русскому имени, что казалось, здесь и была изобретена, хотя это было совершенно не так, и пришла она в Россию из далекой Генуи, чьи жители долго хранили секрет этого напитка, изобретенного ими ещё в двенадцатом веке. Сами генуэзцы употребляли его лишь изредка и в основном как снадобье, по ложечке.

Шествие водки по Русской земле было настолько победным, что даже цари стали проявлять беспокойство — народ, мол, не работает, а только пьянствует. Иные пробовали даже запрещать её, но Борис Годунов отменил запреты ради наполнения казны, и пошла гульба пуще прежнего.

Царствующий ныне Михаил тоже подумывал об ограничении питейного дела, но решения пока не принял. Так что шел народ к Хромому Иосифу и пил, и дрался по пьяной злобе, и ругался, и кричал, и пьяно пел. Время от времени слуги выкидывали особо разошедшихся посетителей за порог прямо в глубокую лужу, в которой нежился громадный боров, недовольно хрюкавший при появлении нового соседа. Впереди их ждало нелегкое возвращение домой, горькое высчитывание понесенных убытков и тяжелая голова поутру, когда нечем опохмелиться.

В большом помещении набитого под завязку кабака было довольно сыро и зябко. Летом из опасения пожаров, которые в считанные часы уничтожали полностью города, состоящие из деревянных изб и частоколов, топить печи строжайше воспрещалось, так что в избах было неуютно, и многие горожане перебирались на заимки за город.

Еду помощники Иосифа готовили во дворе, а потом приносили аппетитно пахнущие блюда для денежных завсегдатаев, которые приходили сюда не только, чтобы напиться до зеленых чертей, но и вкусно поесть. Стряпали здесь отменно, как и не каждый боярский повар сумеет.

Дверь кабака распахнулась, и на пороге возник высокий, статный, с длинной черной бородой человек. Красная рубаха его, видать, недавно была куплена на ярмарке и еще не выцвела, а сапоги вообще могли принадлежать только богатею. Это был не кто иной, как сам предводитель разбойничьей шайки Роман Окаянный, но никто из посетителей об этом не ведал. Хотя некоторые его и могли вспомнить как щедрого завсегдатая, пившего и евшего много, но при этом никогда не хмелевшего.

Мальчишка-слуга тут же, кланяясь, кинулся к нему:

— Пожалуй, мил человек, в углу как раз тихое и спокойное местечко имеется.

Роман обошел, брезгливо поджав губы, пьяного мужичка, который стягивал с себя сапоги, решившись пропиться до основания, при этом разухабисто вопя:

— Эх, жизнь — копейка, судьба — злодейка! Пропадать — так пропадать. Лишь бы весело было!

Атаман примостился за свободным столом в углу, и тут же к нему подскочил второй слуга, неся любимые клиентом пироги с капустой и церковное вино. Разбойник пренебрежительным жестом отогнал полового, отхлебнул из кружки и задумался.

Настроение у него сегодня было тревожное. Тело покалывало, по нему ползли мурашки. Голова была пустая. Роман знал, что если сейчас расслабиться — то опять придут видения. Он всегда ощущал в себе какую-то темную силу и с юношества баловался чернокнижеством.

Разбойник встряхнулся: нечего размякать. Хмуро огляделся. Он привык приглядываться и чутко прислушиваться и порой узнавал из чужих разговоров что-нибудь важное. Неподалеку от него за длинным столом сидели несколько посадских людей — похоже, мастеровые, кузнецы, плотники. Не забывая отпивать из кружек, они вели оживленную беседу.

— Эй, мужики, гонял нас со Степаном воевода в саму Москву дороги камнем мостить. Эка город, скажу я вам! Наш супротив него, как семечка супротив тыквы.

— Ну загнул!

— А чего «загнул»? Домов там — тьма, а бояре в каменных хоромах обитают. И церквей видимо-невидимо — как звонари разом зазвонят, так уши закладывает. А в Кремле тамошнем колокольня, по указу самого царя Бориса отстроенная, так колокол на ней лишь две дюжины человек раскачать могут. Ну а народу-то, народу… Окромя русских — и хранцузы, и турки, и кого только нет. Дрянь народец. В Бога нашего не верит. А пьянствуют те же немцы — нашим мужикам такое и не снилось. Им даже по государеву указу отдельную слободу выделили, чтобы видом своим, шумом и пьянством простой народ не смущали.

— Да их и тут немало поналезло, — вздохнул один, похожий на купца. — Совсем торговцам житья от них не стало. Иногда глядишь на них и думаешь — а такие ли это люди, как и мы? А?

— Такие. Руки, ноги, голова. Только вот по-человечьи говорят плохо, язык наш коверкают.

— В Москве их даже на военную службу звать начали, — вздохнув, поведал вернувшийся из столицы мужик.

— Эх, — махнул рукой купец, — лучше бы ведмедей нанять — толку поболе. Не понимаю, какая от инородца польза? Что в купеческом, что в ратном деле… Вон, посмотрите, на рынке сейчас стоят. Безбородые, тощие — срам. Наторговались, послезавтра дальше поедут.

«Так, — отметил про себя Роман. — Послезавтра заморские купцы отбыть решили. Надо бы разузнать, стоит ли ими заняться…».

Тут к его столу подошел хромоногий, сутулый лысоватый мужичок с длинными волосатыми руками, крючковатым носом на круглом лице и с жиденькой бороденкой. Это и был Хромой Иосиф — хозяин кабака. Личностью он с первого взгляда выглядел жалкой и ущербной, достойной лишь презрения и жалости. Трудно было представить, что Иосиф способен на что-то путное. Но на деле субъект этот отличался хитростью и в душе был глубоко порочен.

— Мир тебе, добрый человек, — неожиданно густым и сочным басом произнес Иосиф, теребя в руках какой-то предмет, завернутый в холстину.

— И тебе, — снисходительно кивнул Роман.

— Пошли ко мне, поворкуем, — предложил хозяин.

— Не надо. Здесь поговорим. Скоты эти перепившиеся все равно ничего не слышат, — махнул рукой атаман.

— И то верно. Слышно, пощипали курей твоих хорошо. В городе только о том и разговору… — осторожно начал Иосиф.