Ефим Курганов - Воры над законом, или Дело Политковского Страница 14

3

Следующим был коллежский асессор Тараканов, естественно, бывший коллежский асессор.

Государь ещё не успел остыть после «беседы» с кассиром Рыбкиным и встретил вошедшего зло пылавшим взглядом. И тут же бросил с вызовом и упрёком:

«Сударь, ваш предшественник тут доказывал мне, что он совершенно невиновен. Может, и вы невиновны?»

Тараканов молчал, потупив взор.

«И вы невиновны? И вас зря подвергли аресту? Живо отвечайте — игры в молчанку я не терплю. Так виновны или нет?»

Тараканов поглядел несколько ошарашенно на императора, потрясённый вопросом и той раздражённо-гневной интонацией, в которую он был облечён:

«Ваше императорское величество, и в мыслях не было такое утверждать. Каюсь. Виновен».

«Ну, то-то»

«Но только, Ваше Императорское Величество…».

«Что это ещё за но?… И ты туда же, вслед за этим мерзопакостником Рыбкиным. Да я вижу, вы оба подлецы отъявленные».

Не смотря на уступчивость Тараканова, Государь начинал всё сильнее нервничать и почти бушевал уже, а вот Тараканов не терял спокойствия:

«Ваше Императорское Величество! Соблаговолите выслушать меня. В самом деле, много лет назад поступив начальником счётного отделения в канцелярию комитета о раненых, я был принуждён директором канцелярии сего комитета к участию в противозаконных действий. Да. Так именно и было. Не отрицаю. Но.».

«Опять Но…».

«Ваше Императорское Величество, умоляю: дайте мне возможность высказаться до конца. Сие продолжалось пару лет, не более».

«Ага, пару лет всего. Но что именно продолжалось?»

«Директор канцелярии комитета о раненых принуждал меня к составлению двойной бухгалтерии. Военные инвалиды получали одни пенсии, небольшие, а по министерским бумагам пенсионные оклады были выше»

«О! Вот негодяи и подлецы, и ты первый подлец, что согласился! Слышишь, Тараканов: подлец и преступник».

«Согласен, Ваше Императорское Величество. Но так продолжалось года два всего».

«Ну, продолжай, продолжай оправдываться. Знаю я вас, стервецов. Почему два года?»

«А потом, Ваше Императорское Величество, директор канцелярии комитета о раненых прикрыл сию двойную бухгалтерию».

«Что ты врёшь мне?! Я знаю доподлинно, что воровство в канцелярии не прекращалось ни на один день, до самоей смерти этой твари, Политковского».

«Вы совершенно правы, Ваше Императорское Величество, воровство не прекратилось, а вот с двойной бухгалтерией было решительно покончено».

«Как это так, подлец ты этакой? Да как это так? Объяснись, но только не врать мне! Я этого не терплю».

«Ваше Императорское Величество! У директора канцелярии появился новый помощник, и он завёл совершенно новую методу, и уже без всякой двойной»

«Что же за метода? Разъясни».

«Ваше Императорское Величество, в канцелярии стали фабриковать целиком липовые дела. Пенсионные оклады стали выписывать вовсе не на инвалидов и вовсе не на отставников, а на вполне себе бравых солдат и офицеров, отнюдь не отягчённых никакими болезнями. Но по бумагам выходило, что они больны. Вот так-то. И выручка, то бишь ежегодные пенсионные оклады, вся целиком оставалась у директора».

«Но это, выходит, воровство в канцелярии ещё страшнее пошло».

«Именно так, Ваше Величество, но только теперь всё это уже действовало в первую очередь не чрез меня, как прежде, а чрез Путвинского — помощника господина Политковского, директора канцелярии. Я, конечно, помогал, но уже чисто как исполнитель разных поручений, и не более того. Так что главная вина моя падает лишь на первые два года, а потом в дело вступил только что упомянутый титулярный советник Путвинский, ему и отвечать надобно. Ваше Императорское Величество, как раз при нём-то и совершалось основное воровство».

«Выходит, в итоге ты-таки невиновен, а, мерзавец? Да ты шельма, а не человек! Тараканов, понимаешь: ты истинная шельма. Вот ты кто! И я ни за что не оправдаю тебя. НИ ЗА ЧТО! Даже надеяться не смей!»

«Ваше Императорское Величество, своей вины я не отрицаю, но и чужих вин на себя брать тоже не собираюсь».

«Гадина ты, а не человек! Насекомой! Таракан! Хе-хе-хе! Фамилия-то говорящей оказалась»

«Ваше Величество! Вам не стоит так сильно горячиться и идти по пути личных оскорблений. Скажите лучше. Я готов ответить за то, что заслужил в полной мере. Но почему я должен отвечать за то, что лежит на совести господ Политковского и Путвинского? Ваше Императорское Величество! Будьте же милосердны!»

«Не будь я дворянином и государем задушил бы тебя. Гадина! Гадина! Вон отсюда».

И бывший начальник счётного отделения канцелярии комитета о раненых с громаднейшим облегчением ретировался из императорского кабинета.

4

Когда в кабинете появился Путвинский, последний из допрашиваемых, государь Николай Павлович, обессиленный от снедавшей его ярости, прямо бросил ему в лицо, тихо, но с нескрываемой ненавистью:

«Тут дружки твои утверждали только что, что это ты и есть главный вор, а вовсе не они».

Путвинский, сморщив длинный нос и растянув губы в гармошку, осклабился и заметил совершенно спокойно:

«Государь! Каждый волен говорить, что ему заблагорассудится. Каждый говорит, что ему выгодно. И каждый имеет право на спасение собственной шкуры. Я их не осуждаю. Тем более, что главный виновный ускользнул и был таков. Его уже, Ваше Императорское Величество, не накажешь. А мы так — сбоку припёку. А мы так, мелочь пузатая».

«Постой! Постой! Путвинский! Не дешеви! Ты совсем не мелочь!» — закричал государь.

Император устал невероятно. Всё лицо его было залито потом. А настроение — хуже некуда.

А вот Путвинский не терял присутствия духа. Он засмеялся весьма ровно, и заметил:

«Да, поговаривают, что это я придумал. Но где доказательства? Их ведь нет и в помине. Кое-что мог бы рассказать камергер ваш Политковский, но он будет молчать по ряду естественных причин. А подписи на бумагах… Ваше Императорское Величество, знаете ли, кому они принадлежат? А принадлежат, в основном, Ушакову, председателю комитета, да Чернышёву, военному министру».

При этих словах глаза императора налились кровью, и он понял, что сейчас кинется избивать бывшего титулярного советника. Однако Николай Павлович всё же как-то сумел сдержаться и перешёл на спокойные тона:

«Слушай, Путвинский. Но даже если и нет прямых доказательств, что это именно ты тот человек, который придумал эту страшную воровскую аферу, ты всё ж таки не станешь отрицать, что участвовал в гигантском расхищении казённых средств? Или станешь?»

«Государь, да, не стану отрицать своего участия, но только ведь мы это делали сообща, вчетвером. На данном обстоятельстве я настаиваю. И ответственность должны нести все только сообща, и никак иначе».

Император умолк. Задумался. Слова этого прохиндея поставили Его Величество на какой-то момент в самый явный тупик. Приходилось признать, что бывший титулярный советник рассуждал очень даже здраво.

Придя в себя, Николай Павлович решил воззвать к совести закоренелого негодяя, хотя и считал, что никакой совести у того нет. И всё же, несмотря ни на что, решил воззвать. Вот что сказал тогда государь:

«Ну, ты хоть сознаёшь, Путвинский, лично свою вину пред Отечеством, пред людьми русскими?»

Путвинский не замедлил с ответом, то был даже настоящий спич:

«Ваше Императорское Величество, вину свою сознаю. Каюсь чистосердечно. Но только и тут необходимо внести один маленький корректив. Я грешен пред государством, но только не пред русскими людьми. Ни один инвалид, ни один пенсионер не был при моём непосредственном участии ограблен. Заверяю в этом. Да, бюджет военного министерства мы потрошили, и сильно потрошили, что ужасно, нет сомнения. Но только ни один россиянин при этом не пострадал. Ни в коей мере. Настаиваю на этом, государь. Ни одному россиянину мы не причинили ни малейшего ущерба. Именно так, и не иначе».

Николай Павлович, всегда такой уверенный в себе, всегда отлично знавший, что нужно делать и говорить, как-то вдруг сник, в его выпуклых стеклисто-синих глазах появилось даже что-то похожее на испуг.

Сейчас император не знал, как реагировать, не знал совершенно, что молвить этому возмутительнейшему наглецу. Он опешил сначала, а потом стал кричать, топать ногами и даже делать какие-то угрожающие действия в сторону допрашиваемого. Послышались даже и прямые угрозы, хоть и чисто словесные:

«Негодяй, мерзавец, подлец отъявленный. Ты ещё попляшешь у меня, и как ещё попляшешь. Ты заплатишь за свою вопиющую наглость. А теперь убирайся, Путвинский. Видеть тебя не могу и не желаю».

И Путвинский выскочил вон из императорского кабинета. Сей закоренелый циник совсем не был напуган. На лице его застряла наглая усмешечка.