Полюс вечного холода - Александр Руж Страница 14

Вадим улавливал хлопанье птичьих крыльев, шелест листьев вдалеке, всплески, которые теперь тревожили его куда сильнее, чем раньше. Расслышал и гомон удалявшихся чучмеков. Они досмотрели представление до конца и, видимо, уверились в том, что все участники битвы отправились в Верхний Мир. Вадим дождался, пока их голоса затихнут вдали, и лишь после этого выплыл из укрытия. Он совсем замерз, ноги сводило. Скрючившись, помассировал икры, разогнулся и пустился вплавь вдоль побережья. Озноб пронизывал насквозь, зуб не попадал на зуб, но ему все же хватило сил миновать скальную гряду и выйти на галечный пляжик.

Он упал – силы иссякли. День выдался нежаркий, приближение зимы уже давало о себе знать: дул стылый ветер, небо прорвалось, но посыпались оттуда не капельки дождя, а крупицы града.

Вадим заставил себя встать, зашатался и оперся на валун. Куда идти? До лагеря – шагать и шагать, да еще через лес, где могут снова взять в полон или разорвать на части. А больше некуда.

Он проковылял немного, и в глаза бросилась избушка на курьих ножках. Вот она – как на ладони. Над трубой дымок, стало быть, обитаема. Там живой огонь, тепло, спасение…

Вадим не колебался. Кто бы ни таился в этой избушке, максимум, что он сделает с пришельцем, – убьет. Но ведь может и помиловать. А если не пойти, тогда верная смерть, вернее не бывает.

Он дотащился до избы, обошел ее кругом. Да, дверей нет, оконца похожи на бойницы в фортификационных укреплениях. В таком редуте можно и осаду выдержать.

Он поднял с земли увесистый голыш и запустил им в стену. Камень грохотнул о бревна, отскочил. В избушке заходили, кто-то изнутри приник к смотровому отверстию. Вадим поднял руки, показывая, что безоружен.

На крыше ляскнуло, откинулся ладно пригнанный люк, и на конек вспрыгнул приземистый толстячок с заросшим лицом, одетый в линялую дубленку. Он испытующе вперился в Вадима. А тот выжал полу шинели и произнес севшим голосом:

– Я заблудился… меня чуть не прикончили… Помогите!

Толстяк прижмурился, взгляд стал еще пристальнее. Понимает ли он по-русски? Вадим насилу вызвал из памяти то немногое из якутского языка, чему обучил его начмил Полуяхтов:

– Мунан… хааллым…

Толстяк улыбнулся, после чего сделал то, чего Вадим от него никак не ожидал, – нашарил под дубленкой монокль и вставил его в глаз.

– Вы с Большой земли? – радушно проурчал он на безупречном русском. – Милости прошу в мою утлую лачугу. Такому гостю я всегда рад!

Из люка вылетела веревочная лестница, размоталась, и ее нижний конец выстелился перед Вадимом.

* * *

Тем временем Генриетту, Арбеля, Фризе и Юргэна обуяли смятенные чувства. Так всегда бывает, когда сталкиваешься с чем-то необъяснимым и жутким. Олень с оторванной головой, исчезновение Вадима, огненный шар над уединенным домом – все это могло пошатнуть самую устойчивую психику.

– Думаль, этот моргэн никогда не наставайт… – признался немец, когда после бессонной ночи они доволоклись с пожитками до прежней стоянки.

С частью вещей пришлось расстаться, взяли только предметы первой необходимости. Арбель намекнул, что хорошо бы прихватить пару кусков оленьего мяса – все равно пропадет. Но Юргэн исступленно замотал лохматым кочаном.

– Улу Тойон этот олень убивала. Мясо нечистый, худо от него… Нельзя кушать!

Так и бросили тушу возле ямы – на радость лесным любителям мертвечины. На стоянке ждала новая неприятность – кто-то из тундрового населения разворошил свежепостроенный шалаш и сломал одну из жердей. Мужчины занялись починкой, а Генриетта по-новой развела погасший костер, на скорую руку насобирала сыроежек, которые попадались на каждом шагу, нанизала их на прутик и поджарила. Грибы заедали вяленой говядиной, еще из хабаровских припасов.

– Ихь собираль пильце в Бавария, – ностальгически обронил Фризе. – Сыпаль зальц, добавляль вурст… Ням-ням!

Светский треп о гастрономических пристрастиях никто не поддержал. Ели без аппетита и настроения. После трапезы, которую в равной степени можно было назвать и поздним ужином, и ранним завтраком, никому, несмотря на недосып, даже в голову не пришло завалиться на боковую. Нервы дрожали как струны, натянутые до предела. Казалось, вот-вот послышится звон.

– У кого какие предложения? – нарушила молчание Генриетта. – Так и будем сидеть как на поминках?

Арбель пристроил поудобнее очки на носу и рассудительно проговорил:

– Предложений, строго говоря, два. Первое: отправить гонца в Томтор за подкреплением и прочесать все леса вокруг Лабынкыра. Второе: обойтись своими силами.

– В Томтор людей мало-мало, – затарахтел Юргэн. – Из Томтор никто не пойдет на Лабынкыр. А четыре человека – сила никакая. Никого не найдем, сами помрем…

– Да будет тебе причитать! – одернула его Генриетта. – Ты нас с первого дня хоронил.

Тут встрял Фризе:

– Гонец посилайт не в деревня. Гонец посилайт в Якутск. Собирайт рота зольдатен и приходиль сюда.

Генриетта скривила губы в кислой гримаске.

– Эк у вас все лихо! Якутск – не Москва. Вам не то что роту… десятка человек не наберут. Откуда им взяться, когда все солдаты и милиция по округе рыщут, отстреливают разную шваль, которая законопослушным гражданам жить мешает? Вязан колпак, да не по-колпаковски.

Завернула так завернула – с пафосом, с патетикой. Арбель покашлял, поворошил бездумно прутиком в костре.

– По-вашему, лучше сидеть сложа руки? И чего мы дождемся?

Генриетта напыжилась. Замечание из уст гражданского задело ее самолюбие, но она не знала, как ответить, и сидела, подобно обиженной малолетке, кусая ногти.

Когда тишина сделалась невыносимой, Юргэн распрямил затекшие колени, стряхнул со штанин налетевшие из очага лохмотья золы и угрюмо заявил:

– Моя в Оймякон пойдет. Сорок верст от Томтора.

– Ой-мя-кон? – переспросил Фризе. – Лустиг… Смешной слово. Вас ист Ой-мя-кон?

– Поселок, – пояснила Генриетта, дабы избавить Юргэна от сложных для него грамматических формулировок. – Раньше там стойбище оленеводов было, они возле горячих ключей грелись. В начале века купчина приехал, богатый, денег отстегнул немало, на них дома начали строить…

Арбель пожал плечами:

– И что? Чем нам помогут оленеводы? Поди, такие же мнительные, как и в Томторе… уф!..

– В Оймякон не только оленевода. В Оймякон десять красноармейца, – со знанием дела сообщил тунгус.

– Десять красноармейцев? Что они делают на таком отшибе?

– Оленей охраняют. – Генриетта подбросила на заскорузлой, совсем не женской ладони брусничную ягодку. – Это теперь государственная собственность, а на нее много кто зарится: и четвероногие, и двуногие…

– Моя дойдет до Оймякона. Моя приведет красноармейцы, –