Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами Страница 16

Еще гимназисткой Зося показала, что королева она и есть – веселая, взбалмошная, с ума сводящая шутя, то есть сознательно и жестоко. Училась она плохо, зато плясала до упаду, голосок имела звонкий и нежный, с польским неистребимым акцентом: «я сказава, я узнава». Ни капли застенчивости она не имела и легко управлялась с целой толпой поклонников – от очень взрослых сослуживцев отца до совсем желторотых гимназистиков.

Однако в предпоследнем классе случилась с Зосей беда: она срезалась сразу на двух экзаменах, по географии и геометрии. Пересдача ей не далась. Ничего она не знала ни по каким предметам, но по этим двум особенно! Штабс-капитана уже не было в живых, и Антония Казимировна руководила воспитанием дочерей в одиночку. Наверное, она дала в костеле обет, что гимназический курс они одолеют. Поэтому летом Зося была заточена дома и за опущенными занавесками тоскливого цвета принялась зубрить непроходимо трудные предметы.

Разумеется, сама она вовек бы не разобралась в ученых премудростях. Ей в помощь Антония Казимировна наняла преподавателя начального училища Дюгазона. Этот Дюгазон, хотя родился в Сызрани, был чистый француз, что заведомо обещало ему особый успех в захолустье. Однако был он француз какой-то очень уж неудачный: низкорослый, на косых ножках и с носом настолько большим и повислым, что на него неудобно было долго глядеть.

Дюгазон был нрава угрюмого и тяжелого. Это особенно привлекло Антонию Казимировну: она желала как следует обуздать и приструнить неуемную дочь. К тому же Дюгазон был католик и усердно молился в костеле, спустив нос в свою маленькую, но страшно толстую Библию. А ведь большинство нетских учителей отличались полным свободомыслием!

Занятия пошли своим чередом. К вечеру Зося иногда выпархивала на волю, побледневшая, но по-прежнему шумная и веселая. Лиза тогда слышала, как за домом Пшежецких, в заросшем садике, переходившем в пустырь, гомонили голоса – и мужские, крепкие, и юношеские, с петушиным писком. Плескались там, как речная рябь, гитарные переборы, хохотала Зося, а поручик Кока Леницкий декламировал из Пушкина:

Нет на свете царицы краше польской девицы.Весела – что котенок у печки —И как роза румяна, а бела, что сметана…

Чей-то неприятный баритон присоединялся к Коке и подхватывал, завывая на мазурочный мотив:

Очи светятся будто две свечки!

Стоял уже август, когда Артемьевна, отослав Лизу с кухни подальше (Лиза тут же примостилась в сенях за занавеской), сообщила Матреше, что у Антонии Казимировны дочка брюхата.

Лиза, узнав такое, ужаснулась. Она сразу же подумала о Каше: та страстно любила печенье, и Антония Казимировна отбивала у дочки аппетит, рассказывая, какая она станет уродина, если растолстеет. Неужели все-таки это случилось?

Лиза хотела бежать к Пшежецким и посмотреть на Кашино несчастье, но из рассуждений Артемьевны и Матреши вдруг поняла, что брюхата совсем не Каша, а красавица Зося. Причем не от печенья! Безжалостный носатый Дюгазон вынудил бедняжку так усердно зубрить, что у нее теперь будет маленький ребенок!

Сама Лиза училась неважно, потому и перепугалась не на шутку. Но скоро она сообразила, что геометрия ни при чем. Артемьевна о науке слова плохого не сказала, зато ругала Дюгазона кобелем, у которого в Сызрани сидит неразведенная жена. Больше всего няня сокрушалась, что королева Зося загуляла не с веселым каким-нибудь парнем, а со старым, носатым и женатым.

С того дня смолкли на пустыре за садом гитары и баритоны. Адвокат семьи Игнатий Пианович срочно повез Зоею, тихую и перепуганную, в царство Польское, в какой-то Отвоцк. Вроде бы там при смерти лежала какая-то двоюродная бабушка Зосиной тетки и не желала испустить дух, не благословив Зоей, которую сроду в глаза не видала. Эти сказки разносила по городу поблекшая и осунувшаяся Антония Казимировна. Многие ей верили. Однако Артемьевна точно разузнала, что Зосе сделали в Варшаве операцию – не очень, правда, удачную. Зато никакого ребенка теперь уже не будет. Еще бы: благородная барышня не девка-чалдонка, никто ее с приплодом замуж не возьмет.

Через полгода Зося приехала в Нетск от бабушкиной тетки. Она снова сделалась розовой, ослепительной и веселой. Зося не стала ни кончать гимназического курса, ни возвращаться в родной дом, где пахло погребом, а со стен и комодов, из темных рамочек, смотрели некрасивые родственники. Сняла хорошую квартиру на набережной. Туда и перенеслись за нею гитары, баритоны и мазурки.

«Пропала девка, – вздыхала няня Артемьевна. – Исшалалась! Не поймешь, с кем и живет, но ясно, не с одним. И ново платье кажен день заказыват».

Пропала Зося, погибла, проплясала свою молодую жизнь – так все говорили. Однако сама Зося не тужила. Она была хороша, как богиня, и нарядна, как самая дорогая кукла. Жизнь она вела беспечальную и часто покидала Нетск, чтоб заглянуть и в Крым, и на заграничные курорты, и к бабушке тетки в Отвоцк. Эта бабушка так почему-то и не умерла, зато очень полюбила дарить Зосе бриллианты. Так, во всяком случае, объясняла обилие безделушек у дочери Антония Казимировна.

Сама Антония Казимировна больше не желала открыто знаться с Зосей. Многие говорили, что она прокляла дочь. Однако это было неправдой. Кася как-то призналась Лизе, что Зося у них бывает, только попозже, ночью, когда никто не видит. Зося приезжает в бедном платье и под густой вуалью – совсем как в каком-нибудь романе! Дома Зося плачет у ног матери и дает денег. Антония Казимировна берет ровно столько, чтобы ей с Касей не умереть с голоду, и уговаривает Зоею уехать из Нетска и постричься в монахини, чтобы искупить грехи. Антония Казимировна и сама бы с Касей от позора уехала, но у нее нет средств, а у Зоей много она взять не может, это Богу обида. Тем более что Зося в монахини ни в какую не хочет.

Наутро после визита сестры Кася с матерью обязательно ходили в костел. В последние годы Антония Казимировна очень исхудала и стала напоминать впалыми висками и нежной немощью кожи что-то уж совсем замогильное. Касе приходилось поддерживать ее под обе руки. В костеле они обе молились и за Зоею, и за несчастного Дюгазона, который в прошлом году умер от желудочного кровотечения. Дюгазон, оказывается, давно покаялся в том, что сотворил с Зосей. Он тоже без конца молился и даже носил под бельем вериги.

Лиза вериг никогда не видела, знала только, что они очень тяжелые. Поэтому обычно представляла их в виде куска рельса с железной дороги, отягощенного гвоздями, болтами и еще чем-то в этом роде. Но Каша ей объяснила, что вериги – это пояса и браслеты с крючками и терками, которые так дерут кожу, что она никогда не заживает. Истертый и исколотый Дюгазон последнее время очень страдал и стал так свиреп, что ученики боялись его как огня: ничего, кроме неудов, он никому не ставил.

Анна Терентьевна Лизу считала ангелом неведения. Она и вообразить не могла, что ангелу все отлично известно не только о Зосином аборте, но и о том, что Дюгазон носил под фуфайкой терки. Поэтому она не очень рассердилась, когда дома Лиза снова завела речь о злосчастной шпильке.

Анну Терентьевну и саму мучила необходимость держать дома такую сомнительную вещь. Когда она узнала, чья это шпилька, завернула ее в платок и не хотела больше брать в руки, как будто Зося была прокаженная.

Она даже подумывала бросить находку в выгребную яму. Остановило ее лишь то, что Натансон уже видел цейлонский сапфир. Сам ювелир, конечно, ничего никому не расскажет, да и сыновья будут держать язык за зубами. Однако кто поручится, что в магазине никого больше не было? Позади прилавков, за дубовой дверью, имелась у Натансона потайная комнатка. Там постоянный клиент мог без нежелательных свидетелей сбыть что-то ценное или попросить распаять колечко на немилосердно потолстевший палец. Вдруг в этой комнатке кто-то сидел?

Анна Терентьевна пребывала в нерешительности. Что делать? Будто бы невзначай выкинуть шпильку на улице? Зашвырнуть в кусты над Нетью? Подбросить в Мариинский приют? Да что угодно, только бы избавиться!

– Ах, тетя, как я жалею, что принесла вам столько огорчений, – покаянно начала Лиза.

По кислому теткиному лицу она поняла, что та тоже думает о проклятой шпильке.

Анна Терентьевна вздохнула:

– Лиза, не казни себя так. Ты слишком наивна и несведуща в житейских вопросах. Не стоит забивать этим головку. Я что-нибудь придумаю!

– А если я уже придумала?

Анна Терентьевна насторожилась:

– Что такое? Снова предложишь какую-нибудь невозможную ерунду. Заклинаю: не предпринимай ничего без моего ведома!

– Тетя Анюта, только выслушайте! Если не понравится, можете забыть о моей глупости.

– Ну хорошо, говори!

Лиза приподняла уголки рта, а взор устремила к кончику собственного носа. Именно это выражение, уверяли тетку в Павловском институте, должна сутками удерживать на своем лице благовоспитанная девица.