Ефим Курганов - Воры над законом, или Дело Политковского Страница 16

«Стар, я как видно стал, — решил государь, — не иначе, или же ворюги оказались покрепче да поизворотливей либеральных смутьянов».

В общем, в ярость-то император впал, но никто из допрашиваемых его особо не испугался. Да и что пугаться им было? Каторга (или что-то в этом роде) им была обеспечена в любом случае, а главное то, что наглецы они оказались абсолютные, первостатейные и по воровской сути своей к раскаянью совершенно не наклонные.

Да, утро было бесповоротно испорчено. Но государь решил отыграться все же и вернуть себе в течение дня превосходное настроение. Николай-то Павлович полагал себя главным поборником справедливости и намеревался все силы приложить для того, дабы сия справедливость всё-таки восторжествовала. Так что вернуть себе превосходное настроение было ему совершенно необходимо.

К 4-м часам к императору был вызван помощник государственного контролёра сенатор Максим Максимович Брискорн. Тут-то Его Величество и намеревался взять реванш.

Сего Брискорна Николай Павлович знал довольно давно, ещё с той поры, когда был великим князем и об короне даже помышлять не смел, а тот ещё не был ни действительный тайным советником, ни сенатором, ни статс-секретарём. Максим Максимович состоял при особе императора Александра Павловича и сопровождал Его Величество во многих заграничных путешествиях. Тогда великий князь Николай и обратил внимание на этого ловкого и в высшей степени расторопного чиновника. А впоследствии Брискорн состоял и при особе Николая Павловича, уже императора.

После того Брискорн сильно выдвинулся и был назначен директором канцелярии военного министерства. Александр Иванович Чернышёв, военный министр, души не чаял в начальнике своей канцелярии и доверял ему всемерно.

Но вот пришлось Александру Ивановичу отправиться с инспекцией на кавказский театр военных действий. И заместо министра доклады государю стал делать никто иной, как Брискорн.

По возвращении Чернышёва с Кавказа, Николай Павлович стал усиленно расхваливать ему доклады Брискорна, говоря, что тот готовый министр.

И приревновал Чернышёв, настолько приревновал, что стал просить у государя удаления Брискорн с должности директора канцелярии. И Николай Павлович не смог отказать своему любимцу.

Да, Брискорн был отправлен в отставку. Правда, император вполне продолжал благоволить к Брискорну. Был создан пост помощника государственного контролёра и отдан Брискорну.

Чернышёв, как мог, хотел вредить бывшему директору своей канцелярии, но до службы государственного контролёра было ему никак не дотянуться.

Но вот обнаружилась страшная афера Политковского. И Чернышёв напомнил императору, что чиновники государственного контроля ни единого разу не «навестили» канцелярию комитета о раненых, и это при том, что товарищ государственного контролёр досконально постигал канцелярские перипетии военного министерства.

Николай Павлович аж вздрогнул, как услышал это. И вызвал к себе Брискорна на решительный разговор.

И вот 7-е февраля, четыре часа дня. Сенатор Брискорн только что перешагнул порог императорского кабинета. Седовласый, представительный, осанистый, с громадным шарообразным животом. Взгляд серьёзный, вдумчивый, солидный.

«Ну, здравствуй, Брискорн! Что-то ты растолстел, голубчик. Ну, садись, побеседуем».

Сенатор сел в предложенное ему кресло, император — за свой письменный стол, на коем все бумаги были разложены по размеру: большие к большим, маленькие к маленьким.

«Слушай, Брискорн» — обратился к нему император — «насколько я помню, ты служишь в государственном контроле ровно десять лет. Не так ли?»

«Именно так, Ваше Императорское Величество: ровнёхонько десять лет».

«И ты, конечно, знаешь, любезный, что я самолично для тебя создал в 1843-м году пост товарища государственного контролёра?»

«Ваше Императорское Величество, я помню об сём обстоятельстве каждодневно и каждодневно испытываю чувство самой искренной благодарности к своему государю».

«Ну благодарность свою ты можешь доказать исключительно одним — верной службой своей, разоблачением воров, нацелившихся на финансы империи нашей».

«Служу неизменно и истово Вашему Императорскому Величеству».

«Ну, это как поглядеть ещё…» — Николай Павлович при сих словах лукаво улыбнулся.

Брискорн побледнел, вздрогнул, и прошептал весьма испуганно:

«Ваше Императорское Величество, я служу истово, из всех сил своих, и Вам, государю моему, и России».

«Ну, поклясться — это ещё не все. А вот объясни-ка мне, как это ни разу не пришёл с проверкою в канцелярию комитета о раненых? Ни единого разу! А теперь там раскрылись наистрашнейшие злоупотребления».

Брискорн выскочил из кресла, громадный живот его заколыхался в неописуемом волнении, в глазах стоял нескрываемый испуг. Он зашептал со страхом:

«Ваше Императорское Величество… Ваше императорское Величество…».

«Что же скажешь на это? А ведь ты должен был вывести негодяя Политковского на чистую воду? Кому, как не тебе, было это сделать?»

Брискорн молчал. В глазах его стояли слёзы.

«Ну, что?»

Однако Брискорн продолжал молчать. Но что он мог сказать? Правду? О, это было немыслимо. За слово истины его ждали наикрупнейшие неприятности.

Государь знал о вражде меж ним и светлейшим князем Чернышёвым, И ежели бы Брискорн стал говорить Николаю Павловичу, что Чернышёв просто не пускал его на порог своего министерства, когда Брискорн перестал заведывать у него канцелярией, то государь всё списал бы на их вражду, и решил бы, что Брискорн клевещет на своего недруга.

И что же говорить тогда? Обманывать государя?

Этого тоже Брискорн не мог себе позволить. И он молчал.

Однако Николай Павлович не отставал, и голос его становился всё суровей, а взгляд всё строже и строже;

«А я жду ответа, любезный Бритскорн».

И Максим Максимович решился:

«Ваше Императорское Величество, Я пытался много раз проникнуть в военное министерство с инспекцией, но каждый раз натыкался на жесточайшее сопротивление».

«Смеяться изволишь? Кто же это не пускал Вас в военное министерство?»

Брискорн опять замолчал.

«Ну, говори».

«Военный министр, Ваше Императорское Величество. И сие есть чистейшая правда».

При этих словах государь выскочил из-за стола и забегал по кабинету, делая это молча и величайшем раздражении.

И наконец, сказал, не скрывая душившей его злобы:

«Слушай, Брискорн, а ты ведь настоящая шельма. И без малейшего чувства стыда. Я знаю, что Александр Иванович невзлюбил тебя. И как вижу — не зря. Потому что ты подлец. Ты хочешь мстить ему, ты желаешь опорочить его в моих глазах, его, уже тяжело больного человека. Сие недостойно благородного человека. После этого ты никак не можешь быть помощником государственного контролёра».

Брискорн стал бел, как полотно, и он весь дрожал, лоб покрылся бисеринками пота:

«Ваше Императорское Величество, клянусь, что это так. Буквально все мои попытки проверить кассовые книги комитета о раненых наталкивались на категорический отказ военного министра. Князь просто запретил мне и моим людям приходить, мотивируя тем, что у него есть свои военные аудиторы».

«А вот мне Чернышёв говорит иначе, и у меня нет никаких оснований не доверять ему. Что скажешь?»

«Ваше Императорское Величество, я не в силах лгать своему государю. И потому повторю: Александр Иванович прямо говорил, что не доверяет государственному контролю, ибо это служба поклёпщиков и клеветников».

«Брискорн, а ведь ты и правда клеветник, как я вижу теперь. Но тебе меня с Чернышёвым не рассорить, так и знай. А знай также и вот ещё что. Отныне я полагаю тебя лукавым подлецом, негодяем, отвратительной гадиной. А теперь убирайся. Видеть тебя не могу более».

Глаза Николая Павловича налились кровью, голова задёргалась, и он в ярости затопал ногами.

Сенатор Брискорн, тряся животом, испуганно ретировался из императорского кабинета.

Николай же Павлович постепенно утих, но доволен собой не был. Реванша он как-то не ощущал. Прежние самоуверенность и бодрость что-то не возвращались.

Дело Политковского всё ещё снедало его. Он решил, что после суда станет ему неоспоримо легче.

Состоявшийся по делу Политковского суд посчитал, что товарищ государственного контролёра сенатор Брискорн весьма нерадиво относился к прямым своим обязанностям, в силу чего как раз во многом и стали возможны страшные злоупотребления, совершавшиеся Политковским и чиновниками его канцелярии — Путвинским, Рыбкиным и Таракановым.

Брискорн был уволен со службы и по-монаршему соизволению навсегда лишён званий сенатора и статс-секретаря.

Правда, уже через три года, а именно в 1856-м году (вскорости после смерти Николая Павловича) Брискорн был возвращён на службу и опять возглавил канцелярию военного министерства.