Месье Террор, мадам Гильотина - Мария Шенбрунн-Амор Страница 18

Под окном в низком кресле с потертой обивкой сидела изможденная, одетая в черное седая женщина – ее величество королева Франции Мария-Антуанетта. Василий Евсеевич замялся у порога. Администратор тюрьмы Жан-Батист Мишонис, с которым Воронин благодаря проявленной щедрости уже достиг полного взаимопонимания, удалился, но жандармы по-прежнему могли слышать каждое сказанное слово. Королева делала вид, что не замечает очередного посетителя. Василий Евсеевич не обиделся. Обильный поток любознательных, желающих взглянуть на венценосную узницу, успел обогатить Мишониса и прочих тюремщиков.

Однако визитеры платили деньги за удручающее зрелище. Трудно было поверить, что когда-то заключенная номер 280 могла разорить Францию и прославиться по всей Европе расточительностью и экстравагантностью. Истощенное тело, редкие пряди седых волос, по-старушечьи тонкие губы в морщинках… А ведь еще несколько лет назад эта женщина лучше всех во Франции каталась на коньках, танцевала ночи напролет и с блеском играла шаловливую Розину в «Севильском цирюльнике». Свержение с престола, два года содержания под стражей, бегство приближенных, казнь мужа, разлука с детьми, болезнь и угроза смерти – все это превратило королеву Франции во вдову Капет, в убогую тень самой себя.

Впрочем, Василий Евсеевич сюда не злорадствовать явился и не следы пропавшей красы отыскивать. Дело его было весьма серьезным. Смерть Марата послужила удобным поводом для ужесточения террора, и якобинцы все чаще призывали судить вдову Капет, потому что каждое такое выступление вызывало у смутьянов бурю восторгов, а страной давно правил тот, кто был способен риторикой и демагогией увлечь чернь за собой.

Второго августа Марию-Антуанетту перевели из Тампля сюда, в страшное подземелье Консьержери, и якобинцы готовились начать против нее процесс, который мог закончиться лишь гильотиной. Суд задерживался только из-за отсутствия какой-либо мало-мальски правдоподобной зацепки для обвинения и слабой надежды, что Австрия предложит высокую цену за жизнь дочери Марии-Терезии. Однако австрийский император Франц II, возглавлявший коалицию врагов Франции, не спешил ни выкупать, ни выменивать родную тетку. Чем хуже обращались революционеры с королевской семьей, тем очевиднее была вина и безнравственность его врагов.

Василий Евсеевич деликатно кашлянул, приблизился к узнице и склонился в полупоклоне:

– Мадам, позвольте представиться… Месье Ворне.

Мария-Антуанетта только молча отпрянула. Неудивительно, она же не знала, зачем он здесь. Бедняжке некуда было деваться от настырного любопытства посторонних. По слухам, сторожа пускали ей в лицо вонючий дым своих трубок, рисовали на стенах камеры гильотины, а под окнами выкрикивали оскорбления. Ей ко всему пришлось привыкнуть. Самая легкомысленная и кокетливая женщина Франции нынче смотрела глазами дохлой рыбы. Но для успеха порученного пресветлейшей государыней предприятия Василию Евсеевичу необходимо было завоевать доверие французской королевы.

Ворне оглянулся на ширму, за которой резались в карты жандармы, подошел поближе, понизил голос:

– Простите, мадам, меньше всего на свете я бы хотел причинить вам неприятности.

Со двора донесся пронзительный шквал арестантской ругани. В этой преисподней накануне собственной казни заключенные все еще дрались и поносили друг друга из-за украденного куска хлеба, из-за вонючего одеяла. Караульные бросились к окну в коридоре и сквозь прутья осыпали узниц ругательствами.

Воронин воспользовался суматохой:

– Я послан спасти вас. Помните ли вы эти слова? «Государыня и сестра моя! В чьи руки могли бы мы с большей уверенностью передать наши самые насущные интересы, как не в ваши, государыня? Мы выразили пожелание, чтобы господин Симолин, ваш посланник, взял на себя выполнение для нас одного очень деликатного поручения, требующего столько же осторожности, сколько и соблюдения тайны».

Он процитировал бедняжке отчаянные мольбы о спасении, обращенные к российской самодержице.

№Королева нервно снимала с исхудавших пальцев обручальное кольцо и вновь надевала его. Ее лишили возможности заниматься рукоделием, а душевная тревога искала выход.

– Вы просили о помощи. Вы услышаны, ваше величество. Я прислан к вам той, к кому вы взывали.

Глаза королевы обрели жизнь. Узнала, значит, слова из собственноручно начертанных два года назад писем, тайно врученных ею русскому послу – барону Симолину Василий Евсеевич торопливо передавал узнице самое главное:

– Все уже готово: вечером тридцатого августа караульный Жан Жильбер выведет вас из Консьержери, доверьтесь ему. Мишонис тоже подкуплен мной. И вы можете положиться на жену тюремщика мадам Ришар.

Королева едва заметно кивнула. Он поклонился еще раз, и его взгляд упал на ее башмаки. У нищенки редко увидишь такую рваную, вконец стоптанную обувь. Королева спрятала ноги под юбку. Мария-Антуанетта потеряла все, включая бесчисленное множество своих атласных, бархатных, замшевых и лайковых туфелек, зато обрела недостающие ей раньше величие, глубину и значимость.

На пороге камеры появился Мишонис, за ним маячил следующий визитер.

– Пять минут, – бросил Мишонис.

Из-за его спины выглянула мадам Турдонне.

Отправляясь в Консьержери, Воронин был готов ко всему, даже к аресту, но не к появлению этой дамы. Он невольно шагнул в сторону, одернул камзол, как-то неловко согнулся в вынужденном полупоклоне. Она-то тут откуда? Сразу вспомнил рассказы племянника о странном свидании младшенькой соседки с убийцей Марата, о старухе де Жовиньи, о пекаре. Очень подозрительные дамочки, и, похоже, эта проныра неслучайно приплелась в Консьержери!

Мишонис, выходя, замешкался, и Василий Евсеевич мог бы поклясться, что Турдонне сунула в ладонь тюремщика звякнувший мешочек. Прикормила, значит, всеядную скотину. Теперь на него полагаться опасно. Как быть?!

За ширмой Мишонис завел оживленный разговор с жандармами. А у Василия Евсеевича, наоборот, язык к гортани прилип. Один неосмотрительный поступок, одно лишнее слово – и у Фукье-Тенвиля наконец-то найдется, за что послать вдову Капет на плаху. Молчание становилось нестерпимым. Похоже, даже ушлая соседка растерялась.

– Месье, я полагаю, вас так же, как и меня, привело сюда любопытство?

Оглянулась на стражу. Не иначе как догадалась, что дело нечисто. Сейчас окликнет Мишониса.

Ворне крякнул, потер бородку, промямлил нечто неопределенное:

– Пока своими глазами не увидишь, не поверишь.

Но королева, несмотря на годы словесных придворных баталий, не сумела или сочла ниже своего достоинства соблюдать конспирацию. Милостиво кивнула гостье и, судорожно сжимая медальон на груди, спросила:

– Мадам, что с моими детьми? – под сморщенными черепашьими веками в выпуклых, тусклых и покрасневших глазах, как в проталинах, выступила влага.

Восьмилетнего Шарля-Луи отдали грубияну и невежде кожевнику Симону, чтобы тот вырастил из законного короля Франции истинного санкюлота, а четырнадцатилетняя Мари-Тереза, мадам Руаяль, томилась в Тампле